вооружны до зубов. И ежели что - польют толпу свинцом, разбираться не
станут, кто там в ней, женщины, старики или дети. И чего они сейчас-то
сюда выперлись? В городе все спокойно. Лето. Август. Подполье уже три
месяца сидит тише воды ниже травы - после того громкого дела, диверсии на
Сортировке, когда сожгли десяток новехоньких "Абрамсов-2" и положили почти
пятьдесят человек охраны.
отечественные... предатели из Внутреннего Корпуса. Эти - не городовые, эти
- шакалы и сволочи, все они подпольем уже приговорены и пощады никому не
будет. Хуже их - только церковники. Ну, не все, конечно, а те, что за
"примирение" ратуют. Для них у Сони вообще никаких слов не находится. Ни
матерных, ни иных. Только свинец. Да еще иногда коктейль Молотова. Очень
хорошо действует.
Индукционым искателем городовой проверять не стал - ясно и так, что железа
у туристов много. Распустил завязки на горловине, полез внутрь.
самом дне, замотанный в тряпки. Городовой может докопаться до самого низа,
но ничего не найдет. И только если обратит внимание...
по-глупому. Пистолет сзади за поясом юбки несла - это здоровенный,
тяжеленный "Стечкин"-то!
потом рукой махнул.
смены Сидорова Егора Пе...
поинтересовался негр-рейнджер. Изъясняются они, кстати, все поголовно на
своем "эбонике", к классическому английскому Его Величества короля Чарлза
отношение имеющего весьма и весьма отдаленное. в Whatcha gonna do?..
побагровело от неимоверных усилий.
эффекта ткнул городового стволом под ребра. - Git alon' an' lemme see. I
hafta chek...
обморок. Или начать раздеваться на виду у всех. Или выкинуть еще
что-нибудь, столь же милое и непринужденное.
на внутреннем жаргоне 82-й дивизии. И, перекинув винтовку за спину, обеими
руками принялся шарить в бедном Сонином рюкзачке. Руки у него оказались на
удивление длинные и орудовал он ими весьма ловко.
физиономии, всем видом своим являя оскорбленную невинность.
сил посмотреть на него и слегка состроить глазки. Мол, дорогой мой, ты,
конечно, душка, но поезду-то отходить через полчаса, а впереди еще
вагонный досмотр...
Но нет, рейнджер, оказывается, просто удовлетворился осмотром. Выпрямился,
уперев здоровенные руки в боки, сверх вниз (причем с ОЧЕНЬ высокого
верха!) взглянул на Соню. Очень нехорошо взгянул. Настолько нехорошо, что
за один такой взгляд следовало выпустить ему в брюхо целую обойму.
Сахары или Гоби. Коренным образом отличавшийся от первого, пойманного ею.
Тот - "мокрый" - был совершенно обычен и привычен. Такие взгляды скользили
по ней, не задевая. Неважно, была ли она закутана с головы до пят или,
наоборот, в бикини, минимизированном до крайней степени. Эти взгляды -
просто отдача от ее оружия.
степени, что хоть сворачивай всю операцию.
вполне равнодушно кивнул.
с большими круглыми часами на запястье - так, что в стекле отразился и
турникет, и толпа, и будки, и городовые - увидела, что рейнджер пристально
смотрит ей вслед. Прежним сухим взглядом.
x x x
раньше мне не доводилось погибать, тем более - такой смертью. Я не знаю,
что стало с тем парнем, что пришел сюда и - неведомо как! - отыскал-таки
Русский Меч. Мои глаза открылись в тот миг, когда рука - НЕ МОЯ РУКА! -
коснулась эфеса зачарованного оружия. Я смотрел чужими глазами, я был в
чужом теле... однако оно повиновалось мне. И я стараюсь не думать, что
случилось с ЛИЧНОСТЬЮ того парня, что оживил меня. Оживил, сам пожертвовав
собой.
орташевские обитатели, домовые, овинные, гуменники и прочие - я нашел
единственный документ моего спасителя. Паспорт с двуглавым орлом. А в
паспорте - имя.
назад, когда никто и слыхом не слыхивал ни о какой Москве, а над Днепром
во всей красе вечной твердыней стоял стольный Киев.
месте даты рождения расплылась светло-желтая прозрачная клякса от каких-то
химикалий, выевшая напрочь все чернила. И то же самое - там, где была
"прописка".
точно палка, обвитый травой, утонувший во мху... И откуда было мне знать,
что случилось в Орташеве после того, как погасло мое сознание? Как он, мой
неведомый двойник, исхитрился отыскать величайшее мое сокровище, бережно
хранимое во всех войнах и передрягах вот уже без малого тысячу лет?
делать, как, справив достойную тризну по таинственному моему спасителю,
взяться за всегдашние дела. Беречь и хранить тех малых, что доверились
мне.
могли сказать мне о его судьбе.
могу думать о ней как об Ольге Равноапостольной. Арафраэль... друг... И
нет даже тела, чтобы по-честному возложить на погребальный костер,
сослужить последнюю службу старому другу.
сменялось осенью, а зима - весной; и нет, никогда не будет конца вечноме
сему круговороту, до той поры, пока я сам не скажу себе - хватит.
до сих пор непривычную ладонь на холодный эфес зачарованного оружия,
молча, без слов, спрашивал - и уходил, так и не дождавшись ответа.
означало это. Решай сам. Не спрашивай ничего.
пришло твое время, Всеслав.
адом Куликовского Поля... и только отправляясь к Кубинке вместе с
обреченными приказом Жукова ополченскими дивизиями, я ничего не спрашивал
у Меча.
собратья Арафраэля, я все чаще и чаще ходил к Мечу. И всякий раз
возвращался, не получив ответа.
стоял у околицы - а высоко в небе, невидимые для простых человеческих
глаз, шли армада за армадой. Летели сытые, здоровые, отлично вооруженные,
вышколенные и обученные.
21-е.
понимаешь, что это конец, конец всему во что мы с тобой верили и что ты
защищал? Не знаю, правду ли говорила Ольга - что ты выкован руками титанов
еще до начала времен - но ты защищал эту многострадальную землю, этот
зажатый между бесплодным севером и иссущенным югом лесной предел,
перевитый, точно жилами, руслами рек, глядящий в небо глазами озер, ты
берег его, ты проливал кровь, ты нарушал порядок вещей - так почему же
теперь ты бездействуешь?
безжизненным. Я чувствовал его гнев. Медленный, звенящий, совсем, конечно
же, не похожий на наш, людской. Меч жил своей жизнью. И не нуждался ни в
чьих указаниях. Что ему делать, как и когда.