слухи и предположения. Читать это было невыносимо.
при таких загадочных и драматических обстоятельствах буквально свалилось
на голову миллионное наследство. Он не представлял ничего интересного,
выдающегося: узкое, незапоминающееся лицо с безвольным подбородком,
который не могла скрыть реденькая растрепанная бородка, маленькие усики
под длинным, уныло свисающим носом - точно размазанная ненароком сажа. Он
обожал сниматься в пестрых, крикливых спортивных курточках и пиджачках
возле роскошных автомобилей, и вид у него на всех фотографиях был
самодовольно-сытый, словно он только что очень вкусно поел.
как консультанта и побеседовать с несчастной Урсулой, проверить, нормальна
ли она.
И она себя чувствовала передо мной страшно неудобно, и я, конечно.
нормальна и, к сожалению, полностью вменяема.
вышло. И я не могу понять, хотя ради этого, собственно, Гренер меня и
приглашал. Ему тоже кажется невероятным, чтобы такая опытная, внимательная
и аккуратная сестра могла так ошибиться. Нелегко ей придется на суде.
оказывается, помянула и ее в завещании. Оставила ей десять тысяч франков
за образцовый уход и заботливость. Теперь это только вредит Урсуле,
становится дополнительной уликой против нее. Конечно, прокурор за это
ухватится: дескать, у нее была корыстная цель ускорить кончину старухи.
Н-да, не повезло ей, чертовски не повезло. Впрочем, от подобных ошибок
никто не застрахован, особенно если человек устал. Удастся ли только
убедить в этом суд?
знаком с Урсулой раньше. А во-вторых, я же теперь вроде сам судейский
чиновник, официальный консультант. Но мы, конечно, постараемся с Гренером
подобрать хорошего эксперта-психолога, чтобы он убедил суд: подобные
ошибки возможны даже у опытных медиков. К сожалению, это единственное, что
мы, пожалуй, можем сделать.
страданий Урсулы да и сама не хотела попадаться ей на глаза в такие
страшные для нее минуты. Муж пошел, пообещав мне сесть незаметно
где-нибудь в дальнем углу, и потом подробно рассказал, как все
происходило.
в обвинительном заключении случившееся рассматривалось как трагическая
ошибка. Комиссар Гренер включил в следственные материалы немало самых
лестных отзывов весьма уважаемых людей о порядочности, честности, доброте
Урсулы. Вся ее безупречная жизнь да и весь ее облик опровергали обвинения
прокурора.
Только изредка его искажала нервная судорога, у нее дергалось веко.
разревелась.
сомнений. Но суд все-таки признал Урсулу виновной лишь в неаккуратности,
из-за которой, по ее небрежности, произошла трагическая ошибка.
спор о том, была ли это ошибка в праве или фактах, - рассказывал муж. - Я
так и не понял толком, в чем тут тонкости, но они имели важное значение:
при ошибке в праве человек признается виновным, и судья может лишь
смягчить ему наказание, а при ошибке в фактах обвиняемый должен быть
оправдан. К счастью, все обошлось благополучно.
Матильдой фон Эрни-Альбах наследство, но это пустяки. Для нее, конечно,
было несравнимо тяжелее то, что ей на пять лет запрещалось работать
медицинской сестрой.
ожидал, насколько он окажется для нее тяжким...
пасмурный день. То набегали тучи и даже начинал моросить дождик, то снова
сияло солнце, и капельки воды на цветах и листве деревьев начинали так
весело, радужно сверкать. И радостно перекликались птицы, притихшие, пока
шелестел дождь.
оставались темными и величаво-печальными, стерегли вечный покой старого
кладбища. Городской шум, звонки трамваев и гудки автомашин еле доносились
из-за высокой кирпичной стены, словно с другой планеты.
темной воде неподвижно застыли крупные белые лилии, собралось довольно
много народа. Больше было, конечно, женщин - пожилых и совсем молоденьких,
- видимо, тоже медицинских сестер, учениц и подружек Урсулы. У всех
красные глаза, платочки в руках, все дружно всхлипывают. Но были и пожилые
мужчины - вероятно, многим из них покойная помогла в свое время избавиться
от недугов и встать на ноги.
время мелко-мелко трясла головой. Ее поддерживали с двух сторон сын,
младший брат Урсулы, опиравшийся на костыль, и невестка, его жена. Оба они
так горько, громко, неутешно рыдали, что впору было поддерживать
кому-нибудь их самих. Рядом стоял и тоже заливался слезами худенький
мальчик лет четырнадцати, племянник Урсулы.
стоически перенесла эту ужасную операцию по поводу опухоли. Страшные боли
потом. Как она тогда мучилась, бедняжка! И во имя чего страдала? Чтобы
теперь умереть так трагически и нелепо? Нет ни бога, ни справедливости на
свете.
усах. Он не замечал, не вытирал их.
широким ступеням. Пока пастор произносил слова прощания, я не отрываясь
смотрела на лицо Урсулы. Оно было все таким же красивым, одухотворенным и
строгим, но уже стало совсем холодным и отрешенным, как у мраморной
статуи. Потом заиграл орган, весь зал наполнил величавый хорал Баха,
трепетно забился под сводами. Звенящие детские голоса запели:
скрыла от меня лицо Урсулы.
комиссар Гренер жадно закурил длинную черную сигару, которую уже давно
нетерпеливо вертел в пальцах, и вдруг предложил:
темном углу под аккуратно вставленной в рамочку под стеклом вышивкой. Ее
любовно сделала, наверное, сама хозяйка крупными красивыми буквами:
"Совесть чиста - спокойна душа". Рядом висела неизменная гравюра,
изображавшая не то клятву в Грютли, не то битву при Ласпене, различить
было невозможно, так она потемнела от времени и ее засидели мухи. Угрюмый
кельнер принес бутылку холодного лигерцского вина, разлил по бокалам. Мы
молча выпили за упокой души бедной Урсулы.
задумчиво проговорил комиссар. - У старухиного наследничка совесть явно
нечиста.
осуждать Урсулу и винить ее в смерти тетки, уж, во всяком случае, не
меньше, чем прокурор или досужие кумушки. Так? - спросил комиссар у
Мориса.
"Молчание - тоже ответ". Тут одно из двух, - продолжал задумчиво комиссар,
- или он слишком умен, добр и всепрощающ, или, наоборот, прекрасно знает,
почему в шприце оказалась смертельная доза морфина, и остатки совести
мешают ему попрекать Урсулу. Мне кажется более вероятным второе. На ангела
Бромбах мало похож.
Но кто же его совершил? Племянник? Его же не было в это время в Швейцарии.
Разве не так?
не отлучался, весело развлекался.
сговоре с ним? - спросил Морис. - Не Урсула же!
окутываясь дымом после сильной затяжки.