Вайнер Аркадий Александрович, Вайнер Георгий Александрович.
Двое среди людей
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Злодеяние *
Владимир Лакс
целую пригоршню картавых горошин таксист. - Объедем через следующий
квартал.
размазалось светлым пятном бледное лицо Альбинаса. Его русые волосы казались
мне сейчас совсем черными, и длинная прядь на лбу повисла над глазом, как
повязка у слепых.
загораживал строительный тамбур.
рту букву "р", будто этот один большой звук дробился о зубы на добрую дюжину
маленьких круглых звучков, руготня его получалась несерьезной и совсем не
злой. Он притормозил машину:
на мусоре баллон в два счета проколешь.
руку. - Ведь рядом... Я отодвинул руку и отвернулся:
белым мертвенным светом далеко, почти до конца. И фигура таксиста казалась
от теней громадной, расплывчатой, очень сильной.
везешь?
улице.
заболел живот, защемило, заныло под ложечкой.
слюна, и сколько я ни сплевывал, она заполняла рот густой противной пеной.
буду. Чтоб все культурненько.- Я достал из кармана нож и переложил в рукав
пиджака. - Приставь ему перо к лопатке и сиди молча.
тень. Тогда у меня и мелькнула мысль, даже не мысль, а скорее ощущение,
похожее на предчувствие, что, когда я наставлю нож на таксиста, он вырастет
до размеров своей тени и просто задушит, раздавит, раздробит меня. Но шофер
уже выходил из освещенной полосы дороги, и тень становилась все меньше, пока
не исчезла совсем, и я позабыл об этом предчувствии. Потому что я очень
испугался: таксист посмотрит мне в лицо и поймет все. Все, что мы задумали.
И я больше не хотел делать то, что мы задумали. Я очень боялся этого
таксиста, хотя он был такого же роста, как я, и гораздо меньше Альбинки. И
худощавый. Но дело было совсем не в этом. Он был веселый, беззаботный,
хороший парень, и мы за эти полтора часа с ним от души наговорились. И я
боялся, что когда наставлю на него нож, то он даже не поймет, чего я хочу, а
только засмеется и скажет: "Ты чего, дурачок?" - и снова начнет раскатывать
во рту картавые горошинки. А мне, наверное, надо будет орать на него и
требовать, чтобы он отдал деньги, или сказать тихим звенящим голосом:
"Сейчас убью", - и его наверняка снова рассмешит моя шепелявость, и все это
получится глупо, трусливо, нелепо. Я уже был уверен, что не смогу его
испугать и тогда - конец всему.
о чем угодно, только бы таксист не говорил сейчас со мной, потому что в этот
момент я мог закричать, ударить его по голове, в лицо, чтобы не видеть его
светлых, веселых, добродушно моргающих глаз. Если бы можно было сейчас
убежать!
слышно бормотал: тики-тики-тики-так, потом цокнул, и в окошечке выскочила
следующая цифра - пять рублей шестьдесят три копейки.
проедем...
правыми колесами на тротуар очень осторожно, видимо, боялся побить новую
резину, и я делал вид, что мне страшно интересно, аккуратно он въедет на
тротуар или нет, хотя мне было наплевать на его колеса, и покрышки, и всю
эту проклятую машину, и я только хотел, чтобы он со мною не разговаривал и
не рассыпал своих горошинок. Потому что, уж не знаю почему, он разбивал
этими картавыми горошинками стену ненависти, которой, я хотел окружить его,
чтобы появилась у меня, как перед дракой, лихая озорная злость, когда все
просто и все можно. Но злость не приходила, а был лишь тоскливый щемящий
страх, от которого где-то под сердцем повисла тошнотная мерзкая пустота. И
страх этот был вовсе не перед милицией или судом,- об этом я тогда вообще
не думал. Было очень страшно напасть на человека...
деревья по сторонам тоже запрыгали, замелькали и не казались мне больше
неподвижно-спящими, и я тогда точно знал, что деревья - это существа
одушевленные. Кое-где в незрячих коробках домов светились воспаленные
абажурами окна. Но люди на улице уже совсем не встречались. Только на углу
стояли двое парней с маленьким приемником в руках. Таксист притормозил,
спросил, высунувшись из окна:
транзистора, сошел с тротуара и сказал:
Евгений Кобелев передает из Ханоя: сотни обожженных напалмом вьетнамцев..."
Порыв ветра подхватил и унес конец фразы. Первая скорость, налево, вторая
скорость, прогазовка, третья, тормоз, вторая скорость, направо, разгон,
прогазовка, третья, притормаживает- здесь мокрый асфальт, заверещала
пружина сцепления, вторая, налево, нейтраль. И счетчик все время:
тики-тики-тики-так. Цок - пять рублей семьдесят три копейки. Такси
подтормаживает у тротуа-"ра. Никого нет, и только ветер ударил по деревьям
- заметались, зашумели, задергались. Шофер устало провел рукой по пушистым
светлым волосам.
дышать, и горло сдавило, будто огромная тень уже душит меня. Сзади
нетерпеливо ворохнулся Альбинас. Я поворачиваюсь лицом к таксисту, и его
глаза, большущие светлые глаза, прямо передо мной. Если бы я подул ему в
лицо, зашевелились бы ресницы. Я больше всего боялся этого мгновенья, потому
что знал: придет же этот миг, и я посмотрю этому парню прямо в глаза, и он
все поймет, и этот миг накоротко Х замкнет, сожжет и навсегда выключит всю
мою прежнюю жизнь, пускай глупую и никчемную, но все-таки обычную, простую,
вместе со всеми. Ту жизнь, которую я ненавидел, которой тяготился и убежал
от нее, чтобы сейчас острее всего на свете захотеть вернуться в эту обычную,
скучную жизнь.
день. Хотел домой заскочить часиков в семь - пообедать, да вот засуетился и
не успел. Есть очень охота...
но я придвинулся к нему и быстро сказал:
Потому что в следующий момент я увидел, как Альбинас наклонился вперед и
взмахнул рукой и в ней тускло и равнодушно блеснуло лезвие ножа...
Константин Попов
помалкивал и слушал, о чем мы болтали со вторым. Иногда только наклонится
вперед, подбородок положит на спинку моего сиденья, и смотрит, и молчит.
Серьезный парень. Сказал, что шоферские права получить хочет. Эх, шоферы, на
"кирпич" поворачивают. Я засмеялся:
следующий квартал. Парень помолчал застенчиво и сказал:
Дальский Алекс
Марко Джон
Афанасьев Роман
Майер Стефани
Кервуд Оливер Дж.
Шилова Юлия