Михаил Успенский
Там, где нас нет
("Там, где нас нет" #1)
отшедших ко сну соседей за стенкой. Перед вами - то ли мастерская пародия
на "фэнтезийные" романы, то ли отточенная "игра в бисер", от ли идущее от
скоморошества лихое славянское зубоскальство. А может, и все вместе - и
что-то еще неопределимое, что только и делает человека талантливым. Итак.
"Вороны в тот день летели по небу не простые, а красные. Примета была самая
дурная..."
однообразного фасона и расцветок.
Вороны в тот день летели по небу не простые, а красные.
Многоборье добрых знамений. Если у кого в печи убегала из горшка каша, то
непременно в сторону устья, к убытку; кошки даже в жару спали, спрятав
голову под живот, - к морозам; вышедший ночью во двор по нужде обязательно
видел молодой месяц с левой стороны. У многих чесалась левая же ладонь,
предвещая новые налоги. Мыши в домах до того обнаглели, что садились за
стол вместе с хозяевами и нетерпеливо стучали ложками. Повадился ходить со
двора во двор крепкий таракан Атлантий - он безжалостно пенял людям, что не
сметают крошек на пол, и возразить ему было нечего. В разгар зимы корова
родила теленка, доподлинно похожего на бондаря Глузда. Бондаря, конечно,
поучили до смерти так не делать, да что толку бить по хвостам?
приговаривали так: вот, не слушались нас, то ли еще будет, захотели себе
начальной власти, терпите нынче и не вякайте.
грязи. Дело было летом, как раз напротив постоялого двора старого Быни. Там
посреди дороги вечно держалась лужа - ни у кого не доходили руки завалить
ее песком и щебнем. И в некоторый день что-то в луже оживилось, забулькало,
а потом начало и пошевеливаться. На беду, в эти дни по дороге никто не
промчался на коне сломя голову. "Шевелюга обыкновенная", - решил старый
Быня, и нет бы ему шурануть пару раз вилами в грязь, так он еще лужу-то
огородил веревкой и привязал к ней красные лоскутки.
различить у нее руки, ноги и даже голову. То и дело по луже пробегала
мелкая рябь. К постоялому двору, обычно безлюдному, начал подтягиваться
народ. Кое-кто утверждал, что это ночью чужой проезжий пьяный свалился с
телеги, а теперь вот мучается. Решено было поднести несчастному ковшик
браги. Но подноситель и сам пил непробудную чашу, руки и ноги его не
слушались, брага пролилась прямо в лужу. Зашипело и забулькало живее
прежнего - должно быть, от дрожжей, - тело обозначилось крупней и лучше, в
голове даже прорезались глазки. Глазки были небольшие, зато близко
посаженные, белесые, с тоненьким черным и продольным зрачком. Было еще,
оставалось время навести порядок все теми же вилами, но всем хотелось
поглядеть, что будет дальше.
никто не стал, страшась замараться. Тело заскрипело зубами и погрозило всем
пальцем. "Соображает!" - обрадовались люди. Распахнулся большущий рот,
оттуда раздались ругательные слова, да такие грозные, что росли, мнилось,
прямо из зубов. Слов этих здесь раньше не слыхивали.
ряской, и выбрело из лужи, по дороге перекусив ограждающую веревку. Народ
посторонился, доброхоты слетали к колодцу и окатили грязного студеной
водой. Он задрожал, но показывал руками - давай, мол, еще. Когда грязь и
ряска сошли, из-под них показался небольшой человек в золоченых одеждах.
Голова у него была совсем круглая, уши топориком, нос морковкой, брови
домиком, а каковы глаза и рот, все уже увидели. Волос на голове водилось
немного, зато вокруг лба, висков и потылицы поднимались острые костяные
выросты.
протрите! Я же ваш прирожденный князь, грозный Жупел Кипучая Сера!
было оно отделено, как всякому понятно из названия, множеством непроходимых
боров. Дань, правда, иногда платили каким-то чужим князьям, хотя, может,
это вовсе никакие не сборщики дани приезжали, а свои же разбойники Кот и
Дрозд, только переодетые и умытые. Но ведь жили как-то, неохотно слушаясь
стариков и лесных неклюдов...
что голову снести, пока не поздно.
хотя бы и с рогами, ни с того ни с сего объявить себя князем! Раньше ведь
никто до такого не додумался, да и с какой радости?
дело. Споры продолжались и за столом. Брага призвала к жизни целую кучу
народной мудрости. Одни говорили, что крепка рать воеводою, а тюрьма -
огородою, другие - что без матки пропадут и детки, третьи - что без столбов
и забор не стоит, четвертые - что без запевалы и песня не поется, пятые -
что без перевясла и веник рассыпается, шестые - что тому виднее, у кого нос
длиннее, седьмые - что без князя земля - вдова, восьмые - что князь -
батька, земля - матка. Тут, правда, встряли девятые и десятые: дескать,
князь - не огонь, а близ него опалишься, и вообще от власти одни напасти.
Да только кто их слушать будет, девятых-то с десятыми!
потихоньку, а потом и в полный разворот, так что стало тошно даже
непривередливым кикиморам, а бесстрашные по причине размеров и глупости
братья-великаны Валигора, Валидуб и Валидол, когда им рассказывали о
деяниях князеньки, покрывались пупырышками величиной с голову младенца.
выслушал повесть о чудесном обретении князя из зацветшей лужи, задумался и
объявил, что, мол, таков, в сущности, генезис любой власти. За это
незнакомое, противное уму и слуху слово его стали было бить, но ошиблись и
просто напоили.
разгневался и приказал считать, что это сам Громовник, пролетая над
Многоборьем, изронил свое живоносное семя в лоно Матери - Сырой Земли,
отчего она и понесла на радость людям. Старики засомневались: зачем бы
такому почтенному богу тешить себя в небе на сухую руку, когда ему рада
любая туча? Но старики как-то быстро перемерли, а князь велел сложить про
себя в народе песню с такими словами:
Кроме нашего вождя,
Ибо знают даже дети,
Что вождя видать нельзя!
соседей. А соседей было множество: