Чтение 2–й страницы книги ~Золотая лягушка~

Василий встал с соломы и, стараясь сохранять равновесие, прошел в переднюю "комнату", наполовину увешанную разными театральными камзолами и уставленную прочим реквизитом -- там Антип, высокий светловолосый человек, внешне мало похожий на артистическую натуру, расхаживая по ограниченному пространству, продолжал читать пьесу. Из чего детектив логически вычислил, что лошадьми правит Мисаил.

-- Добрый день, Антип, -- позевывая, сказал Василий. Антип оторвался от чтения:

-- Добрый денек, Савватей Пахомыч! Каково почивал?

"Какой еще Савватей Пахомыч?" -- удивился Дубов, но тут же вспомнил, что теперь его зовут именно так. И что в Новую Мангазею он едет отнюдь не как детектив Дубов, имеющий тайное задание от самого Рыжего, а как один из скоморохов, по имени Савватей. Глянув же в осколок зеркала, висевший на стене, он вспомнил, что лишился не только имени, но и привычного облика -- и это произошло стараниями колдуна Чумички, выдавшего ему коробочку с чудо-мазью: если помазать ею лицо, то оно менялось до неузнаваемости. А чтобы вернуться в прежний облик, нужно было помазаться еще раз, но при этом произнести некое заклинание, которое Дубов затвердил наизусть.

-- Ну как, Антип, скоро приедем? -- поинтересовался Василий.

-- Уж подъезжаем, -- охотно откликнулся скоморох.

-- Надо бы опробовать шкатулку, -- вспомнил Дубов. -- Где она?

-- Да там же, где мы ее поставили, -- ответил Антип, -- за корзиной.

В углу стояла огромная корзина, из которой и доносилось громкое кваканье -- в ней сидело с десяток лягушек. Василий достал из-за корзины неприметный деревянный ларчик, поднял крышку, затем вытащил лягушку покрупнее и посадил ее в ларец. Закрыл крышку, потом открыл -- там лежала золотая монетка. Дубов вынул монетку, осмотрел со всех сторон, даже попробовал на зуб -- нет, никаких причин подозревать ее в фальшивости не было. Однако, поместив ее обратно в шкатулку и открыв-закрыв крышку, детектив вновь извлек оттуда лягушку.

-- Здорово! -- только и выдохнул Антип. -- Откуда у тебя такая?

-- От Чумички, -- небрежно ответил Василий, и это была истинная правда. -- Кстати, как там -- есть возле Мангазеи болота? Надо будет еще лягушек наловить.

-- Раз надо -- наловим, -- весело ответил Антип. В этот момент повозка остановилась, и в дверях появилась выразительная физиономия второго скомороха -- Мисаила.

-- Подъехали к городским воротам, -- радостно сообщил он, тряхнув гривой темных волос. -- Нужна малая серебряная монетка за въезд.

Дубов вновь произвел манипуляцию с лягушкой и протянул Мисаилу золотую монету:

-- Скажи, что сдачи не надо, лишь бы пропустили скорее.

Мисаил тут же исчез, а Василий удивленно спросил у Антипа:

-- Зачем плата за въезд? Мы же вроде бы не из-за границы едем, да и никакого товара не везем.

-- А такие правила, -- вздохнул Антип. -- Они тут в Мангазее устроили себе как бы государство в государстве, а эти там, в Царь-Городе, все терпят, главное -- деньги в казну идут, а на остальное им наплевать.

"А, понятно, свободная экономическая зона", -- подумал Василий, но вслух спросил совсем о другом:

-- А скажи, Антип, что ты давеча бормотал -- уж не из того ли представления, что вы когда-то пытались сыграть в Белой Пуще?

-- Откуда ты знаешь? -- помрачнел Антип.

-- Я много чего знаю, -- ухмыльнулся детектив, -- а еще о большем догадываюсь. Знаю о том, что из князь-григорьевской темницы вас вытащил Рыжий, а догадываюсь, что после этого случая из царевой скоморошьей службы вас выперли, и пришлось перейти на вольные хлеба. Еще догадываюсь, что Рыжий вам помогает материально и иногда использует для своих дел. Вот как сейчас, верно? -- Скоморох угрюмо кивнул. -- Одного не могу понять -- зачем вы тогда поставили ту вещь, ведь знали же, чем все кончится?

Однако Антип не успел ответить, так как повозка, резко дернувшись, стронулась с места. Василий глянул в окошко -- площадка перед городскими воротами была забита возами и телегами, гружеными разным товаром, около них деловито сновали представители самых разных племен и народов в немыслимых одеждах и головных уборах, а невдалеке Дубов углядел даже караван навьюченных верблюдов.

И вдруг в нескольких шагах от себя детектив заметил знакомое лицо. Вернее, не столько даже лицо, сколько лысину. А лысина принадлежала ни кому иному, как царь-городскому градоначальнику князю Длиннорукому, которого Василий видел в охотничьем тереме у царя Дормидонта.

Князь стоял возле экипажа, запряженного тройкой белых коней, и о чем-то беседовал с неким господином весьма импозантного вида, с огромной и не совсем обычной бородой, в которой седина перемежалась с участками почти черного цвета.

"Должно быть, это местный мэр пришел проводить своего столичного коллегу", подумал Василий, но тут они оба исчезли из поля зрения сыщика, так как скоморошья повозка миновала огромные полукруглые ворота в городской стене и въехала в Новую Мангазею. С любопытством наблюдая через окошко за разностильными постройками и пестро одетыми прохожими, детектив машинально размышлял: "С одной стороны, почему бы Длиннорукому и не побывать в Мангазее? Но, с другой стороны, проводы для деятеля его масштаба очень уж скромные. И вообще он слывет сторонником князя Григория. Да уж, все это весьма странно и подозрительно..."

***

Каширский терпеливо ждал. Он ждал этого момента долго и страстно, как голодный паук в своей паутине. И хоть каждый новый день приносил разочарование, он тем не менее не терял надежды. Но вот тяжелая, обитая железом дверь его темницы со скрипом отворилась. Каширский тут же сконцентрировался, подобрался, будто хищник, готовый к прыжку. Он был весь наэлектризован. Он чувствовал, как разрушительная энергия течет по его рукам и покалывает кончики пальцев.

-- Даю установку... -- произнес он низким завораживающим голосом, от которого у простых смертных должна была кровь застывать в жилах.

Но чей-то не очень чистый сапог протолкнул большую глиняную тарелку с едой в его темницу, и дверь захлопнулась, будто крышка гроба.

-- И вот так каждый раз, -- развел он руками, как бы демонстрируя покорность судьбе. -- Ну ничего, зато пообедаем. Надо восстановить силы, а то энергии потратил столько, что хватило бы обрушить луну на землю. Но эти дикари просто непробиваемы -- в цивилизованном мире с людьми работать гораздо приятнее. А все Дубов, чтоб у него хвост энергетический вырос! -- Бормоча это себе под нос, он взял булку и сходу впился в нее зубами. Однако всегда бесстрастное лицо чародея вдруг исказилось человеческим страданием. Он осторожно извлек булку изо рта: -- Ах, мать вашу, десять ведьм вам в задницу!.. Чуть зуб не сломал. Ну какой дурак додумался мне засунуть этот хренов рашпиль в хлеб! -- С этими словами черный маг швырнул напильник в угол, потревожив местных крыс. -- Ба, елки-моталки! -- наконец-то дошло до Каширского. -- Это ж неспроста. Хотя вообще-то для меня, великого мага и чародея, пилить решетку, подобно какому-нибудь графу Монте-Кристо, просто унизительно...

Каширский засучил рукава и примерился напильником к решетке:

-- Думаю, что за ночь как раз управлюсь. Но если об этом узнают коллеги -- засмеют ведь. -- И, горестно покачав головой, он принялся за дело.

***

Василий Дубов сидел в обеденной зале постоялого двора и, неспешно прихлебывая кислые щи, наблюдал за шумной и разноплеменной публикой, густо заполнившей помещение. За одним из столиков две разбитного вида девицы охмуряли купцов-толстосумов с окладистыми бородами; за другим индийский гость в цветастой чалме заключал сделку с неким чопорным европейцем; за третьим тщедушный господин с бегающими глазками кушал отварную картошку и при этом что-то бормотал себе под нос. Изредка Василий бросал взоры на своего соседа по столу -- весьма колоритного вида священнослужителя в темной рясе и с увесистым крестом поверх нее. Крест был настоящий, медный, а не как у небезызвестного боярина Андрея. Священник медленно, со смаком, потягивал из широкой пиалы крепкий чай, пахнущий липовым медом, и закусывал творожными ватрушками.

Неожиданно священник перехватил быстрый взгляд своего соседа и, отставив в сторону пиалу, представился:

-- Отец Нифонт. С кем имею честь обедать?

-- Дубов, -- привычно ответил детектив. И, спохватившись, добавил: -- Савватей Пахомыч.

-- Вижу, вы тоже не местный, -- продолжал священник, глядя прямо в глаза Дубову.

-- Да, я из Царь-Города, -- кивнул Василий.

-- Это хорошо, -- отец Нифонт поправил крест на груди. -- А я вот из самой Каменки, тамошний батюшка, стало быть. Это такая деревня, если вы не знаете...

-- Ну почему же, знаю, -- возразил Василий, -- и про церковь слышал. Это ведь та, что между деревней и заставой? Про этот храм еще слухи ходят, будто бы там нечистая сила орудует... -- Все это Василий говорил совершенно спокойно и даже с легкой усмешкой, хотя ночевка в той церкви вызывала в нем, мягко говоря, не самые приятные воспоминания.

-- А что поделаешь, -- тяжко вздохнул отец Нифонт. -- Наша церковь оказалась на самом переднем крае не скажу православия, но христианства -- вот они и лезут. Нет, я бывал в княжестве Григория, видел ихние богослужения, но там, извините за нехорошие слова, даже у священников из-под рясы торчит хвост. Нет, это я не в прямом смысле, но вы меня понимаете...

-- Понимаю, -- закивал Дубов, -- и вы прибыли в Мангазею, чтобы узнать способ, как изгнать раз и навсегда бесов из храма?

-- Нет-нет, -- отвечал священник, -- здесь я не со столь благородными намерениями. Понимаете ли, у меня пропал родственник, и я приехал на его поиски...

Заметив, что господин с бегающими глазками перестал бормотать себе под нос и внимательно прислушивается к их разговору, Дубов предложил:

-- Отец Нифонт, если уж мы с вами так разговорились, то не пройти ли нам в другое место, а то тут слишком шумно. Вот хоть бы ко мне в номер.

-- А и то правда, -- согласился батюшка. -- Но тогда уж лучше ко мне. Вы где остановились, почтенный Савватей Пахомыч?

-- На третьем этаже.

-- О, ну так мы с вами соседи!

Расплатившись "лягушечьим" золотым и щедро оставив сдачу половому, Василий с чувством облегчения покинул тесную и душноватую обеденную залу. Отец Нифонт черной тенью следовал за ним.

***

-- Ну, что там слышно? -- спросил атаман разбойников у лежащего на дороге подручного, прижимавшегося ухом к земле.

-- Что-то едет, Петрович. Что-то большое и тяжелое.

-- Ага, золотишко везут. Сердцем чую, -- радостно потер ручки атаман. -- Эх, славно пограбим! Откуда они едут -- со стороны Царь-Города али Белой Пущи?

-- Из Царь-Города, -- уверенно ответил слухач.

Соловей Петрович лихо свистнул в два пальца, и из придорожных кустов посыпались лиходеи в кафтанах с чужого плеча и сапогах с чужой ноги. Последней выбралась на дорогу девица в мужской одежде и с цигаркой в зубах:

-- Ну что, Петрович, грабить будем как в прошлый раз?

-- Молча-а-ать! -- заверещал грозный атаман.

-- Петрович, а насиловать будем? -- с надеждой спросил долговязый разбойник.

-- Молчи, дурень, -- топнул ногой главарь, -- мы не какие-нибудь там, понимаешь, а мы того-этого. Токмо за справедливость. Все поделить и раздать народу. Вот.

-- А я считаю, что насилие -- это есть способ восстановления сословной справедливости, -- процедила сквозь зубы девица с цигаркой.

-- Начиталась книжек, -- сплюнул в придорожную пыль Петрович. -- Шибко грамотная, да?

Но тут дебаты были прерваны появлением кареты. Лиходеи радостно бросились ей навстречу и, схватив лошадей за уздцы, остановили экипаж.

-- А ну вылезай! -- радостно взвизгнул атаман.

Дверца кареты распахнулась, и оттуда показалась огромная мрачная фигура майора Селезня.

-- А, Петрович! -- нехорошо ухмыльнулся майор. -- Давно, засранец, по шее не получал?

При этих словах всю шайку смело с дороги, как не бывало. И грозный атаман, оставшись один на один с Селезнем, сиротливо заозирался по сторонам.

-- Грабить буду, -- шепотом проблеял Петрович, и на глазах у него навернулись слезы. -- Токмо справедливости для.

-- Не умеешь грабить -- не труди задницу. А то в штаны наложишь, -- выдал дежурный афоризм Александр Иваныч. И, схватив разбойника за портки, зашвырнул его в придорожную крапиву. -- Трогай! -- гаркнул майор, и карета покатила дальше.

Через некоторое время из крапивы выполз атаман. Его банда уже стояла на дороге и скорбно наблюдала, как Петрович, размазывая кулаком сопли, вытаскивал из штанов репьи.

-- Ну, как ты, Петрович? -- участливо спросил длинный душегуб.

-- Всех зарежу!! -- внезапно взвился предводитель. -- Всех убью! Горло перережу! Кровь выпущу!

-- А потом изнасилуем? -- с надеждой вопросил длинный.

-- Молчать, предатели! -- взвизгнул атаман.

-- Все молчать да молчать, -- сплюнула девица с цигаркой. -- Молчание, говорят, золото, а у нас опять хрен с маслом.

Петрович уже не стал препираться, а лишь, устало махнув рукой, побрел в лес.

***

Здание одного из крупнейших ново-мангазейских постоялых дворов, где остановились Василий и его спутники, было составлено из нескольких соседних строений, когда-то в прошлом не имевших друг к другу никакого отношения, и потому изобиловало разного рода коридорами и переходами, разобраться в которых не всегда могли даже сами служители, не говоря уже о постояльцах. Например, для того чтобы попасть из основного, двухэтажного здания, где на первом этаже находилась обеденная зала, до третьего этажа, где располагались гостевые горницы, нужно было подняться на крышу, а затем пройти по мостику, представлявшему из себя довольно широкую и крепкую доску, вдоль которой с одной стороны была подвешена веревка -- за нее постояльцы могли держаться, если дул ветер или если они не были уверены в себе, особенно после употребления крепких напитков.

-- Когда я тут первый раз шел, то было малость не по себе, -- признался отец Нифонт во время перехода через мостик, -- но потом пообвыкся, и ничего.

-- А я еще покамест не привык, -- озабоченно пробормотал Дубов, старательно держась за поручень.

Горницы для гостей на третьем этаже располагались вдоль длинного коридора, и номер отца Нифонта находился напротив, почти дверь в дверь от комнаты, где поселился Василий со своими скоморохами.

Священник поворочал в замке огромным ключом, дверь отворилась, и они вошли внутрь.

-- Прошу за стол, -- радушно пригласил отец Нифонт. -- Не желаете ли винца отведать?

-- Да нет, вообще-то я не пью, -- стал отказываться детектив.

-- A я разве пью? -- возразил священник, подавая на стол глиняный кувшин и две кружки. -- Да не бойтесь, Савватей Пахомыч, это собственного изготовления, а не какой-нибудь кьяпс.

-- Что-что? -- не понял Василий.

-- Ну, кьяпс, это такое крепкое заморское вино, -- пояснил отец Нифонт. -- У нас в Каменке его зовут еще мухобойкой, и название вполне соответствует сущности. А это... Да вы сами попробуйте!

Василий отпил из кружки -- действительно, вино оказалось некрепким и очень приятным на вкус, от него отдавало яблоками, смородиной и какими-то полевыми травами.

-- Отец Нифонт, так вы начали рассказывать о своем родственнике, -- вспомнил Дубов. Священник немного помрачнел:

-- Да, это мой племянник Евлампий, сын сестры. Очень смышленый был парнишка, я его прочил по духовной части, глядишь, дослужился бы до дьякона, а то и до священного сана, я даже надеялся, что со временем он заменит меня. Но увы -- Евлампий решил пойти по воинской части, подался в столицу, а потом сюда, в Новую Мангазею...

-- То есть в дружину к воеводе Афанасию, -- уточнил Дубов.

-- Ну да. Поначалу у него все шло хорошо, он присылал нам письма, где описывал свою службу, но потом сообщил, что решил выйти в отставку и заняться торговлей -- да вы сами видите, что здесь даже сам воздух дышит стяжательством.

-- Ну, отчего же, -- возразил Василий, -- ведь именно благодаря торговле Мангазея так поднялась. Иначе была бы таким же сонным царством, как наша столица.

-- Так-то оно, конечно, так, -- огладил волнистую бороду отец Нифонт, -- да только для Евлампия все это боком вышло. Поначалу до нас дошли слухи, будто не по своей воле он войско покинул, а что выставили его оттуда за какую-то провинность. А потом письма стали приходить все реже, и мы чувствовали, что он чего-то недоговаривает. Чего-то скрывает. А в одной весточке Евлампий писал, что скоро разбогатеет и пришлет родителям кучу денег. Но это было последнее послание -- с тех пор от него ни слуху, ни духу.

-- Ну и дела! -- посочувствовал Дубов.

-- Знаете, у нас в селе есть один паренек, ему всего-то лет тринадцать, но, видно, Господь его одарил светлой головой, -- продолжал отец Нифонт. "Васятка", догадался детектив. -- Когда я ему поведал о Евлампии, он тут же сказал: "Все ясно. Евлампий ввязался в какое-то темное дело, в котором надеялся хорошо заработать, но ничего не вышло, и его посадили в темницу, оттого-то и вестей нет". Ну и вот, я не стал передавать его слова сестре, а собрался в Мангазею.

-- И что же, Евлампия в темнице не оказалось? -- Василий подлил себе еще немного вина.

-- Вы поразительно догадливы, дорогой Савватей Пахомыч, -- горько усмехнулся священник. -- Действительно, в темнице его не оказалось. И тогда я продолжил поиски. Хотя, как вы понимаете, я отнюдь не сыщик, а всего лишь священнослужитель... Для начала я пришел к хозяину дома, где Евлампий находился на постое, там мне сказали, что он заплатил вперед, но уже некоторое время не появлялся и даже не давал о себе знать. Правда, там же я узнал, что Евлампий встречался с некоей богатой госпожой по имени Миликтриса Никодимовна. Я отыскал эту женщину, и она подтвердила свою связь с Евлампием, но сказала, что он уже давно у нее не появлялся.

-- Что эта дама из себя представляет? -- профессионально заинтересовался Василий.

-- О, ну это настоящая госпожа. Сразу видно, что богатая и знатная, -- уважительно ответил отец Нифонт. -- К тому же весьма набожная. У нее в гостиной образа по всей стене развешаны, и вообще видно, что не какая-нибудь вертихвостка. Так вот, Миликтриса Никодимовна отнеслась ко мне с пониманием и сочувствием и пообещала тут же дать знать, если что-то проведает, и со своей стороны просила сообщить ей, если мне вдруг что-либо станет известно. Правда, она еще сказала, где живут близкие друзья Евлампия, по именам Вячеслав и Анисим, но и от них я немногого добился -- оба встревожены пропажей, даже пытались его искать, но безуспешно. У меня создалось впечатление, что они чего-то недоговаривают, может быть, даже щадят мои родственные чувства... Правда, один из них, Анисим, мне сильно не приглянулся -- какой-то скользкий, если так можно сказать. -- Отец Нифонт налил себе вина и надолго замолк.

-- Видите ли, я тоже не сыщик, -- прервал молчание детектив, -- я актер и сочинитель. Но мне приходится много общаться с людьми из самых разных сословий, и я попробую что-нибудь выведать о вашем племяннике.

-- Да-да, пожалуйста, Савватей Пахомыч, я буду очень вам благодарен! -- вскочил священник. -- Век буду за вас бога молить!

-- Ох, чего-то я у вас засиделся, -- встал из-за стола и Василий. -- Мне уж пора. Главное -- не теряйте надежду, отец Нифонт, и все будет хорошо.

***

На столе весело урчал огромный трехведерный самовар в окружении чашек, баранок и горшочков с вареньем. Глава сыскного приказа Пал Палыч медленно, со смаком потягивал душистый чаек прямо из блюдечка с голубой каемочкой:

-- Такого чая, любезнейший Серапионыч, вы больше нигде не отведаете. Ваши собратья по ремеслу, царь-городские лекари и знахари, приписывают ему славные целительные свойства.

-- Да-да, чудный чаек, -- поддакивал Серапионыч, профессиональным движением извлекая из внутреннего кармана скляночку и подливая в чай. -- Не хотите попробовать? Ну, как хотите. Да, кстати, дорогой Пал Палыч, у меня тут до вас небольшое дельце имеется. Василий Николаич просил меня выяснить более детально насчет обстоятельств смерти князя Владимира.

-- Я уж, по правде сказать, и забыл про это дело, -- поморщился Пал Палыч. -- Да и чего тут можно нового накопать?

-- Вот-вот, именно насчет накопать я и хотел с вами поговорить, -- радостно подхватил Серапионыч и сделал первый глоток. -- А чаек у вас действительно знатный. Неплохо бы сбацать эксгумацию.

-- Простите, не понял, -- поставил блюдечко на стол Пал Палыч и налил новую порцию.

-- Ну, выкопать труп и хорошенечко его изучить, родимого.

-- Чего?! -- поперхнувшись чаем, выпучил глаза сыщик.

-- Ну это же элементарно, дорогой Пал Палыч. Раскапываем могилку, открываем гробик, извлекаем трупик и потрошим его за милую душу...

-- Но зачем?

-- Ну, установим характер удушения...

-- Зачем тревожить усопшего? -- взволнованно сказал Пал Палыч. -- Нехорошо это.

-- Хорошо, очень даже хорошо! -- подхватил доктор. -- Я это сколько раз проделывал.

-- Ну, не знаю, где вы это проделывали, но у нас за такое надругательство камнями побьют да в Кислоярке утопят!

-- Господи, какие дикие нравы, -- вздохнул Серапионыч. -- Ну ладно, раз нельзя официально, так может вы мне хотя бы подскажете, как выйти на здешних археологов?

-- А это еще что за лиходеи? -- пристально глянул на собеседника Пал Палыч.

-- Ну, это такие людишки, которые промышляют по ночам на кладбище. Раскапывают могилки, покойничков раздевают, берут себе что получше. Им-то уже ни к чему, а людям польза.

Пал Палыч посмотрел на Серапионыча с грустью:

-- Мертвым-то оно, конечно, может, и ничего не нужно, но уважение к последнему пристанищу -- это нужно нам самим. И что же за жизнь будет без этого?

-- А чего? -- спокойно поправил пенсне доктор. -- Мы такой жизнью живем -- и ничего вроде.

-- Вроде, -- скорбно покачал головой Пал Палыч.

***

Войдя к себе в номер, Василий застал обоих скоморохов -- они расставляли свои новые приобретения, сделанные на золотые монеты из чудо-шкатулки. По преимуществу это были предметы театрального реквизита и мелкая мебель для повозки. В углу стояли три вместительных корзины, из которых доносилось лягушечье кваканье.

-- О, вы уже и на болоте успели побывать! -- похвалил Дубов.

-- Купили, -- пренебрежительно ответил Антип. -- Оказывается, их здесь торгуют на базаре для галльских купцов, дабы те чувствовали себя, как дома.

Детектив отправил скоморохов на базар с двоякой целью -- пустить в оборот как можно больше "лягушачьих" монет, а заодно узнать, что говорят в городе о насильственной смерти воеводы Афанасия. И было видно, что скоморохи явились не совсем "пустыми" -- если Антип чинно ходил по комнате и перебирал многочисленные покукпки, то Мисаила, кажется, просто распирало от желания поделиться новостями с Савватеем Пахомычем.

-- Ну, так что новенького? -- сжалился Дубов над Мисаилом. Тот тряхнул кудрями:

-- О, весь город просто гудит!

-- О чем -- об убийстве воеводы?

-- Какой там воевода! -- театрально воздел руки к закопченному потолку Мисаил. -- Свадьба, вот чем живет вся Мангазея!

-- Постойте-постойте, какая свадьба? -- опешил детектив.

-- Какая свадьба? И он еще спрашивает, какая свадьба!

-- Известно какая, -- подключился к разговору Антип, -- самой Пульхерии Ивановны!

-- Что за Пульхерия Ивановна? -- не понял Дубов.

-- Как, ты не знаешь, кто такая Пульхерия Ивановна? -- сочувственно изумился Мисаил. -- Это же величайшая певунья всех времен и народов. Вот уже сорок лет она услаждает слух всех истинных ценителей...

-- Пятьдесят, -- кратко перебил Антип.

-- Чего пятьдесят? -- резко обернулся к нему Мисаил.

-- Лет, как услаждает, -- высокопарно ответствовал Антип.

-- Кто тебе сказал такую чушь? -- взорвался Мисаил. -- Да, она, конечно, вдвое старше Фомы, но не настолько же!..

-- Тихо! -- пресек перебранку Дубов. -- Расскажите мне спокойно и с расстановкой, что это за свадьба и почему о ней гудит весь город.

Скоморохи переглянулись, и Антип принялся объяснять Дубову, как несмышленому дитяте:

-- Свадьба между прославленной певуньей Пульхерией Ивановной и городским певчим Фомой. Фома ей по годам во внуки годится, но это ничего; главное -- любовь.

-- А какая любовь! -- не выдержал Мисаил. -- О, сколь замечательную песню посвятил Фома своей невесте!

Скоморохи еще раз переглянулись и с чувством затянули:

-- Ох ты гой еси, Пульхерия свет-Ивановна,