Михаил УСПЕНСКИЙ

ЗМЕИНОЕ МОЛОКО

ОТ АВТОРА

Имена братьев Стругацких я услышал давным-давно - страшно сказать, в
1957 году. По радио анонсировали "Страну багровых туч", и книжку я,
разумеется, добыл. Ну, тут все и началось. Из отцовской электробритвы я
смастрячил модель вездехода "Мальчик", приделав с боков пару гаечных
ключей и гусеницы от игрушечного трактора. В дальнейшем творчество
Стругацких я использовал с менее пагубными последствиями, то есть сам стал
сочинять всякие межпланетные похождения. Каждая новая книга или публикация
Стругацких становились событием, и я до сих пор прекрасно помню, где и при
каких обстоятельствах приобрел ту или иную книгу - где приобрел, а где и
замылил.

Думаю, излишне говорить о роли, которую сыграли братья Стругацкие в
моей литературной судьбе. Но подражать не хотелось, поэтому пришлось с
большим трудом искать собственный стиль. Но благодаря именно им я понял,
что такое стиль вообще.

А сколько других авторов открыл я для себя благодаря им! Если в
тексте попадалась цитата, нужно было всенепременно выяснить, откуда именно
она взялась. Только писателя Строгова я нигде не нашел, но сильно
подозреваю, что Аркадий и Борис Натановичи зашифровали таким образом
советского классика Георгия Мокеевича Маркова, у которого, как известно,
есть роман "Строговы".

И первые претензии к Советской власти у меня возникли именно из-за
того, что она прекратила одно время печатать Стругацких. Более
существенные претензии появились позже.

Поэтому я охотно принял предложение участвовать в данном сборнике.
Сначала собирался написать третью часть к "Понедельнику" и "Сказке", но
потом подумал, что это было бы слишком легко и очевидно, вот и выбрал
"Парня из преисподней", где, казалось бы, уже все точки расставлены. И
попробовал поставить этого парня с ног на голову...

Жаба хитра,

Но маленький хрущ с винтом

Много хитрей ее.

Барон Хираока

...И поднимаю я несчастную свою башку, и гляжу, куда этот старый хрыч
в стеклах показывает, а там - отцы-драконы - висит на рояльной струне
Бойцовый Кот в полном боевом. Язык почти до пояса вывалился, а глаза уже
шипучие мухи повыели.

Знать я его, конечно, не знал, лычки-то первого курса. Когда его к
нам в Школу взяли, я уже вовсю геройствовал в устье Арихады. Но чтобы
здесь, в столице, кто-то на Кота осмелился руку поднять...

- Сами видите, молодой человек - гражданское население озверело,
ловит солдат и устраивает самосуд. Так что вы вместо мундирчика наденьте
что-нибудь другое, или хотя бы этот халат сверху накиньте...

- Ну уж нет, господин военврач, - говорю. - Форму с меня только с
мертвого снимут. Гуманисты хреновы, демократы... Правительство
национального доверия... Котенка удавили и радуются...

- Давайте ящики разгружать, - суетится мой доктор.

- Сейчас, господин военврач. Не торопите меня, - говорю, - а то я
сильно торопиться начну, и беда получится...

Шоферюга это дело услышал, лезет из кабины, а с ним драться все одно
что с рядовым Драмбой, будь ты Бойцовый Кот, будь ты сам дракон Гугу. У
него ряшка шире колесного колпака.

- Обождите, - говорю. - Люди вы или не люди?

Достаю нож, подпрыгиваю, одной рукой цепляюсь за козырек перед
входом, другой перерезаю струну и успеваю подхватить удавленного Котенка.
Нож ему при этом еще в бок вошел - прости, брат-храбрец, тебе нынче без
разницы.

Отнес его на клумбу. Тяжелый он был, как все мертвяки. Но я там, у
Корнея, здорово поправился. Наверное, у самого герцогского сыночка на
столе такого не бывало, что я там ел... Только к чему это при покойнике
вспоминать?

Таскали мы эти ящики, таскали - потом выхожу я на госпитальное
крыльцо с лопатой, чтобы бедолагу этого зарыть. Божедомов, поди, теперь
днем с огнем не сыщешь.

Земля мягкая. Да сколько я ее, земли этой, за войну перекидал!
Наверное, куча получилась бы выше госпиталя.

Был я уже в этом госпитале. Меня там от дистрофии пользовали, а
дистрофия, доложу я вам, это такая штука: пойдешь в сортир, а тебя отдача
от струи на стенку швыряет.

Темнеет. Скоро звезды появятся. Солнце земное, поди, тоже выпялится,
только мне его не различить среди прочих. Вот наше солнце я с Земли видел,
Корней показывал. Звезда как звезда, не подумаешь, что родная...

Эх, звезда моя родная, столица дорогая, Айда-Алай, Сердце Алая... Что
же с тобой сделали! В бухте танкеры горят, Холм Павших Ангелов, кажется,
до основания снарядами снесли, Брагговка наша лихая, разбойная, тоже в
огне, а герцогский дворец... Лучше не видеть сейчас его тому, кто раньше
видел...

И, главное, кто все это натворил? Свои и натворили. Да возьми столицу
крысоеды - и то, наверное, такого не было бы. Крысоеды здания и барахло
берегут по причине жадности своей и лени, и если уж куда войдут, то назад
ни за что не выйдут, так и останутся жить. Командир-крысоед скорее роту
зря положит, чем хоть одно стеклышко разобьется. Да и чего ему людей
жалеть, коли крысоедихи зараз по десятку рожают с преступной целью создать
демографическое давление? Правда-правда, в "Боевом листке" писали. И не
щелкопер какой-нибудь, а известный писатель Лягга, тот самый, что эпопею
"Алайские зори" создал в священном творческом экстазе, живой останусь -
надо будет прочитать, очень, говорят, душевная книжка...

Но недолго мне пришлось мечты мечтать - подкатывает к госпиталю
машина, и не просто машина, а спецвегикул службы безопасности. Она вроде
бронехода, только маленькая. И даже башенка на крыше вращается.

Понятное дело. Кто-то из госпитальной обслуги во имя идей мира и
гуманизма звякнул и доложил, что, мол, живой Бойцовый Кот, кровавый наймит
кровавого герцога, прикинулся санитаром, страшась сурового, но
справедливого народного гнева.

Вылезают из машины двое. Их у нас яйцерезами зовут - сами понимаете,
за эффективные методы следствия. Вот за ними, яйцерезами, никто не
охотится, они всякой власти нужны, а если это и не кадровые яйцерезы, а их
освобожденные подследственные - так еще хуже. Шинели черные, до каблуков,
а вместо военных картузов - зеленые колпаки вроде тех, что инсургенты во
время Первого Алайского Восстания носили. Традиции сохраняют, змеиное
молоко!

Один похож на соленую рыбу, которую только что из банки вынули, а
второй - на рыбу же, и тоже соленую, но в банке оставленную, отчего ей,
костлявой, обидно.

- Ступай сюда, котяра, - кличет один. - Поговорить надо.

- Никак нет, господа, - отвечаю. - Прикомандирован к госпиталю,
нахожусь в распоряжении боевого лекаря господина Магга...

Тут мой доктор, словно бы услышав, что о нем речь, из госпиталя
выходит.

- В чем дело? - спрашивает. Голос у него негромкий, но убедительный.
Меня же вот убедил грузовик из грязи выталкивать. Правда, убедил-то больше
шоферюга, но все же...

- Эй, дедуля, - кличет второй яйцерез. - Топай сюда, руки из карманов
вытащи...

Змеиное молоко! У моего старичка звание, приравненное к майорскому
общевойсковому, а эти, небось, не выше сержанта. Но подходит старичок, и
руки из карманов вынул.

- Документы ваши попрошу, - говорит врач. И даже руку протягивает.

- Слышь, документы ему! - обрадовался яйцерез.

А второй моего врача даже не ударил. Он просто снял с него очки,
уронил и раздавил сапогом.

Ах ты ж, тварина пучеглазая, думаю. Дедуля мой сто раз под смертью
ходил, пока вакцину эту вез, чтобы ты, гаденыш, от поноса не окочурился...

В общем, лопата моя в руках словно напополам порвалась: черенком
одному в диафрагму, а штыком - второму в кадык. Только перестарался я
маленько - забыл, как поправился на корнеевых харчах. Снес яйцерезу
голову, словно легендарный Голубой Палач предателю-маркизу. Да и первый,
надо полагать, не жилец.

Сзади шум какой-то слышу, грохот. Оглядываюсь - змеиное молоко! В
спецмашине-то третий был, водила. Он уже, поди, башенку на меня успел
развернуть, а в башенке-то крупнокалиберный пулемет-двадцатка, патроны у
него величиной с мужской причиндал островного дикаря в боевом состоянии, и
когда попадает такая штука в человека, мало хорошего от него остается...

Только не выстрелит уже водила-яйцерез, потому что лежит его
спецвегикул на боку, и ствол пулеметный только зря асфальт ковыряет. А