да и только. И года не проходит, чтобы в храме таких сокровищ два-три не
появилось. Поговаривают, правда, что ежели жену из другого семейства взять,
то уж худородков точно не будет. Но чужую жену отрабатывать надо, вдвойне
спину гнуть. А из собственного дома - это даром. И обычаи все знает,
возиться с учением не надо. Нет, хлопотно чужую брать. Детей-то нарожать
бабе - раз плюнуть. А худородка - придавить, пока не вырос.
решив, что нет здесь старшего. Ан нет. Не ушел. Выползай теперь, позорься.
рыжей шерсти, густо покрывшей руки. Младший смотрел укоризненно. Уготасп
замахнулся, но Чапесп легко и, как всегда безучастно, отклонился, и сырой
тяжелый кулак старшего просвистел мимо.
Богов рога повырастали?
бояться - Нездешних! Мало им поклонялись, торжественным ходом все их
обиталище обошли, половину всех запасов благовоний стравили... Ноги после
того шествия неделю не гнулись. И все ведь даром. Как стояла стена
незыблемая, невидимая, так и осталась. Не снизошли боги. Слова не молвили.
весь город, наивысочайший Восгисп, глаз и око Спящих Богов, во всеуслышанье
объявил: те, что обитают за стеной прозрачной и нерушимой, есть небесные
гости. Так вот и понимай - гости. Вроде бы и Боги, но не совсем. И потом,
что есть гости? Гость - он приходящ, и уходящ. Значит, надо надеяться...
каждый бы так посмел. Хоть и стар до дитячьей придурковатости, хоть и
брызжет слюной, как ядом, и от немощи своих лет на ветру шатается и от духа
жертвенного с Уступов падает, едва ловить успевают, - да, видно, и вправду
доходит до его слуха по ночам мудрый шепот Спящих Богов. Так что поутру
вещает он всему народу божью волю, Неусыпным на радость, народу подлому - на
покорство. А то всколыхнулись уже, нездешних гостей завидя, нашептывать
стали, сказки да предания припоминать - было-де предсказание, что явятся
Боги воочью, пробудит их небесный "нечестивец", и пойдет с того новый
порядок жизненный.
какие? Старые, Спящие, которых никто еще на земле не видал, или эти, из
прозрачного пузыря? "Нечестивец" небесный - и вовсе непонятно что. А порядок
новый - к добру ли? По старому порядку он вот младшенького может по ряшке
съездить, чтобы вбок не косил, а тот его в ответ - ни боже мой. Хороший
порядок, что менять-то? Другое дело, ежели жену можно будет без спросу и
выкупа взять, а натешившись, бросить - вот это да... За такой закон он бы
Нездешним Богам в ножки поклонился. Но молчат себе Нездешние, живут в божьем
пузыре, и уходить не собираются, оттого и беснуется наивысочайший. Ночей не
спит.
немочь бледная, чтоб тебя посеред ночи поросячьим визгом будили! И за что
его Восгисп к себе приблизил?
наклонилась к плечу, а плечо подпрыгнуло к уху.
наращивая твердые плоские ногти - чтобы ловчее косточки выбирать.
друг напротив друга, чинно восседали Неусыпные. Кувшинчики и скорлупки с
соусами и приправами, загодя развешанные над циновками, источали пряный,
щекочущий ноздри аромат. Конечно, вкуснее всего пахло на правом конце, где
сияла солнечным бликом плешь наивысочайшего, но сегодня стоило держаться
подальше от стариков. Уготасп уже собирался было втиснуться где-то
посерединке, промеж троюродных, как вдруг до него донесся визгливый голосок
старейшего, углядевшего его появление:
хоронушку.
других!
себе ни возражения, ни усмешки.
растерянно закрутилась на месте, но ее дернули за нижнюю юбку, и она, плохо
соображая, вывалила три четверти золотистой жирной рыбы в миску ближайшего к
Восгиспу старика, так что янтарные брызги с чешуею выметнулись снопом.
Старцы брезгливо отстранились - суета, потеха нечестивому. Да и верховному
жрецу негоже было столь пристально разбирать вину звонобоя. Ну, утаил мешки,
украл то есть, так ведь восемь мешков. А на святожарище, бывает, наверх
волокут десять по восемь, да сала, да рыбы сушеной сколько ворохов...
Порченое все, ясное дело, какие ж запасы без порчи? Зато и вонь несусветная,
к ночи дым от святожарища на город падет, так до рассвета гул сдавленный -
кашляют, хамье, Нечестивого призывают...
Уступов! - Старейший подавился, его бережно похлопали по спинке между
лопатками. - Потаскун синеухий...
выпрямился и зорким прищуренным оком обозрел сидящих - к кому бы еще
половчее прицепиться. Все понимали - не с досады, не с больной спины. Надо ж
было свалиться такому чуду невиданному, как эти Боги Нездешние! Вроде и не
мешают, тем паче не карают и не одаривают, а беспокойно... В хамье городском
непонятие растет.
про все есть, а про Нездешних - нет? Страшно. Ведь до тех пор град стоит,
пока в нем ничего не меняется. Было же царство могучее - Снежным называлось,
там закон не блюли, человеческим умом дела вершили... Страшно кончилось,
оголодали, переели друг друга, а уцелевшие живьем замерзли. А может, и не
так было, в Снежном царстве ведь никто не побывал.
2
вернулся уже воспоминанием - невероятным, сладостным, греховным. Беспомощно
задрожали губы - память сна ускользала, улетучивалась из сухих трещинок.
Взамен, змеясь, разбегалась малая боль. Губы надо было окунуть в освежающую
прохладную воду, припасенную с вечера, - не впервой приходил этот сон, и
Инебел уже знал, каково будет пробуждение. Память не хранила ни звуков, ни
цвета, ни контуров - только прикосновения, от которых лицо горит и губы
сводит щемящей болью, точно окунулся в озеро и попал головой в жалящие
тенета придонной медузы-стрекишницы.
изумления, доставшихся им этой ночью, и от одной мысли, что этими руками
надо дотронуться до грубой каменной чаши, натягивались раскаленные струнки
от кончиков пальцев до самого сердца.
сможет не то чтобы работать - травинку сорвать. Он медленно пошевелил
пальцами, усилием воли нагнетая в них силу и упругость. Они нехотя теряли
ночную чуткость и становились суховатыми и проворными, обретая свое дневное
естество. Теперь уже можно было с хрустом сжать их в кулаки и, бережно
опершись на локоть, перегнуться со своего ложа к треножнику и окунуть губы в
чашу. Но локоть соскользнул с края постели, задел чашу, и Инебел с ужасом
увидел, что она наклоняется, выплескивая сонную черную воду, и вот уже
падает вниз, на глиняный обожженный пол...
камня, испуганные вскрики сонных братьев и сестер, поспешное шлепанье босых
родительских ног...
самого пола, сосредоточился, полуприкрыв глаза, и одним усилием воли поднял
вверх и чашу, и пролившуюся воду. Чашу, слегка раскачав, опустил прямо в
гнездо треножника, а воду еще некоторое время держал на весу, собирая в
тугой, холодный шар. Он никогда не переставал удивляться, как это он
чувствует пронзительную льдистость и неподатливость этого прозрачного шара,
- видно, правду говорят Неусыпные, что каждый предмет на самом-то деле
живет, но заворожен Богами, потому люди этой жизни и не видят. Но похоже,
что не на все вещи наложено одинаково крепкое заклятье, потому что Инебелу
чудится то затрудненное дыхание вянущей на солнце травы, то едва
сдерживаемая дрожь ночной воды, зябнущей в придорожном арыке...
потерся щекой о войлочный кружок, служивший изголовьем, - прощался на долгий
день. Потом осторожно спустил ноги на пол. Нет, никого он не разбудил, все
спокойно. Он молитвенно прикрыл ладонями глаза и поклонился Спящим Богам.
Над постелью, на перекладине, свисавшей с потолка, голубело в предрассветном
сумраке новенькое покрывало. Инебел двумя пальцами сдернул с рейки почти
невесомую ткань, прикрыл ею свое ложе. Крупные алые клетки, делящие кусок
ткани на восемь частей, сейчас казались совсем черными. Дневные покрывала
простолюдинов просты и безыскусны, они укрывают ложе покоя, столь угодного
Спящим Богам, серой или голубой пеленой, что сродни облакам, молчаливо
кутающим вершины далеких гор. И лишь за усердие в уроках еженедельных, за
смирение перед волею Спящих надзирающий жрец по своей милости мог одарить
дом избранника почетным покрывалом, поделенным крест-накрест на четыре
Корнев Павел
Ильин Андрей
Афанасьев Роман
Куликов Роман
Прозоров Александр
Шилова Юлия