Ю.Семенов
Ненаписанные романы
1994. Опущены новеллы, вошедшие в цикл "37-56")
романов", которые уже никогда не станут романами: не успею, увы.
и участниками описываемых событий.
высшее право беспристрастного судьи присуще именно Истории. Стремление к
однозначным оценкам скрывает неуверенность в себе или страх перед мыслью.
Лишь те выводы, к которым человек приходит самостоятельно, единственно и
формируют его нравственную позицию.
проблема неограниченной власти в годы, именуемые сейчас периодом культа
личности.
низводящая гражданина великой страны до уровня "винтика", - вот что
трагично и тревожно, вот что следует в первую очередь анализировать - без
гнева и пристрастия.
гражданское противодействие даже легчайшим рецидивам возможности
возрождения чего-либо подобного в той или иной форме.
Париж и стал протоиереем; строй Рассуждений философа казался ему
любопытным, в нем не было ничего от убеждающе-стремительной легкости
Бердяева, которая болезненно его раздражала, потому что в ней он
чувствовал нечто похожее на стиль Троцкого - такая же парадоксальность,
раскованность, блеск; естественно, это привлекает к нему широкого
читателя, жаль.
русский, оттого постоянно искал исток духовности и правды; именно у него
Сталин как-то прочитал длинную цитату из Библии без сноски на страницу;
это помогло ему на диспуте с лидером меньшевиков Ноем Жордания: когда
стало очевидно, что легендарный "Костров" берет над ним верх, Сталин
процитировал пассаж, абсолютно подтверждавший его правоту, сказав
слушателям, что он оперировал выдержкой из Маркса, - это и решило исход
дела; изумленный Авель Енукидзе спросил: "Из какой работы ты это взял,
Коба?" Сталин усмехнулся: "Пусть ищут! Откуда я знаю?
Булгакова, - как говорят, родственника столь уважаемого им православного
философа, - Сталин попросил Мехлиса позвонить Луначарскому и предупредить
наркома, чтобы без его, Сталина, посещения театра окончательного решения
по пьесе не принимать: "Хочу посмотреть сам".
привлечения Троцким военспецов в Красную Армию: "Опасно давать
командирские звания бывшим офицерам-золотопогонникам; сколько волка ни
корми - в лес смотрит!" Он полагал, что его поддержат Дзержинский, первый
красный главком Крыленко, Антонов-Овсеенко с Раскольниковым, Невским,
Дыбенко и Подвойским: не могут же первые народные комиссары Армии и Флота
так легко уступить свое место "команде" Троцкого, все же каждым движет не
только понятие чести, но и память, неужели так легко отдадут то, что по
праву принадлежит им?
Антоновым-Овсеенко согласились с доводами Троцкого; наверняка запомнили
его, Сталина, возражение, именно поэтому, вероятно, главком Вацетис и его
штаб так настороженно относились к нему во время сражения против Колчака.
когда Троцкий, Каменев и Зиновьев потеряли свои позиции в ЦК, именно он,
Сталин, должен приблизить к себе буржуазных спецов в сфере культуры;
Горький позволил себе стать эмигрантом; таким образом, его детище, ЦЕКУБУ
[Центральная комиссия улучшения быта ученых. - Здесь и далее прим. авт.],
вполне может послужить его, Сталина, целям: буржуазные деятели культуры -
при том, что маскируются, - таят в себе заряд русской государственной
идеи, а это надежный заслон против "мировой революции" Троцкого и иже с
ним; русский народ не сможет не оценить этого - в будущем, понятно;
торопиться негоже, выдержка и еще раз выдержка, только она являет собою
вернейшую константу окончательной победы... Он мучительно, до щемящей боли
в сердце, сознавал, что ему ничего не остается, кроме как ждать: он не
мог, не имел права выйти на общесоюзную трибуну до тех пор, пока рядом
Бухарин - с его эрудицией, раскрепощенностью, с блестящим русским языком;
пока приходится терпеть Луначарского, пока в народе свежа память о
зажигательных речах бывшего Предреввоенсовета Троцкого - никакого акцента,
фейерверк мыслей, какое-то странно-вольготное отношение к чувству
собственного достоинства на трибуне...
- выступил с эссе о "талантливом русском поэте Сергее Есенине"; снова
оказался впереди, хотя потерял и Армию, и Политбюро. Однако популярность -
с ним; ведь именно он заступился за русского поэта; ничего, когда
перестанем печатать Есенина, то и статью Троцкого забудут... Пусть
порезвится; сжать зубы и ждать, уж недолго осталось...
ответственности за каждое произнесенное слово (Мехлис - надежный редактор,
недаром его так не любят; ясное дело, зависть: не у них, а у него,
Сталина, такой помощник), сейчас надо готовить поле боя, но не выходить на
него, рано, народ не созрел еще, он должен устать от дискуссий и свободы,
он должен возжаждать единого вождя - кто знает русских, как не он, Сталин?!
сидели Станиславский, Немирович-Данченко, начальник ПУРККА Бубнов; наркома
Луначарского, Крупскую, Ульянову не пригласили, Мехлис вызвал
завагитпромом Стецкого, замзавотделом Кагановича и Николая Ежова.
ложу, стараясь угадать реакцию Сталина; он, понимая, чего ждут все эти
люди, нахмурился, чтобы сдержать горделивую - до холодка в сердце -
улыбку; медленно поднялся, вышел в квартирку, оборудованную впритык к
правительственной ложе; заметив ищущий, несколько растерянный взгляд
Станиславского, устало присел к столу, попросил стакан чаю; на смешливый
вопрос Немировича-Данченко - "Ну как, товарищ Сталин? Нравится?" - и вовсе
не ответил, чуть пожав плечами.
аплодировать или свистеть? Он так же молча поднялся и ушел, не позволив
никому понять себя, - много чести, учитесь выдержке. С острой неприязнью
мазанул быстрым взглядом лицо Сольца, члена ЦКК; ишь, "совесть партии"; а
как Старик склонен к политическим спектаклям?! Дело в том, что Мехлис
доложил ему: Сольц, ехавший в ЦК, как всегда, на трамвае, зачитался книгой
и не заметил свою остановку. Легко вскочив с места, бросился к выходу;
здоровенный верзила с мутным, похмельным взглядом закрывал проход.
зло осклабился:
милиционеру. - Что можно пьянице, то непозволительно вам, представителю
Советской власти.
милиционера?! - И, не дождавшись ответа, взял Сольца за руку и подтолкнул
его к выходу...
попросил дать показания; Сольц рассказал все, как было. Дежурный пожал
плечами:
милиционера!
стал, махнул рукой:
удостоверение; имя этого политкаторжанина, героя революции, ленинца было
известно всем. Он позвонил Дзержинскому. Через двадцать минут Феликс
Эдмундович был на Солянке, в милиции; дверь и окна приказал заколотить
досками; через час в ОГПУ был отдан приказ, вычеркивавший это отделение из