АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
- Потому что нужно, чтобы человек был нецелованный.
- Как это - "нецелованный"?
- Тьфу ты! Нужно чтобы его никто никогда не целовал. И он чтобы никого.
- А мама считается?
- Мама не считается.
- Тогда все равно не понимаю, почему Лид сам в Поля не ходит.
- Потому что он целованный, дурочка ты с переулочка, - Гита дернула Мелику за тощую косицу.
- Ты же сказала, что ему женщины не нравятся! Кто же его тогда целовал?
- Мужчины. Что тут непонятного?
- Тю, - Мелика рассеяно сплюнула колючий шарик лузги, он ляпнулся прямо между ее босыми ногами.
- Все равно - Лиду нельзя. А нам - можно!
- Подожди-ка... Ты же говорила, что тебя тот благородный гиазир целовал?! - Мелика требовательно прищурилась.
- Ну... говорила.
- Соврала?
- Вроде того.
- Фу, какой страшный, - Мелика противно скривилась, указывая на мертвого молодого лучника.
Голова вояки со зверски выпученным красным, оплывшим глазом была аккуратно отделена от тела при помощи варанского меча хорошей заточки и лежала сравнительно близко от туловища, ухом вверх. Туловище и голову разделяло пол-локтя пустоты, но Мелике на секунду померещилось, что у молодчика длинная, невидимая шея.
- Этот еще страшнее, - Гита ткнула носком сандалии зарывшегося лицом в пыль толстяка. Его незащищенная доспехами спина была нещадно исполосована рублеными ранами как подсохшая на солнцепеке лужа - тележными колесами.
Сандалия расклеилась еще больше и ее носок стал похож на широко распахнутый клюв утенка. Гита наклонилась, чтобы этот клюв прикрыть. В ноздри ей ударил резкий аммиачный запах.
- Еще и описался тут...
- Папа говорил, это всегда так, - вздохнула Мелика.
- А откуда он знает?
- Он в солдатах был.
- Князь обрил?
- Не-е. Нанимался в дружину баронов фальмских.
- Небось денег заработал?
- Небось. Только они с дядьями все по дороге пропили.
Мелика ненадолго примолкла, присев на корточки над раздетым до подштанников щуплым благородным гиазиром с длинными кудрями цвета спелой пшеницы.
Гиазир лежал среди декадентских кустов прошлогоднего репейника в некотором, намекающем на занятную батальную коллизию, отдалении от основного скопления трупов. Ветер играл с его роскошной гривой в свои некрофилические игры.
Судя по тому, что на теле павшего было не различить смертельной раны, одни только синяки и ссадины, гиазир свернул шею, свалившись с ополоумевшего от страха коня. А уж затем дергачи помогли ему избавиться от платья.
Затем Мелика рассматривала татуировки на полном, мускулистом предплечье пехотного сотника: паук сладострастно смокчет мушиную кровь, ворон с аппетитом завтракает волчатиной, морская гидра душит в объятиях грудастую купальщицу с безобразно оттопыренными сосками. Еще были многообещающие короткие надписи. Впрочем, Мелика была неграмотной и насладиться глубиной философских обобщений, записанных на мертвом теле, ей не случилось.
- А что я нашла! - гордо провозвестила из кустов Гита. Ее карие глаза сияли.
- Покеж?!
- Вот!
- Меч? Ничего себе!
- Да ты прицени - какой! - зашуршала трава - это Гита, надув от натуги щеки, выволакивала из кустов настоящий полуторник. Преувеличенно массивное яблоко меча было облеплено зелеными гранатами разной величины и формы. Лезвие меча - чистое, незазубренное, неоскверненное - дало на солнце ослепительный отблеск.
- Ухтышка! - всплеснула руками Мелика. - И где он был?
- Да тут, в траве лежал. Эти балбесы его не заметили.
- А он... а он чей?
- Теперь - наш!
- Наш?
- А чей же еще?!
- И что мы с ним сделаем?
- Зароем где-нибудь, - решила Гита, к чему-то мысленно примеряясь. - Возле Тухлой Балки, на нашем месте. Там никто не найдет.
- А потом?
- А потом продадим! Деньги поделим, - Гита сделала паузу и пояснила: - Поделим поровну.
- А сейчас куда его девать? Он же тяжеленный! А нам еще Тюльпан искать... И надо бы пошевеливаться. А то как стемнеет, у-у, - Мелика угрюмо поежилась. - Сроду не была трусихой, но... понимаешь... мне тут иногда кажется, что меня кто-то сзади того... По шее пером щекочет...
- А давай его просто в землю воткнем! - предложила Гита, страхи Мелики показались ей ерундовыми.
- Ты что! Ты что! Мне папа говорил, этого нельзя делать ни в коем случае! - запротестовала Мелика.
- ???
- Потому что мечу это не нравится - торчать в земле!
- Подумаешь, не нравится! - Гита артистично закатила глаза. - В трупе ему, значит, нравится торчать. А в земле - нет, не нравится!
Гранатовое яблоко меча ответило словам Гиты приглушенным изумрудным сиянием, но ни одна из девочек этого тревожного обстоятельства не заметила. Обе были увлечены спором.
- Земля ему лезвие портит. Вот ему и не нравится! - пояснила Мелика. - Так что давай лучше в трупяка его воткнем. Тогда и видно его будет отовсюду!
- Как же! Отовсюду! Вот дойдем до вон того флажка - и ни фига уже нам видно не будет, - засомневалась Гита.
- Тогда давай заволокем труп на труп. А сверху еще один труп положим. Чтоб была башня. А в самого верхнего воткнем меч. Так мы точно его откуда хочешь заметим! - проявила сообразительность Мелика.
Так и сделали - татуированный стал фундаментом, одноглазый и пшеничноволосый - этажами.
Фриту было что вспомнить. Он гладил Эви по узкой морде и прошлые дни являлись перед ним, настоящим, как будто и сами были живы.
Он не утирал слез - ведь траур должен быть со слезами.
Про то, что "мужчины не плачут" пусть рассказывают изнеженные варанцы, которые чуть только кашель, мозоль или озноб - кличут врача с дзинькающими в сумке шарлатанскими микстурами и черными пиявками. Варанцы, которые считают, будто лошадь глупей конюха. Что ж... Вот они и валятся из седел, как погремушки из рук немовлящего дитяти, стоит только коню скозлить или чуток подыграть задом, а уж если скакун понесет, то тут сразу "Шилол помоги!", а то и вовсе "мамочки!". Так говорят только ни во что не верящие варанцы, которые на застольях толкуют про пользу единодержавства и честят никчемных поэтов вместо того, чтобы обсуждать действительно насущные темы: как угодить богам, как обезопасить себя от завидущих и вооруженных до зубов соседей.
Фрит знал наверняка: мужчина должен плакать, когда умирает конь. Потому что нет у него никого дороже.
Сколько раз Эви уносил Фрита от разбойного люда, от песчаной бури, от чреватого низким чувством женского взгляда? Увы, Фрит умел считать только до ста.
А сколько раз чутье Эви выводило обессилившего от голода Фрита к человечьему жилью? Даже в непроглядное ненастье, даже в метель Эви умел разбирать дорогу. Он не боялся ни молнии, ни зверья, ни конокрадов.
Эх, сколько золотых монет было взято Фритом на спор - ведь Эви действительно был самым быстрым, самым выносливым, самым-самым...
С кем только Фрит об заклад не бился! Даже с племянницей аютской принцессы! И выиграл! Он всегда выигрывал!
И, между прочим, в одиночку, без такого помощника как Эви, торговое дело Фрит попросту не осилил бы. Это Эви стерег купленных, Эви водил их за собой и учил держаться гоголем перед покупателем, а когда Фрит никак решить не мог, стоит ли лошадка тех денег, Эви завсегда давал знак. Мол, "на вид хороша, а нрав гнилой"...
"А ведь поначалу-то не сказать было. Заморыш заморышем", - вздохнул Фрит и криво улыбнулся.
Когда Эви родился, кобыла не желала признавать сынка, даже морды к нему не поворачивала. А сам жеребенок уж до чего был слабенький - к сосцу материнскому и то подойти был неспроможен...
Это он, Фрит, обсыпал склизского нескладеныша отрубями да подволок к матке - и лишь тогда дурында облизала его, признала... Фрит помнил все, будто вчера, и запах прелого сена, в тот год такие дожди лили, что взопрели все сеновалы. Да что сеновалы! Даже перины в доме, и те...
Он заезжал и оповаживал Эви сам, никого к нему не допуская. Он выучил его всему, что должны знать верховые кони - и тайным посвистам, и ладному, собранному ходу. А когда Эви исполнился третий год и он вошел в стать и силу, Фрит покинул отчий дом, чтобы не возвращаться в него больше никогда.
Фриту не нужны были ни братья, ни сестры, ни жена, ведь у него был Эви. Разве сравнится пахнущий кухней поцелуй женщины с безгрешным тычком волосистой конской морды?
В Эви, высокого, крепконогого, неутомимого, вложила судьба все, что нравилось Фриту в земляках - и вольный нрав, и правдивую, нутряную преданность, и жизненную силу, идущую от земли к небу.
С таким товарищем как Эви можно было жить хоть бы и во всем мире сразу. И не скучать ни по ком.
Солнце уже вскарабкалось на свою полуденную верхотуру и теперь в окружении свиты тщедушных облачков следовало на запад.
Ненароком Гита и Мелика собрали неплохой урожай: кошелек, нафаршированный медяками, и охранительный амулет. Попервой он пытливо зыркнул на Мелику своими глазищами-аквамаринами, но вскоре присмирел и как всегда прикинулся неодушевленным. Также были найдены дамский кинжал с монограммой "исс Вергрин" и парчовая, расшитая чудными рыбами сумка, полная верительных грамот - молодой парень с простоватыми чертами честолюбивого провинциала перед смертью прижал ее к груди, будто в ней было все его спасение.
Сумку можно было и не брать. Но от глянцевитых печатей на грамотах веяло чуть ли не княжеским дворцом, а пергамен так приятно щекотал щеку... А уж рыбы и вовсе глаза забирали - они плыли сквозь голубую парчу в самые Чертоги Шилола такие важные, такие вельможные! "Лид говорил, рыбы приносят богатство", - прошептала Гита.
Однако, избыток впечатлений быстро утомил девочек.
- Гита, а, Гита... - заныла Мелика.
- Ну чего тебе? - Гита нехотя оторвалась от осмотра карманов упитанного латника, судя по гербу на нагруднике - из личной охраны Занга окс Ладуя.
- Я устала!
- Потерпи. Что я тебе - мамка, в конце концов?
- Есть очень хочется!
- Пожуй травки. Ты же у нас коза! - зло буркнула Гита.
У нее тоже от голода кружилась голова. Но не уходить же из-за этого с Полей, где столько всего!
- А попить у тебя есть?
- Да откуда?! Из лужи вон попей...
- Фу-у...
- Тогда кровушки пососи, - сказала Гита, с недоброй усмешкой присаживаясь возле трупа копейщика, чье лицо было старательно обезображено вороньем. - Я вот пососала - так мне сразу того... есть и расхотелось.
- Ну Гиточка! - заныла Мелика. - Не пугай меня!
- А ты не ной!
- Хорошо. Не буду, - сдалась Мелика. С минуту она молчала, подавленно рассматривая свои грязные ногти. А потом вдруг сказала, резко изменив интонацию:
- Знаешь, Гита, что я думаю? Я думаю, что, наверное, хватит все эти вещи брать... Это как-то нехорошо... Проклятое это дело - дергачество. Мне папа говорил, что дергачей потом проказа поедом ест.
- Да разве ж это дергачество? - возразила Гита. Получилось не очень-то убедительно. - Мы просто взяли то, что никому не нужно...
- Ну да. Только сдается мне... в общем, если мы сейчас же не прекратим, то это... проказа будет... Носы отвалятся. Если не чего похуже, - и Мелика всхлипнула так натурально, что даже Гиту пробрало.
- Чур меня! Чур!
- И руки-ноги будут все в чирьях... - добавила Мелика, как в сомнамбулическом трансе. Ее голос был таким тихим и по-новому убедительным, что Гита вдруг осознала: наивными устами Мелики говорит нечто такое... нечто такое, чего лучше послушаться.
- Тогда может давай все это выбросим? - предложила Гита.
- Давай.
- И кошелек тоже?
- И кошелек... Придется...
И, сложив свои трофеи кучкой, присмиревшие девочки продолжили поиски Серого Тюльпана.
- Тюльпа-ан! А, Тюльпанчик? Ты где?! - позвала Мелика.
Они доплелись до махрово-зеленой низины, где прошли последние часы ставки Сиятельного князя Занга окс Ладуя - правителя законного, но несчастливого.
Тут дергачи поработали особенно старательно - большинство покойников лишилось всей одежды, обуви и белья, а вместе с ними и той жалкой благообразности, которая бывает свойственна трупам - слишком уж тщательно их обыскивали, слишком часто переворачивали. Вот они и лежали раскоряками, раками, пьяницами, а вовсе не павшими героями. Вид сизых и розовых раздетых тел, не до конца утопленных в изумрудной шерсти земли, был сюрреалистичен, гадок. Зато Гиту и Мелику больше не искушали бесхозные кошельки и "потерявшиеся" кинжалы...
- Ты чего кричишь? - насторожено спросила Гита.
- Так, ничего. Просто. Тюльпан зову... В шутку!
- А-а, в шутку... А я уже думала ты того... В уме повредилась, - Гита задрыгалась, изображая расслабленного.
- А что, тебе этот твой Лид не объяснил, как быстрее Тюльпан искать?
- Неа. Говорил, сам найдется, - Гита все больше мрачнела. В глубине души она уже начала раскаиваться в том, что повелась на жреческие побасенки. Да еще и подругу подбила.
- Ну, значит так оно и будет, - радостно согласилась Мелика. - Лучше давай подумаем, что мы с ним сделаем, когда найдем.
- Ну... Как это - "что"? Можно будет кого-нибудь оживить!
- Кого?
- Да кого угодно!
- Ну кого, например?
- Ну, например, Борака.
- Это кузнеца, что ли? Со Старой Заимки? - удивилась Мелика.
- Ну да.
- А зачем его оживлять? Он уже старый был, когда умер. И кривой... А неприветливый какой -жуть! Я ему в предзимье ножи носила, подточить. Стоял такой морозище... Воробьи на лету падали! А он даже не зазвал в хату. Так в сенях со свиньями до полудня и простояла, как колода - думала, мне там корочун придет. Зачем такого оживлять?
- Он маме денег должен!
- Много?
- Два серебряных авра!
- Ого...
- Так отож.
- Должен-то он может и должен... Только ты думаешь, что отдаст, если оживет?
- Может и не отдаст... С козляры станется... Пожалуй, жирно ему будет - Тюльпан еще на него тратить! - резюмировала Гита. - А ты б кого оживила?
- Я? Ну... наверное, бабушку.
- Так ее уже и черви слопали, небось, - скептически отозвалась Гита, загибая для счету пальцы на левой руке - сколько же это месяцев прошло? И остановившись на мизинце правой, она заключила: - Стопудово слопали! До самых до костей уже догрызлись...
- Ну... И что с того, что слопали? Ну, догрызлись даже - пускай. Нельзя, что ли, оживить?
- Нельзя.
- Это еще почему?
- Лид предупреждал, что оживить можно только того, кто умер не больше одной луны назад.
- Тю... Так бы сразу и сказала, - Мелика разочарованно поджала губы. - Тогда я бы оживила Лилу.
- Эту малую, что ли? - Гита недоуменно вытаращилась. - Которую Хромоножка по осени родила? Это еще зачем?
- Знаешь, Хромоножка так плакала, когда Лилушка умерла...
- Подумаешь, плакала! Она же дура! И на руку нечистая - это всем известно. Не пойму вообще, что ты в ней нашла! - ревниво заметила Гита.
- Зато она добрая, знает разные истории и... И мне ее жалко.
- Жалко у пчелки!
- Все равно. Все равно.
- А я может против - на какую-то Лилу переводить волшебный цветок! - объявила Гита и для убедительности подбоченилась. - Не станешь же ты Лилу оживлять без моего согласия? А моего согласия на эту Лилу нету!
- Ах вот ты какая?! - в глазах Мелики блестнули слезы.
- Да! Такая! Вот такая вот! - выпалила Гита, но, заметив, что Мелика готова разреветься, она спешно проявила благоразумие. Ведь все-таки она была старше. Тут, в Полях, только рыдающей Мелики не хватало. Но главное, что толку спорить как распорядиться Серым Тюльпаном, когда они его еще не нашли?
Гита великодушно заулыбалась и, переменив тон, сказала:
- Ладно, ну котенок... не дуйся, а? Ты лучше сама подумай. Вот оживишь ты Лилу. И что с ней Хромоножка делать будет? Разве Хромоножке станет легче? Ей и самой-то жрать нечего. Горшки она выносит за всякими уродами, а ей за это котелок облизать разрешают! Ну поплакала-поплакала, так зато она теперь снова свободная девица! Авось кто просватает. А с Лилу кому эта Хромоножка нужна? Так что ты лучше не про Лилу, а про Хромоножку свою побеспокойся. Да не реви же ты, дурочка!
Но увещевания Гиты на Мелику не подействовали - может потому, что слегка запоздали. А может потому, что Мелика чувствовала себя измученной, голодной и виноватой. Правда, плакала она недолго.
- А если, допустим, оживить жену старосты? А староста нам за это... ну что нибудь хорошее сделает? - предложила Мелика и невинно высморкалась в льняной подол платья.
Страницы: 1 [ 2 ] 3 4
|
|