Чтение 2–й страницы книги ~Трехглавый орел~

Чрезвычайный посланник открыл было рот, однако грохот орудийного выстрела помешал ему ответить на вопрос капитана. Заслышав сигнал остановиться, на лихторе начали поспешно убирать гафель, оставляя для маневров лишь пару стакселей. Быстроходный корвет резво сокращал дистанцию, разделявшую нас. Лихтор лег на параллельный курс, готовясь встречать гостей. Расстояние все сокращалось. В подзорную трубу я уже мог наблюдать выражение лиц матросов, снующих по палубе. На мой взгляд, матросов было многовато, пожалуй, даже чересчур для такой утлой посудины. Закончив возню с такелажем, они начали строиться вдоль борта, лишь трое еще были заняты у якорной лебедки. Внезапно над бортом суденышка, противоположном нам, показалась голова еще одного матроса. Он выжался и, перевалив через фальшборт, спрыгнул на палубу. Очутившись на деревянной тверди, он что-то крикнул своим сотоварищам. Спустя несколько секунд я увидел, как побежал по валу лебедки якорный канат.

- По-моему, они что-то привязали к якорю, - поделился я с Баренсом своими наблюдениями.

- Ерунда, - отмахнулся мой подопечный, - что они туда могут привязать? Какая-нибудь мелкая контрабанда? Десяток монет и чей-нибудь краденый брегет? Это не наши заботы.

Мы сошлись бортами, после чего прозвучала команда спустить трап, и двое мужчин, одетых скорее добротно, чем со вкусом, поднялись на палубу нашего корабля. На боку у них болтались дешевые пехотные шпаги, долженствующие, видимо, означать их возвышенное, с точки зрения команды лихтора, звание. Гости склонились в почтительном, хотя и неумелом поклоне, ожидая дальнейших распоряжений нашего капитана.

- Я Роберт Гуль, - громогласно произнес тот, принимая приличествую случаю горделивую позу. - Капитан флота его величества короля Георга III, командир корвета "Феникс". По приказу лорда адмиралтейства я обязан досмотреть ваше судно. Прошу назвать ваши имена, название судна, порт приписки и порт следования. А также огласить наличие груза на борту вашего судна.

- Ваша позволяет, мистер, Хенц Ван Вейден, шкипер на лихтор "Зваан". Моя лихтор Роттердам плыть Гавр. Груза на борту моя нет.

Роберт Гуль досадливо посмотрел на стоявшего рядом лорда Баренса.

- Пардон муа, ма капьтен, - видя досаду на лице капитана, произнес молчавший дотоле спутник голландского шкипера. - Парле ву Франсе?

- Уи, - отозвался лорд Баренс, понимая по выражению глаз капитана, что с французским он знаком не более, чем Ван Вейден с английским. - Кес ке се?

- Тре бьен, - улыбнулся француз. - Мое имя Жан Поль Дюруа. Я штурман шхуны "Екатерина де Ла-Марш", вышедшей неделю назад из Ла-Рошели. Шхуна принадлежала судовой компании Жерома Вуази. Вот судовой журнал моего судна. - Он расстегнул клапан большого кармана на своем камзоле и достал из него нечто, отдаленно напоминавшее походный судовой журнал. Судя по внешнему виду, некоторое время ему пришлось поплавать отдельно от своего корабля. - Третьего дня шхуна наскочила на камни у Фаутрок, однако, благодарение Господу, большая часть экипажа спаслась. Продав остатки груза, которые нам удалось выловить, мы зафрахтовали этот лихтор и теперь добираемся во Францию, чтобы предъявить документы в страховую компанию.

Капитан Гуль выслушал перевод слов француза, кивнул и взял протянутые ему останки судового журнала. Название судна довольно явственно угадывалось на обложке, все же остальное на мой взгляд, было не по зубам даже самому завзятому любителю ребусов. Перелистнув для проформы несколько слипшихся листов, капитан "Феникса" кивнул стоявшему поодаль боцману:

- Возьмите трех матросов и проверьте лихтор.

- Есть, сэр, - выпалил ярый служака и стремглав бросился выполнять приказания.

Шкипер лихтора между тем достал из рукава длинную голландскую трубку и стал тщательно набивать ее табаком.

- Господин капитан, - нарушил молчание улыбчивый француз, - я понимаю. Быть может, моя просьба не совсем уместна, но если вас не затруднит оказать нам такую любезность, и я, и вся наша команда были бы весьма вам благодарны.

- О чем идет речь? - выслушав перевод, сухо отрезал командир "Феникса".

- Видите ли, - начал было штурман... и запнулся, чтобы выслушать перевод. - Видите ли, лихтор мало приспособлен для перевозки такого количества людей. Увы, у нас не было денег на что-либо лучшее. К тому же он еле плетется, а впереди блуждающие мели Сейбла. Вы не хуже меня знаете, сэр, что это самое коварное место во всей Атлантике. Очень не хотелось бы вновь очутиться на бревне посреди океана. К тому же морские обычаи велят оказывать помощь потерпевшим бедствие. Если бы ваша милость согласилась принять на борт мою команду, наша благодарность не знала бы границ. Я не богатый человек, сэр, но у меня есть кое-какие сбережения, и я готов заплатить вам, если вы доставите нас на континент. Там мы уже сами доберемся до места. Вам все равно надо будет пристать к берегу, скоро начнет темнеть, а идти в - потемках через Сейбл рискованно даже для такого прекрасного корабля, как ваш.

Выслушав перевод, капитан Гуль вопросительно посмотрел на лорда Баренса:

- В общем-то, штурман прав, милорд. Идти через Сейбл ночью очень опасно. Быть может, действительно...

- Нет, - прервал его рассуждения лорд Баренс, мгновенно становясь надменным вельможей и не давая капитану даже закончить фразу. - Мы не будем брать французов на борт и не будем приставать к берегу. Тем более к французскому. Если Сейбл так опасен, как вы о том говорите, лучше мы станем на якорь в проливе и с рассветом двинемся дальше.

Я посмотрел на наших гостей. Вероятно, мне показалось, но, по-моему, оба они были разочарованы.

- Это невозможно, - сообщил им мой дядюшка.

- Увы, увы, мсье, - печально вздохнул штурман. А в это время над фальшбортом "Феникса" появился мощный торс боцмана, отправленного для досмотра. Спрыгнув на палубу, он подошел на положенное расстояние к капитану, кинул ладонь к глазам и четко отрапортовал:

- Сэр, корабль проверен. Ничего запрещенного к перевозке на борту нет. Жду дальнейших приказаний, сэр!

- Заканчивайте досмотр и поднимайтесь на борт, - скомандовал капитан Гуль и продолжил, повернувшись к шкиперу:

- Вы можете продолжать путь.

Тот молчал, глядя на нас оловянными глазами и пыхтя своей глиняной трубкой.

- Благодарю вас, капитан, - склонился в поклоне француз, выслушав слова лорда Баренса. - Если позволите, еще один вопрос. В проливе полно каперов да и просто джентльменов удачи, а им все равно, кого грабить, англичанина или голландца. Не позволите ли вы, сэр, держаться вблизи корвета, вряд ли какой-нибудь негодяй осмелится лезть на ваши пушки.

- Хорошо, - пожал плечами наш капитан. - Хотя я готов поставить все свое месячное жалованье против груза вашей шхуны, что вы не удержитесь за корветом и получаса.

Штурман еще раз поклонился, сделал знак своему флегматичному спутнику и направился к трапу.

***

Убавив паруса, "Феникс" осторожно продвигался вперед, то и дело промеряя глубину лотом, опасаясь коварных блуждающих мелей Сейбла, на которых нашло свою гибель такое количество кораблей, что Великая Армада рядом с ними могла сойти за небольшую парусную регату.

- Вам не показалось, милорд, - спросил я Баренса, когда мы заскучав от неизменных морских пейзажей, спустились в каюту, - что эта парочка прекрасно понимала английскую речь?

- Мой молодой друг, - лорд Джордж покровительственно положил мне руку на плечо, - я полагаю, вы имеете в виду штурмана, который начал говорить, не выслушав мой перевод? Его напарник, по-моему, слабо владеет даже родным языком. - Мой дядюшка иронически улыбнулся. - Конечно же, я заметил это, но все, кто сколько-нибудь долго плавает в этих местах, знают пару десятков фраз на любом из языков побережья. Понять, о чем идет речь между мной и капитаном, было отнюдь не сложно.

Я покачал головой:

- И все же что-то здесь не так...

- Браво, племянничек, браво! - насмешливо бросил дядя Джордж, отстегивая шпагу и усаживаясь в обитое атласом золоченое резное кресло. - Насколько я могу судить, в годы своей юности вы явно зачитывались приключениями капитана Блада и ужасного пирата Флинта. Вынужден вас разочаровать: их время окончилось больше века тому назад. Каперы североамериканских мятежников действительно встречаются в этих водах в большом количестве. Обычно они ходят на шхунах или бригантинах. Эти корабли быстры и маневренны, имеют в лучшем случае до десяти - пятнадцати пушек, но по боевой мощи не идут ни в какое сравнение с корветом. Тем более вы же сами видели, команда лихтора - безоружный сброд. Не с ножами же они на нас полезут? Полноте, не смешите меня.

Вдохновленный такой отповедью, я поспешил заткнуться, тем более что Питер Редферн, очевидно, повинуясь усвоенному раз и навсегда распорядку дня своего господина, принес на серебряном подносе бутылку хереса, бокалы и легкую закуску. Однако, невзирая на сказанное и выпитое, сомнения все же не оставляли меня. Я был новичком в этом мире, и все странное казалось мне вдвойне странным. "Итак, к якорю они привязали мешок с какой-нибудь мелкой контрабандой или же своими сбережениями. Что же, вполне может быть. Как ни крути, досмотр - процесс не самый приятный. Матросов на лихторе было десятка три. Хотя, насколько я помню, экипаж лихтора человек пять-шесть, плюс человек десять - двенадцать экипаж шхуны. Считай не считай, а лишнего народа на лихторе не меньше дюжины. Но может быть, это была очень большая шхуна? Или же в Англии нашлись еще желающие срочно попасть на континент. Предполагаемое знание штурманом английского... Это мне дядюшка популярно объяснил". Я вновь шаг за шагом стал вспоминать прошедшую встречу, мысленно прокручивая перед собой каждую минуту визита. Несостыковки отыскались очень быстро, хотя, увы, все они могли быть также объяснены естественными причинами: короткие пехотные шпаги, болтавшиеся на боку у наших гостей, насколько я знал, оружие не популярное в среде моряков, предпочитавших длинные кортики или тесаки. Возможно, конечно, что было, то и нацепили. Тогда почему и голландский шкипер, и штурман с французской шхуны?

Но можно предположить, что обе шпаги принадлежат голландцу и одна из них штурману была выдана специально для парада. Может такое быть? Почему нет. Но тут возникает следующая проблема: странно промокший судовой журнал "Екатерины де Ла-Марш". Почему текст внутри журнала размыт, а название подмокло, но вполне читаемо? Возможно, он оказался в воде в развернутом виде, обложкой вверх. А можно было журнал так держать в воде специально, скажем, чтобы не дать прочитать какие-либо записи? И, наконец, последнее: погода весь сегодняшний день стояла жаркая. Перехваченный нами лихтор не был военным кораблем, однако, когда мы подошли к "Зваану", весь народ на его палубе был аккуратно одет в рубахи. Быть может, тоже для парада или же команде было что прятать под этими рубахами? На все вопросы могло быть два ответа - разумный, но это было по части лорда Баренса. И, на мой взгляд, правильный, потому что такое количество "но" на милю пути невольно настораживало. Решив придерживаться своей линии, я достал из рундука коробку палисандрового дерева с гербом Камдилов на крышке и, найдя потайной гвоздик, нажал его. Чуть слышно

Чвакнула пружина, и коробка медленно открылась, наигрывая пои этом первые аккорды "Помилуй меня, Господи". Внутри этой "музыкальной шкатулки" хранился подарок моего друга Рассела к "боевому крещению" - пара чудесных пистолетов работы богемского мастера Питера Голба. Что бы там ни говорил мой дорогой дядюшка, сегодня был шанс испытать их в деле.

В мою "секретарскую" каморку, примыкавшую к апартаментам посланника, заглянул Редферн, чтобы поинтересоваться не угодно ли мне чаю.

- Послушай, Питер, - произнес я, перехватив удивленный взгляд камердинера, созерцавшего мои военные приготовления. - У меня к тебе личная просьба. О ней не обязательно говорить дяде Джорджу, но уж поверь мне, повредить ему она никак не может. Будь добр, вечером заряди свой карабин и будь начеку. На всякий случай.

Почтительно выслушав мои рекомендации, слуга отвесил надлежащий поклон и, произнеся "Непременно, ваша милость", поспешил удалиться.

Время катилось к ужину, и мне не долго осталось ждать, чем завершится спор между здравым смыслом лорда Баренса и моей манией преследования.

Когда стемнело, мы стали на якорь. Освещаемый мерцающим пламенем кормовых и топовых фонарей, корвет тихо покачивался, чуть подпрыгивая на невысоких волнах, сбивая с них искрящуюся в лунном свете пену. Убаюканный стуком волн о борт корвета и мерными шагами вахтенных, я задремал, сидя в кресле. Мне снился сон впервые за время моего присутствия в здешних краях на подобающую времени тему. Я сидел на берегу за каким-то нагретым солнцем валуном, наблюдая сквозь склонившиеся над рекой ветви шалости стайки ундин, резвящихся у колеса полуразвалившейся водяной мельницы. Надо признать, это зрелище доставляло мне удовольствие. Во всяком случае, наполовину. То есть я имею в виду на верхнюю половину. Хихикающие русалки, громко хлопая хвостом по мельничному колесу, скатывались по нему вниз и, поднимая каскад брызг, плюхались в воду. "А-а-а", - вскрикнула одна из них, с легким всплеском исчезая в волнах. Я поморщился во сне. При явных женских признаках ундины, вскрик у нее был неожиданно мужского тембpa... Мужского тембра?! Глаза мои распахнулись сами собой, вырывая сознание из полудремы.

На столе ярко горела масляная светильня, играя бликами на букетном Дамаске пистолетных стволов. Сквозь переплет каютного окна пробивался свет кормового фонаря. Я вскочил, опрокидывая стул, и бросился к иллюминатору. Борт о борт с "Фениксом" неспешно погружался в воду злосчастный лихтор. С него по веревкам на нашу палубу одна за другой поднимались темные фигуры. "Ну, вот вам и привет от старика Флинта, - быстро возвращаясь к столу и хватая пистолеты, пробормотал я. - Пожалуй, пора вмешаться". Я кинулся наверх, едва не споткнувшись о ноги Редферна, спавшего у дверей каюты своего хозяина. В руках у него был зажат уже знакомый мне штуцер. Стоило мне задеть верного слугу, как дрема его моментально улетучилась. Ствол карабина стал угрожающе подниматься на уровень моей груди.

- Тише, Питер, это я, - прошипел я сдавленным от волнения голосом. - Буди дядю. Поднимайте экипаж. На борту пираты, - бросив это, я опрометью бросился на палубу. Но стоило мне ступить по ней лишь шаг, как кто-то тяжелый обрушился на меня сверху сзади, обхватывая руки и выбивая один из пистолетов.

- Этого живьем, - услышал я.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Свинец - чрезвычайно сильнодействующее средство. Лишь несколько граммов, и вы беседуете с ангелами.

Полковник Кольт

Захват, удерживающий кольцом мои плечи и грудь, никак нельзя было назвать слабым. По всей видимости, негодяй, заключивший меня в свои объятия, уже считал плененным этого расфуфыренного дворянчика, некстати вылезшего на палубу подышать ночным воздухом. Я резко вскинул вверх руки, подобно крыльям взлетающей птицы, и крутанулся на месте, ставя свою левую ногу на пути отступления нижних конечностей нападавшего. Полет бедолаги был недолог и закончился, судя по звуку, нежданным столкновением со столбиком поддерживающим навес кормовой надстройки. В тот же миг соратник моей жертвы, видимо, спешивший на помощь вынырнул из полутьмы буквально в трех шагах от меня. Повинуясь не столько велению разума, сколько годами наработанному рефлексу, я тут же нажал спусковой крючок пистолета, находившегося как раз на уровне лба несчастного. Он грохнулся на палубу, не издав ни звука. Не скажу, чтобы я испытал при этом спазмы желудка, угрызения совести и тому подобные беллетристические вольности. Единственное, что промелькнуло у меня в мозгу, было короткое и четкое: "Второй". Но схватка продолжалась. И третий душегуб, размахивая абордажным тесаком, мчался навстречу неприятностям. Я блокировал его атаку предплечьем и, проведя свою руку ему под мышку, резко вздернул вверх. Бедняга взвыл от боли в плечевом суставе, но тут же смолк, получив удар по лбу окованной железом рукоятью пистоля. Четвертому повезло еще менее. Перелетев через брошенное ему под ноги обмякшее тело третьего, он чуть ли не носом уткнулся в мой сапог. Удар каблуком в основание черепа навсегда лишил его возможности совершать подобные ночные визиты. Нож, внезапно вылетевший из темноты, чиркнул по бедру, обжигая болью. "Проклятие!" - процедил я, до скрежета сжимая зубы. Боль не исчезла, но как-то перестала восприниматься, поскольку бой не может быть закончен, пока противник не повержен. Или же покуда ты жив.

К тому моменту, когда до отвращения знакомый голос прокричал: "Этот мой!", рядом со мной на палубе валялись еще двое пострадавших. Эти слова были произнесены на чистейшем английском языке, и, судя по всему, те, кому они предназначались, не нуждались в переводчиках. Давешний штурман Жан Поль Дюруа стоял передо мной, сжимая уже знакомую пехотную шпагу. В мерцающем свете фонарей я видел, как играет на его губах саркастическая ухмылка. "Француз" сделал пару махов своим оружием, словно проверяя его управляемость, и стал в стойку. И тут наконец у меня появилась возможность обнажить свой клинок. Мы сошлись и зазвенели сталью, внезапными финтами и ложными атаками прощупывая оборону противника. У пресловутого Дюруа было, как минимум, два преимущества: обе ноги прекрасно его слушались, а кроме того, он явно более меня привык сражаться на раскачивающейся корабельной палубе. Однако в остальном мои шансы были предпочтительнее. За спиной "француза" не было фехтовальной школы маэстро Николя Ле Фонтэ.

Парировав квартой атаку противника, я перевел его клинок вниз и, превозмогая боль, наступил ногой на лезвие. Вырванный из руки Дюруа эфес звякнул о палубу, но в тот момент, когда я уже занес шпагу для завершающего удара, за спиной моей грохнул выстрел, страшная боль обожгла мне плечо, бросила вперед, и я рухнул, сбивая с ног мнимого штурмана, последним усилием воли прижимая шпагу к его горлу. Следующий выстрел, прозвучавший спустя мгновение после первого, я скорее почувствовал, чем услышал.

Туман в моей голове время от времени взрывался яркими вспышками, давая мне возможность вновь и вновь прожить и прочувствовать короткие минуты последнего боя. На этот раз я видел схватку как бы со стороны, точнее, с разных сторон, словно отснятую на пленку десятком скрытых камер. В покадровом повторе я видел, как приходит в себя сброшенный мною с плеч коренастый "голландец", как ползет он на четвереньках по палубе, едва не попадая рукой под каблук моего сапога... Именно в этот момент Дюруа делает свой злосчастный выпад, очевидно, надеясь если не поразить меня, то опрокинуть через спину шкипера. И в тот миг, когда шпага пиратского вожака выворачивается из его пальцев, напарник "француза" подхватывает оброненный мной в самом начале боя пистолет... Я вижу пламя выстрела. Вижу, как в упор спускает курок своего карабина выскочивший из-за двери Редферн и мертвый уже пират в конвульсиях дергается на палубе, пачкая ее кровью из разорванных внутренностей... Вижу весь дальнейший бой, хотя не знаю, как я могу его видеть, и до тошноты страдаю от удушливого запаха лаванды, пропитывающего картину боя. Внезапно палуба вновь погружается в туман, и пере до мной в рваной пелене этого тумана появляется лицо патриарха Чжоу-И, великого мастера Ю Сен Чу. "Бой - это всего лишь бой, - назидательно говорит он, качая головой с забранными в хвост длинными седыми волосами, - но это толь ко бой и ничего, кроме него. Заполни его собой, заполни полностью. Не оставляй противнику даже самого малого, места проявить свою волю. Только так ты сможешь победить не сражаясь". Туман рассеивается, и мастер Ю Сен Чу неспешно и задумчиво проходит по палубе корвета, объятого смертельной схваткой, проходит, не замечая мелькающих клинков пуль и пламени пожара, лезущего вверх по вантам. Дойдя до фальшборта, он чинно переступает через него и растворяется в ночи. А запах лаванды все преследует меня, неотвязный, как комариная стая. Я почти задыхаюсь и изо всех сил сжимаю пальцы в кулак, силясь преодолеть подступающую дурноту...

- Посмотрите, миледи, он разорвал подушку, - слышу я сквозь бред. - Сжал пальцы и разорвал ее.

Голос, которым произнесены эти слова, мне незнаком, но я готов поклясться, как только смогу говорить, что никто из экипажа "Феникса" так разговаривать не может. Так произносят слова девушки от шестнадцати до осьмнадцати годов, вырастая из девичьих платьев и не дорастая еще до женских.

Не знаю уж, как там мертвецы с монетами, положенными на глаза, но я поднимаю свои веки так, будто каждое из них прижимает шестнадцатифутовое ядро.

- Смотрите, смотрите, миледи! Он наконец очнулся! Сквозь дымку я вижу двух девушек, склонившихся над моей постелью. Судя по очертанию фигур, передо мной госпожа и ее камеристка. Во всяком случае, платье а-ля сигнальный буй наводило меня на мысль о светском статусе одной из моих "сиделок". Я с тоской вспомнил виденные мною в изрядном количестве портреты красавиц XVIII столетия: все те губки бантиком, глупенькие кукольные глазки и щеки, за которыми можно было хранить запас продовольствия на черный день. В родовом поместье моих предков таких милашек была целая стена. Однако до конца времени этих фарфоровых кукол оставалось еще лет двадцать, и лежать все эти годы, не размыкая глаз, не было никакой возможности. Я сделал над собой усилие, стараясь навести резкость во взгляде. Не знаю, то ли художества всех этих маэстро мазка были неудачной глупой местью вздорным кокеткам, то ли мне уж так везло, но обе сидевшие у моего скорбного одра барышни были весьма хороши собой. Особенно ежели вдруг смыть с них обязательные напластования туши, пудры и румян. Однако полагаю, подобная мысль, выскажи я ее, показалась бы здесь святотатством. Милорд пришел в себя, - констатировала служанка, озаряя каюту неожиданно радостной улыбкой.

Насколько я мог судить, она вообще была девушкой простой и жизнерадостной.

- Сходи позови лорда Джорджа, Вирджиния, - произнесла ее госпожа голосом глубоким и бархатистым. - Скажи, что его племянник очнулся.

- Слушаюсь, мадам. - Камеристка присела в неизменном книксене и поспешно исчезла за дверью.

Пользуясь случаем, я нагло уставился на хозяйку апартаментов, стремясь получше разглядеть ее, вычленить основное из-под слоя модных художеств. Мне тяжело описывать словами женскую красоту. На мой взгляд, все эти воспевания формы носа, цвета губ и величины ушей лишь жалкое блеяние, неспособное и в малой мере передать впечатление от действительно красивого лица. Такое впечатление подобно молнии. А можно ли описать в подробностях и красках эту самую молнию, особенно когда она попадает в тебя? Единственное, что действительно обращало на себя внимание, были, конечно же, глаза. Серые, как туман, но не грязный смог заводских предместий, а утренний туман где-нибудь на берегу озера, готовый исчезнуть и открыть взору наблюдателя и раннюю синеву воды, и свежую зелень листвы, покрытую росой. Все это было во внимательно глядевших на меня глазах неизвестной красавицы. И все же если действительно считать глаза зеркалом души, то жили в этой душе какая-то печаль и тревога, непереводимые на язык слов да, вероятно, и невысказанные самое себе. Мне было лестно думать, что прекрасная дама тревожится обо мне, однако оснований для этого не было ровным счетом никаких.

- Я жив. - Попытка произнести эти слова в полный голос и даже с некоторой иронией закончилась провалом. Губы едва шевельнулись, будто после сильного мороза.

- Несомненно, милорд.

- Когда б я умер, мне вряд ли бы сыскалось место в раю. А встретить такого ангела в аду - вещь невозможная. - Произнеся подобный комплимент, я почувствовал, что вновь теряю сознание. По всей видимости, самочувствие мое не располагало к столь длительным беседам.

- Он забылся, милорд. - Слова эти долетели до моего сознания, покрытого пеленой слабости, заставляя вновь вернуться в мир живых. - Если пожелаете, можно дать ему нюхательную соль.

- Благодарю вас, герцогиня, но, похоже, он уже приходит в себя. - Рокочущий голос, которым были произнесены эти слова, несомненно, принадлежал моему дядюшке. - Добрый день, мой мальчик, - громыхнул он, увидев, что я открываю глаза.

- Добрый день, - прошептал я.

- Я вас оставлю, господа. Мне необходимо сделать кое-какие распоряжения. Если вам что-нибудь понадобится, вызывайте прислугу. Доктор обещал быть через четверть часа.

Она грациозно поднялась и поплыла к выходу, шурша шелками своей юбки. Мне отчего-то вспомнилось, что подобный фасон назывался "взволнованным", но быть может, я путал и его величали "удивленным".

Поза, в которой я лежал, доставляла мне массу неудобств. Уж и не знаю, сколько я валялся вот так, уткнувшись носом в батистовую подушку, но все мое тело затекло и было тяжелым и непослушным, будто чужим. Попытка повернуться на бок отозвалась резкой болью, и я, застонав, был вынужден отказаться от этой мысли.

- Лежи, лежи. - Заметив мое движение, лорд Баренс сделал останавливающий жест рукой. - Ну что, телохранитель, - он улыбнулся, - ты свою работу выполнил отменно. Уж прости меня, старого дуралея.

- За что?

- За то, что я в тебе сомневался. Засиделся тут, глаза замылились, просмотрел уловку. Знаешь, кстати, кого ты в плен-то взял?

Памятуя неудачную попытку повернуться, я отказался от желания пожать плечами и лишь тихо прошептал:

- Нет.

- Это сам Джон Пол Джонс. Своего рода легенда. Первый капитан американских повстанцев. Он один пустил на дно наших кораблей более, чем все остальные каперы вместе взятые. И можешь мне поверить, если бы ты доставил Джон Пол Джонса в Лондон, всю оставшуюся долгую жизнь жил бы безбедно и каждый твой выход в свет сопровождался бы фанфарами и барабанным боем.

Я закрыл глаза, представляя себе эту картину, и меня отчего-то начало подташнивать. Впрочем, возможно, этому виной была лаванда, которой надушено белье.

- Жаль, не судьба, - утешил меня дядюшка. - Пока ты тут отдыхал, представитель местного губернатора потребовал выдать капера французским властям.

- Французским?

- Ах, ну да! Я забыл тебе сказать. Мы во Франции. Во время схватки один из негодяев бросил факел в картуз с порохом возле орудия. Пушку сорвало с лафета, но это еще полбеды: огонь охватил снасти. В общем, мы едва дошли до Кале. Недели полторы-две "Феникс" не сможет выйти в море, а учитывая то, что он в руках у французов, пожалуй, и того больше. Так что Пол Джонса пришлось отдать.

- Почему?

Лорд Баренс тяжело вздохнул:

- Французы предъявили ему обвинение в захвате и уничтожении шхуны "Екатерина де Ла-Марш", а любой корабль, в особенности военный, капитан которого не желает выдавать властям человека, обвиненного королевской судебной палатой в пиратстве, сам считается пиратским. Так что в противном случае мы бы потеряли и корабль, и корсара, и собственную свободу. - Он немного помолчал. - Я, впрочем, не верю во французские обвинения. Скорее всего шхуна ожидала пиратов у английских берегов. Что с ней произошло - это уже второй вопрос. Но вряд ли американский капитан стал бы захватывать судно страны, которая так усиленно помогает его родине. Вернее всего дело обстояло так. Три месяца тому назад, когда фрегат "Пионер", которым командовал Джон Пол Джонс, налетел на камни в районе Ярмута, капитан и часть экипажа спаслись. Их поместили в ярмутскую каторжную тюрьму, но мятежники не стали дожидаться отправки в Австралию и организовали побег. Вряд ли он был случайностью или оплошностью охраны. Скорее всего не обошлось без помощи извне. Вероятно, шхуна ждала беглецов в каком-нибудь глухом заливчике, но, не зная вод, села на камни. Тут-то и подвернулся им под руку злосчастный лихтор. Впрочем, это лишь мои домыслы. Правду мы уже не узнаем.

Ладно, утомил я тебя тут своими разговорами, - махнул рукой дядюшка. - Сейчас доктор пожалует. Леди Элизабет утверждает, что это какое-то европейское светило. Да, мой дорогой племянник, кстати, - лорд Баренс назидательно поднял указательный палец, - я должен вам напомнить. В следующий раз, если вам срочно понадобится со мной связаться, вы свободно можете использовать символ веры, который находится у вас на груди. В общем-то, он для того и предназначен.

Я обреченно вздохнул в подушку. Прибор, замаскированный под символ веры, позволял видеть глазами напарника, слышать его ушами, а уж передача мыслей на расстоянии для него и вовсе было делом заурядным. С непривычки, в спешке, я начисто забыл о нем.

- Ладно, выздоравливай, - напутствовал меня мой родственник. - Нечего залеживаться, у нас с тобой еще много дел.

Он вышел, прикрыв за собой дверь. Я остался в одиночестве, получив наконец возможность рассмотреть комнату, в которой находился. Она была невелика, а если учесть количество вычурной позолоченной мебели в стиле позднего рокайля, то, пожалуй, даже мала. Более всего она напоминала мне этакий городок в табакерке. И что уж было совсем противно, меня не оставляло странное ощущение, будто комната слегка покачивается. Впрочем, это ощущение вполне оправдывалось моим болезненным состоянием. Стараясь справиться с подступающей дурнотой, я вновь прикрыл глаза, расслабляясь и впадая в благостную полудрему.

Скрипнула дверь, и я услышал знакомый уже шорох юбок. "Герцогиня, - подумал я. - А может быть, Вирджиния?" Но мне почему-то больше хотелось, чтобы это была герцогиня. Я не стал открывать глаз, набираясь сил для предстоящей встречи с лекарем. Признаться, подобные встречи всегда требовали у меня много сил, не столько физических, сколько духовных.

Подойдя к моему ложу, девушка расположилась в кресле, стоявшем подле него. Спустя мгновение я почувствовал, как смоченный какой-то душистой настойкой платок касается моего лица. Дверь скрипнула.

- Ваша светлость, - произнес мелодичный голосок Вирджинии. - С вашего позволения маркиз Пелигрини прибыл, чтобы осмотреть раненого.

- Да-да, зови скорее, - услышал я взволнованный голос той, кого Вирджиния называла светлостью.

"Значит, все-таки герцогиня", - подумал я, почему-то радуясь этому факту.

Маркиз Пелигрини не заставил себя долго упрашивать. Он появился в моей золоченой каморке, едва юная Вирджиния успела ее покинуть.

- Добрый день, граф, - негромко произнесла хозяйка, едва закрылась дверь.

- И я рад приветствовать вас, ваша светлость.

Что и говорить, чувствовал я себя отвратительно, но с головой у меня вроде бы все было в порядке. Спасибо Джон Пол Джонсу, я даже не бился ею о палубу во время падения. А потому новомодная манера именовать маркизов графами увлекла меня настолько, что я прислушался, стараясь не пропустить ни одного слова.

- Итак, моя дорогая герцогиня, что это за таинственный юноша, ради которого вы просите меня срочно приехать в Кале?

Таинственный юноша едва сдержался, чтобы не хмыкнуть. Дотоле ему не доводилось слышать подобного титула для тридцатилетних мужчин, а уж из уст барышни, которой самый неотесанный чурбан не мог бы дать больше двадцати двух, и подавно.

- О, это настоящий герой! Он спас английский корвет от пиратов. Шестерых из них убил голыми руками, а их вожака, знаменитого Джон Пол Джонса, уже раненный, взял в плен.

По моим подсчетам, количество убитых мною в ночной стычке не превышало двух. Остальные же ограничились травмами различной тяжести. Порой, если видение меня не обманывало, тяжести явно недостаточной. Что ж, впредь урок. Реальность этого мира более не вызывала у меня сомнений. Ни в малейшей степени. Что же касается количества моих жертв, боюсь, что до прибытия в Санкт-Петербург людская молва доведет их до общей численности экипажа лихтора. Интересно при случае узнать, какие крылатые слова припишут мне при этом историки.

- Не бог весть какая заслуга, - хмыкнул маркиз Пелигрини. - Джон Пол Джонс сражается за независимость своей родины от кучки чопорных лордов с полубезумным королем во главе. И в этом деле справедливость, несомненно, на его стороне. Впрочем, как вы сами знаете, граф Алессандро Калиостро лечит больных, а кто они, короли или погонщики мулов, не его забота.

Ах вот оно что! Так вот какого лекаря ко мне сюда пригласили! Ну что ж, пациент либо умрет, либо выживет. А если выживет, то либо умрет, либо будет жить. Я уткнулся носом поглубже в подушку, чтобы скрыть свои эмоции.

- Кстати, ваш герой богат?

- Полагаю, что нет. Но он племянник лорда Баренса, чрезвычайного посланника короля Георга в России. А Баренсы - весьма богатый род.

- Чрезвычайного посланника в России, - повторил маркиз Пелигрини, вдруг оказавшийся совсем даже не маркизом - Это хорошо. Сам Господь посылает его нам навстречу.

Казалось, он начисто забыл о меркантильной составляющей своего вопроса.

- Вы говорите, моя дорогая Бетси, что лорд Баренс спрашивал о возможности плыть в Петербург на вашей яхте?

- Да, граф. - Герцогиня, казалось, не заметила фамильярного обращения к себе, так будто это была норма, принятая в их общении.

- Прекрасно. Я думаю, вы предоставите ему такую возможность. Кстати, ваша светлость, я привез письмо от морского министра, дающее вам право поднять французский флаг на своей яхте. Вы можете выходить в море хоть сию минуту. Прошу вас все же дождаться, пока я сойду на берег, - пошутил Калиостро. - Завтра, знаете ли, я должен быть в Митаве.

- Но, граф, Митава...

- Вы полагаете, Митава слишком далеко от Кале? Пустое, я там буду завтра. - Я услышал тихий мелодичный звон открывающихся часов. - Точно, завтра к вечеру. Однако давайте же займемся вашим раненым героем. Передайте лорду Баренсу, что это лечение обойдется ему в пятьдесят гиней. Это самое меньшее, на что я могу пойти, - пояснил Калиостро. - И то только из почтения к вам, сударыня.

- Благодарю вас, граф, - произнесла герцогиня своим глубоким нежным голосом. - Я действительно многим обязана этому человеку.

"Вот так новость!" - подумал я и тут же открыл глаза, почувствовав рядом с собой резкий запах нюхательной соли.

- Добрый день, милостивый государь. - Человек, стоящий передо мной, был невысокого роста, хорошо сложен, хотя говорить об этом определенно из-за фасона длинного камзола было тяжеловато. Высокий лоб его, если верить физиономистам, выдавал незаурядный ум, а черные блестящие глаза, казалось, отражали игру страстей в душе моего лекаря. Я прошептал ответное приветствие, стараясь выдавить улыбку на лице, но, видит бог, получилось кривовато. - Давайте посмотрим, что там у вас.

Нимало не стесняясь присутствовавшей здесь герцогини, он откинул покрывало и занялся моими ранами. Я увидел, как леди Бетси поспешила отвернуться, смущенная моим непарадным видом, но, судя по тому, что в муранском зеркале я наблюдал ее тонкое лицо с печальными серыми глазами, она тоже пристально следила за происходящим на ложе.

- Рана ноги не опасна, - подытожил свои наблюдения Калиостро, - глубокий порез, не более. С плечом, конечно, хуже: пуля прошла над лопаткой и вышла около ключицы. На наше счастье, жизненно важные органы не задеты; чуть влево - вы могли остаться без руки, ну а чуть правее - моя помощь вам и вовсе не потребовалась бы. И все же вы в большом долгу у того, кто столь своевременно обработал ваши раны. Пролежи вы на палубе чуть подольше - истекли бы кровью. Однако потеря ее все же большая. Но организм у вас сильный. - Граф вновь окинул меня взглядом. - Можно даже сказать, очень сильный, так что, думаю, ничего страшного не произойдет. Я дам вам чудодейственный бальзам, вы будете смачивать им повязку. В Петербурге, думаю, вы уже сможете не только ходить, но и гарцевать на лошади. Вы ведь любите лошадей?

- Да, - прошептал я.

- Вот и прекрасно, я тоже. Совершеннейшие творения Господни. Пока же ваши лучшие лекарства, не считая, конечно, моего бальзама, - покой, свежий морской воздух и обильная еда. Побольше мяса, красного вина и шоколада.

Герцогиня кивнула, словно приняв к сведению распоряжения лекаря. Я представил себе мясо-шоколадную диету - под красное вино получилось неплохо.

- А сейчас, - он протянул мне маленький стаканчик, наполненный темной жидкостью, - вы примете лечебный отвар и уснете, а я пока обработаю ваши раны.

На всякий случай прикинув для себя, что вряд ли успел досадить чем-либо Калиостро, а следовательно, шансы целенаправленной отправки меня к праотцам довольно малы, я согласился принять налитую мне лекарем микстуру и вскоре погрузился в яркий цветной сон.

...Я шел сквозь каменную толщу. Шел, раздвигая плечом гранитные глыбы, и они поддавались, будто восковые. Я пробовал бежать - ноги мои вязли и еле вытаскивались из л размякшей горной породы. В руке моей была цепь с медальоном. При каждом шаге она звенела, будто увешанная сотней маленьких серебряных колокольчиков, и тот, кто шел за мной, всегда и неотвязно шел за мной, слыша этот звон, шаг за шагом приближаясь ко мне в недрах скальной толщи. Чувствуя близость его, я менял направление, по-заячьи стараясь запутать следы... И каждый раз вдали передо мной вставала девушка в длинном до пят темном плаще... И каждый раз она отворачивалась, словно пряча от меня свое лицо, и исчезала, не оставляя даже следов на каменной пыли. И лишь взгляд серых глаз, подобный утреннему туману над дремлющим весенним озером, преследовал меня вновь и вновь, исчезая и появляясь за моей спиной.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Господь сотворил землю на глазок. Циркуль, мастерок и отвес придумали масоны, чтобы сбить всех с верного пути.

Папа Климент XII

Калиостро не обманул, здоровье мое шло на поправку. Через три дня я уже без посторонней помощи мог выходить на палубу, и палисандровая трость, подаренная лордом Баренсом, придавала мне вполне вельможный вид, хотя высокое искусство ходить с тростью с изяществом настоящего денди было почти непостижимо для человека наших дней. Глядя, как естественно и в то же время необъяснимо вальяжно пользуется своей тростью лорд Баренс, я готов был удавиться от зависти, понимая, что для достижения подобных результатов мне еще понадобятся месяцы упорных тренировок.

Специально для меня герцогиня повелела вынести на палубу одно из роскошных голленхаудтовских кресел, чтобы я мог беспрепятственно любоваться морскими пейзажами, глотая при этом рекомендованный доктором свежий йодистый воздух. Море было спокойным и чистым, лишь пару раз, будто и не замечая нас, вдали проносились косые паруса люгеров, которые поэтичные французы именуют "Шас марэ" - охотники за приливами. Были ли это каперы, контрабандисты или же, наоборот, те, кто ловил каперов и контрабандистов, оставалось неясным, да и не слишком нас волновало. Снаряженная кечем двухмачтовая яхта герцогини "Сельвания" оказалась прекрасной бегуньей, и было любо-дорого взглянуть, как она несется вперед , на перегонки с попутным ветром, разрезая форштевнем тяжелые волны Северного моря.

Я сидел, откинувшись в кресле, разрабатывая раненую руку. Со стороны, должно быть, смотрелись экзотично все те петли и спирали, которые описывал ладонью в воздухе раненый джентльмен. Битый час уже таким вот образом я дирижировал хором крикливых чаек, носившихся над мачтами, когда на палубе появилась наша гостеприимная хозяйка. Неспешно подойдя ко мне, она пресекла мою попытку подняться, чтобы приветствовать ее, и, вежливо осведомившись о моем здоровье, прошла мимо. Честно говоря, меня бы значительно больше обрадовало, если бы ее светлость предпочла мое общество серым волнам, по которым скользил ее взор. Но, похоже, герцогине было не до меня. Я вдоволь успел налюбоваться видом леди Кингстон со спины, когда над палубой вдруг заголосила серебряная боцманская дудка, требуя у экипажа немедля приступить к выполнению очередной команды капитана. Леди Элизабет вздрогнула, словно вырванная этим звуком из мира своих грез, и испуганно оглянулась.

- Это всего лишь сигнал матросам, - произнес я, радуясь возможности завязать беседу.

- Да-да, конечно, - рассеянно кивнула она. - Просто внезапный звук... - Герцогиня замолчала, словно теряя интерес к нашему разговору. Но испуганная напряженность во всем ее облике оставалась прежней.

- Вас что-то тревожит? - поинтересовался я.

- Тревожит? Нет. Все прекрасно... но меня отчего-то это совсем не радует, - вздохнула герцогиня.

- Отчего же?

- Скажите, милорд Вальдар, - словно не слыша мой вопрос, произнесла леди Кингстон, - вам бывает страшно?

- Бывает, - усмехнулся я. - Но, как большинство вест-фольдингов, я тугодум, лишенный воображения, а потому зачастую успеваю среагировать на опасность быстрее, чем испугаться.

- А мне страшно, - печально сказала она, глядя куда-то в пространство. - Мне снятся страшные сны.

Мне снятся зеркала, в которых я не отражаюсь, и какие-то люди, которых я точно знаю, но не могу вспомнить ни их имен, ни кто они. - Она замолчала, глядя на море, и я тоже молчал, не зная, что ей ответить.

- Ну что вы, ваша светлость, - промямлил я, пытаясь как-то разрядить обстановку.

Вопрос леди Бетси застал меня врасплох:

- Скажите, конечно, если это не секрет, что было причиной вашей дуэли с герцогом Гамильтоном?