Чтение 2–й страницы книги ~Игры рядом~

Свет факелов ослепил меня. Я замер, слушая внезапно поднявшийся шорох: солдаты распрямляли одеревеневшие от долгого сидения спины, вскидывали луки и арбалеты. Зазвенела сталь, заскрежетали мечи, вытягиваемые из ножен. Я пошел вперед, глядя ниже уровня пламени факелов и пытаясь рассмотреть того, кто возглавлял эту ораву. В самом деле ораву: кажется, их было еще больше, чем я решил сначала. Никак не меньше двух сотен, и это только те, кто окружил поляну. Наверняка лес на милю вокруг нашпигован солдатней.

- Стоять! - звонко крикнул кто-то со стороны оцепления. Я остановился, поднял руки, демонстрируя миролюбивые намерения.

- Бросить оружие!

- Да какое на хрен оружие? - внятно сказал я, старательно выискивая в толпе одинаковых, словно близнецы, немытых и небритых солдат, того, кто непременно должен был устроить мне торжественную встречу. Увидел - за миг до того, как презрительно поджатые губы шевельнулись, отдавая приказ, к которому я морально был почти готов.

- Взять его!

Ко мне ринулась целая толпа, сопя и звякая железом, и это меня почти восхитило. Учитывая то, что я вышел сам, был безоружен и явно не собирался сопротивляться, вполне хватило бы двух человек. Так нет же, набросилось не менее шести, и мне это немного польстило. Пока они связывали меня, я апатично размышлял, не ходят ли уже среди Зеленых легенды о моей невиданной силе, о которой ну никак не догадаешься, глядя на мою не слишком внушительную комплекцию.

Потом меня поставили на ноги и подтащили к предводителю, отличавшемуся от своих подчиненных как солнце от булыжников. Изящный, стройный, аристократ с головы до пят, в до блеска начищенных латах из белого металла, с, как ни странно, отнюдь не безвкусным плюмажем на шлеме. Плюмаж, естественно, зеленый, но, судя по осанке, его обладатель как минимум генерал, хоть и вассал Шерваля. Надо же, какая честь.

Он медленно оглядел меня с ног до головы, и в его глазах читалось желание прикоснуться ко мне, дабы убедиться, что я настоящий. Наконец, удовлетворенно кивнув, он негромко проговорил:

- Эван Нортон, вы арестованы по обвинению в мятеже.

- Чьим именем? - немедленно спросил я. Изящный лорд уставился на меня с изумлением, словно понятия не имел, что я умею говорить.

- Именем его высочества герцога Шервальского, - поколебавшись, наконец ответил он.

- С каких это пор его высочество обладает правом арестовывать? Насколько мне известно, он сам разыскивается войсками нашего августейшего монарха.

Глаза изящного лорда забегали.

- Всё равно, - неловко ответил он. - Вы нарушили законы королевства и будете препроведены в Арунтон для суда и следствия.

Арунтон. Ближайший отсюда город, лояльный к мятежному брату короля. Суд и следствие, как же. Вздернут, небось, на первой же достаточно высокой ветке. Если повезет. Могут и четвертовать.

- Я требую, чтобы меня судили в столице. С предъявлением обвинений именем короля. По всем правилам. Иначе это просто разбой, - продолжал издеваться я, наслаждаясь ситуацией. Изящный лорд смотрел беспомощно, чувствуя, как позорно слетает с него незримый венец исполнителя воли высшего закона. Наконец он присмотрелся ко мне внимательней, пригнулся ближе, с отвращением отпрянул.

- Да вы пьяны! - потрясение воскликнул он.

- Вас это шокирует? - улыбнулся я, прекрасно осознавая правоту его слов.

- Уберите, - поморщился изящный лорд, отворачиваясь. Меня стали оттаскивать в сторону, и я крикнул:

- Эй, а как насчет моих людей? Вы обещали дать им уйти, если я сдамся!

Изящный лорд обернулся, сдержанно улыбаясь, и меня замутило от этой улыбки.

- Граф Гленован держит свое слово, - вкрадчиво сказал он. - Ваши люди смогут уйти, как и было обещано. Но не сейчас. Им придется посидеть в этом укромном местечке до завтрашнего утра, ибо мне не слишком хочется терпеть лишние хлопоты, защищаясь от их попыток отбить вас по дороге в Арунтон.

Я представил лица моих несчастных соратников, прильнувших к щелям в заколоченных окнах, представил глупую, отчаянную надежду в их глазах и усмехнулся. Бедняга Роланд изведется муками совести, когда поймет, что замещает меня отнюдь не временно. Странно, что люди столь отчаянно нуждаются в оправдании собственных слабостей.

ГЛАВА 2

Потрескивание пламени догорающей свечи. Блеклое сияние зарождающегося утра за окном. Скрип пера о пергамент. Далекий звон шпор, громыхание торопливых шагов. Стук распахивающейся двери.

- Милорд, прибыл гонец от полковника Гленована. Нортон арестован. Они будут в Арунтоне к концу недели.

Тягучая капля сорвалась с заостренного кончика пера, растеклась по пергаменту.

- Он жив? Невредим?

- Вероятно, да. Гленован ничего об этом не сообщал.

- Хорошо. Казнить гонца.

- Милорд?!

- Ты меня слышал.

Недоуменно вскинутые брови, влажный блеск в бегающих глазах. Отрывистый поклон: слово сюзерена - закон. Любое слово.

- Да, милорд.

Торопливо удаляющиеся шаги. Он отбросил перо, побарабанил пальцами по бархатной скатерти, запустил их в волосы, сжал, дернул. Подумав, удовлетворенно кивнул, снова взял перо, вытащил из стопки чистый лист, склонился гшд столом.

"Дорогая моя, прекрасная леди Аттена..."

Меня повезли с комфортом, на крытой телеге, вероятно, в срочном порядке конфискованной у одного из местных крестьян. Я заснул почти мгновенно, примостившись среди пышного сена, - обычно даже от гораздо меньшего количества выпитого меня неудержимо клонит в сон. Сейчас же беспробудное пьяное забытье было именно тем, в чем я нуждался.

Я спал крепко, сладко и довольно долго. Проснувшись с тяжелой головой и куском ваты вместо языка, я увидел, что солнце уже давно миновало зенит и почти скрылось за кромкой деревьев. Я с трудом сел, проваливаясь в сено, прислонился спиной к матерчатой стенке телеги и выглянул наружу. Солдат было не очень много, человек двадцать сзади и столько же спереди - жалкая кучка по сравнению с армией, оцепившей наше укрытие. Ехали по лесной дороге, справа и слева плотной стеной стояли деревья, и я вполне мог понять опасения Гленована - буквально каждый ярд земли здесь будто создан для засады. Но я-то знал, что ее некому устраивать. Разве что Ларс... Но он сейчас далеко.

Дорога была заросшей, ухабистой, телегу шатало из стороны в сторону, колеса подпрыгивали на колдобинах. Меня тошнило, страшно хотелось пить. И кто только варил то пойло? Руки бы поотрывал. Я закрыл глаза, стараясь дышать глубже. Перспектива продолжать путешествие в луже собственной рвоты казалась не слишком привлекательной.

Через несколько часов пошел дождь. Редкие капли забарабанили по крыше повозки, потом из разверзшихся небес хлынуло по-настоящему. Матерчатое покрытие набухло, вода стала просачиваться сквозь ткань... Я подставил пылающее лицо холодным каплям, слизнул влагу с пересохших губ. Странно, но мне сразу стало немного получше. Открыв глаза через несколько минут, я посмотрел на успевших вымокнуть до нитки солдат и почувствовал себя отмщенным. Гленован, ехавший за телегой, перехватил мой взгляд, и я ехидно улыбнулся ему.

- Перебирайтесь ко мне! - крикнул я, перекрывая шум мокрых плетей, лупивших по латам солдат. - Здесь довольно уютно!

К моему несказанному удивлению, он кивнул, бросил повод одному из всадников, спешился и на ходу забрался в повозку, попутно отдавив мне ноги.

- Осторожнее, - поморщился я.

- Прошу прощения, - Гленован уселся напротив меня, снял шлем, из-под которого хлынули потоки воды. Сено немедленно промокло. Я поежился, почувствовав, что замерз.

- Надо же, как припустило, - хмыкнул Гленован и оценивающе посмотрел на меня. - У вас тут по крайней мере сухо.

- Охотно поменяюсь с вами местами, - воодушевленно заверил я, и он засмеялся.

- Вряд ли мое общество в данный момент доставит его высочеству столько же удовольствия, как ваше.

- Вы полагаете, его высочество станет тратить время на разговоры?

- Не сомневаюсь, - сказал он и утер свое аристократичное лицо затянутой в перчатку ладонью, стряхивая капли. Я смотрел на него с интересом.

- Неблагодарная работа, не правда ли?

- Как сказать. Если не считать земель, замков и титулов - то да.

- С деньгами сложнее, верно? - усмехнулся я. - Его высочество просто разорится с этой армией. Приходится брать количеством, а не качеством.

- Вас интересуют деньги, да? - вдруг серьезно спросил Гленован. Я снова усмехнулся, повел затекшими плечами.

- А вы как думаете?

- Герцог даст вам денег, если захотите. И столько, сколько захотите.

Я насторожился, но виду не подал. Такой поворот разговора был неожиданным, хоть и вполне вероятным. Шерваль пытается купить всех. Это его стратегия. Однако то, что он заинтересован во мне не только как в источнике информации, оказалось для меня новостью.

- Ну, учитывая то, что у меня нет ни земель, ни замков, ни титулов, начать можно было бы с этого, - абсолютно серьезно сказал я.

Гленован покосился на меня с подозрением. Несмотря на аристократическую внешность, дураком он не казался. Но я смотрел на него кристально чистым взглядом, и он смутился.

- Об этом с вами уполномочены говорить другие люди, - неуверенно сказал он. - Однако я полагаю, что такое предложение будет иметь место.

- Как альтернатива эшафоту? Проклятье, что ж вы раньше молчали!

Его взгляд немного прояснился. Я чуть было не предложил ему развязать меня и продолжить деловые переговоры двух равных людей, но вовремя прикусил язык. Нет, дураком он всё-таки не выглядел.

- Конечно, я не могу утверждать это наверняка, - поспешно проговорил Гленован, видимо, не желая меня слишком обнадеживать. - Видите ли, милорд расположен к вам довольно... благосклонно. Но среди его окружения немало людей, жаждущих увидеть вас в петле, а лучше на дыбе. Думаю, вы это знаете.

Еще бы! Я даже мог бы назвать поименно. В первую очередь граф Седлтон, чью армию мы основательно потрепали за последние полгода. До чего же он свирепствовал, когда каждый его гарнизон, расположенный в южной части Айдентонского округа, неизменно уничтожался не позднее чем через два дня после расквартирования. Ему понадобилось четыре месяца, чтобы понять, что, продолжая обновлять гарнизоны, он попросту посылает своих людей на бойню. Как они прочесывали леса! Одни пни остались, зверье сбежало в северное полесье. Почему-то Седлтон был уверен, что где-то в сердце леса стоит неприступная крепость, в которую мы приходим ночевать, пить и спать с женщинами. Каждый судит в меру своей развращенности. Мне было совсем не жаль его разочаровывать.

Потом - маркиз ле Кайрак, не менее пылкий мой поклонник. Мы превратили его скромное загородное поместье, коим он считал один из крупнейших восточных округов, в сущий ад. Теперь господин маркиз не мог ни поохотиться, ни развлечься налетом на деревню без того, чтобы не потерять половину своей свиты. Этот тип был редкостным подонком, мы вычищали округ от его людей методично и с удовольствием. Помнится, я сам с неизъяснимым наслаждением всадил в его плечо арбалетный болт. Целился в горло, но этот гад что-то учуял и увернулся, как раз когда я нажал на спуск. Говорят, с тех пор у него плохо работает левая рука, а прежде маркиз славился зрелищными поединками на двуручниках. Он должен сильно меня ненавидеть за такой удар по его самолюбию, ведь теперь он не сможет блеснуть мастерством на турнирах, и женщины станут намного менее охотно посещать его постель.

А еще лорд Гриндер... Мы проникли в его замок под видом бродячих артистов и без особого труда удерживали форт больше месяца, а потом просто ушли, выпив всё вино, съев все запасы и оставив в замке полный разгром. И сэр Уолдер Битти, с которого я смеха ради сшиб стрелой шлем в ту самую минуту, когда он цеплял на свое копье платок пухленькой чернявой леди, готовясь сразиться за право назвать ее самой красивой женщиной мира с сэром Лайоном, графом-купцом, обоз которого мы спустили в Ренну несколькими месяцами раньше... И многие, многие другие. За четыре года мы сделали немало, - так могло показаться, если вспоминать поименно всех обиженных, униженных и оскорбленных снобов, которых мы на минутку тыкали наглыми рожами в их собственное дерьмо. Но на самом деле всё это оставалось шалостями, злым ребячеством взрослых людей, с которыми не слишком ласково обошелся этот мир.

Правда, был еще Урсон. Я никогда не встречался с ним, и кое-кого это удивляло. Меня же - нисколько. Я понимал, почему предводитель партизанского движения, вот уже семь лет портившего жизнь, нервы и настроение королю Гийому Пятому и его брату Доновану Шервалю, никогда не изъявлял желание встретиться с человеком, державшим под контролем Восточные Леса. В этом просто не было необходимости. Видимо, Урсона устраивало то, что я делал, а координировать наши действия он не считал нужным. Он занимался Южными Лесами, степью и Северо-Западом, а большая часть этих земель всё еще была занята войсками законного монарха. Восток же принадлежал Шервалю, медленно, но верно теснившему своего венценосного брата к столице. Теоретически эту часть королевства проще контролировать, и мне кажется, что Урсон просто разрешил нам резвиться в Восточных Лесах - вероятно, воображая себя благодетелем, позволяющим мне потешить самолюбие в качестве предводителя крупного партизанского объединения. Возможно, интуитивно он чувствовал во мне соперника. Хотя вряд ли - умный человек предпочел бы держать потенциального противника недалеко, чтобы иметь возможность наблюдать за его действиями попристальнее. Как бы то ни было, я никогда не встречался с Кайлом Урсоном, а он никогда не видел меня. Мне же этого и не хотелось. Я опасался, что, встретившись с человеком его статуса, дам молчаливое согласие быть втянутым в политику. Хотя разве я не втянут в нее и так по уши? Да, теперь, пожалуй, да. Но диверсии моих арбалетчиков были и по сей день оставались для меня лишь способом согнать высокомерные ухмылки с тонких губ господ аристократов. Так уж сталось, что эти улыбки я ненавижу больше всего на свете.

Дождь прекратился так же резко, как и хлынул. Гленован взглянул на небо, по которому быстро ползли тучи, и стал вылезать из повозки.

- Уже меня покидаете? - огорчился я.

- Да, пожалуй, - кивнул он с таким видом, будто хотел добавить: "Я уже выяснил всё, что хотел". Всё-таки дурак. А ведь не подумаешь сначала.

- Приходите еще. Тут такая скукотища.

- Скоро весело станет, мерзавец, - резко сказал кто-то над моей головой. - В Арунтоне тебе скучать не дадут.

Я посмотрел на говорившего: он казался мне смутно знакомым. Гленован соскочил с повозки в глубокую глинистую лужу, взглянул на мрачного, как туча, всадника с легким укором, в котором сквозила насмешка - можно было не гадать, над кем.

- Зачем вы так, капитан? Благородный человек должен сохранять снисхождение к побежденным.

- Тем более что не бывает окончательных побед, - добавил я и приветливо улыбнулся, - Вижу, вы прекрасно себя чувствуете, капитан Фальгер. Как поживает ваше... э-э... седалище?

Он скрипнул зубами, сплюнул, целясь мне в лицо, но в меткости капитан ненамного превосходил своих лучников, с которыми мы часто имели дело в последние полгода. Один из них был настолько нерасторопен, что подстрелил собственного капитана в место, которым тот имел обыкновение думать. Лучника повесили, но это не смогло смыть пятна позора с бедняги Фальгера, несколько недель ездившего верхом стоя. Его мужество восхищало меня, а глупость расстраивала. Мне нравятся сильные противники. Нет никакого смысла унижать высокородных идиотов: они и так уже унижены самим фактом своего существования.

- Этот вопрос недостоин дворянина, - надменно сказал Гленован, явно не оценив мою заботливость.

- Не спорю, - согласился я. - Мне повезло, что я не дворянин и могу задавать какие угодно вопросы. Так как ваше здоровье, сударь?

Фальгер издал тихий предупреждающий рык, хлестнул коня и умчался вперед, окатив меня грязью.

- Порой вы меня удивляете, - неприязненно проговорил Гленован.

- Только порой?

Он не ответил, высокомерно глядя поверх телеги. Роскошный плюмаж на его шлеме вымок и висел, как мочало. Готов поспорить, сиятельный лорд уже жалел о нескольких минутах, которые мы провели вместе в интимном полумраке крытой повозки, и теперь опасался, что его примут за сочувствующего Сопротивлению. С другой стороны, он явно знал о планах Шерваля, касавшихся меня, больше, чем говорил, и считал разумным сохранять со мной нейтральные отношения. В самом деле, кто знает, вдруг его высочеству взбредет в голову произвести меня в рыцари? После победы, разумеется. А почему бы и нет? Ведь сделали же баронетом крестьянина, зарубившего главнокомандующего армии шангриерцев, когда тот спешился у колодца напоить коня. Мужик был помешан на заговорах и порчах, и ему почудилось, что этот странный тип, одетый не по-нашенски, сыплет в колодец какую-то дрянь. Чем хуже лесной партизан, подстреливший пару десятков высокородных дворян, выбравших в гражданской войне не ту сторону?

Эти мысли немного развлекли меня, и какое-то время я молча улыбался им, вызывая настороженные взгляды Гленована. Но всё это ерунда, и я прекрасно это понимал. Конечно, Шерваль не убьет меня сразу. Меня ждут долгие задушевные беседы с его адъютантами, и местечко для них подберут не менее интимное и сырое, чем то, где я откровенничал с Гленованом. Они, конечно, захотят узнать состав и дислокацию отрядов, планы, карты, укрытия, имена... И я всё расскажу. Всё - потому что есть предел боли, которую может вынести человек. И я, в отличие от самоуверенных олухов вроде Роланда, имею смелость признаться в этом хотя бы самому себе. Ну а потом... потом виселица, или, если я буду отвечать на их вопросы достаточно расторопно, - эшафот. Быстрее и благороднее. Хотя меня всегда смешили рассуждения о "благородной" и "неблагородной" смерти. Смерть бывает быстрой и медленной, мучительной и легкой. Только это важно, когда она дышит тебе в затылок. А рассуждения о благородстве - для тех, у кого нет ничего другого.

Гленован больше не заговаривал со мной, Фальгер тоже. Остаток дня я уныло протрясся на мокрой соломе и вздохнул с облегчением, когда конвой остановился на ночевку. Меня привязали спиной к раскидистому дереву, земля под которым была почти сухой, поесть не дали и веревки на ночь не ослабили. Я прикинул, что тем черепашьим шагом, которым тащится отряд, до Арунтона не менее пяти дней пути, и безрадостно подумал, что к тому времени, когда мы доберемся до города, руки у меня попросту отвалятся. Я уже сейчас их почти не чувствовал.

Костры горели допоздна, солдаты пили и пели, довольные тем, что, в отличие от своих соратников, оставшихся караулить моих людей, наконец движутся к городу. У них уже в печенках сидели эти леса, и я мог их понять. У меня они тоже в печенках сидели. Но здесь есть люди, которым я нужен... "Был нужен", - тут же поправил я себя. И пусть их привязанность ко мне объясняется всё тем же статусом, только уровнем ниже, - я для них то же, что Гленован для своих солдат, - мне порой приятно обманываться мыслями о том, что хотя бы здесь, хотя бы так я что-то для них значу.

Ближе к середине ночи разговоры и крики утихли, по лагерю прокатилась волна раскатистого храпа. Мне показалось, что я узнаю гортанный присвист Фальгера. Часовых расставили много, я насчитал восьмерых, квадратом оцепивших лагерь. Даже если бы я не был связан, прошмыгнуть мимо них оказалось бы делом непростым. Я подумал о моих людях, оставшихся в лесной хижине. Всего три человека с арбалетами разделались бы с этой компанией в два счета. Но я был один, и у меня не было арбалета.

Я попытался уснуть, но ничего не получилось. Выспался днем, да и поза оказалась на редкость неудобной. Тогда я просто закрыл глаза и стал вдыхать запахи ночного леса, такие привычные, такие ненавистные: запах мокрой коры, прошлогодних трав, молодых листьев, тяжелой сырой земли. Теперь, вдыхая их, наверное в последний раз, я вдруг с удивлением понял, что они значат для меня довольно много, несмотря на то, что это место так и не стало моим домом. Я подумал про Флейм, про Юстаса, Роланда, Грея, Дугласа, про близняшек... Про Ларса - жаль, что мы не успели попрощаться. Для меня много значило его рукопожатие. Он должен вернуться только через два месяца - его группа разбиралась с армией Форстера далеко на юго-западе, почти на границе со степью, и мороки там оказалось больше, чем мы думали. Конечно, он довольно скоро узнает о том, что случилось прошлой ночью в одном из укрытий партизан Восточных Лесов - слухи ширятся быстро, - но к тому времени я уже буду далеко...

Странно, эти мысли почему-то успокаивали меня. В них было что-то умиротворяющее, что-то теплое, что-то, от чего веяло стойким ощущением надежности... Я почувствовал, что меня клонит в сон. Что ж, это к лучшему. Проснувшись, я постараюсь принять то, что меня ждет. У меня есть на это четыре дня. Надо успеть. Благородство - чушь собачья... Но есть еще достоинство. Мне хотелось бы его сохранить.

Во сне я видел Ларса. Вернее, не видел: он стоял за моей спиной, придерживая меня сзади за локти, и упрямо твердил: "Наверх, ну посмотри наверх, посмотри! Ну разуй же глаза, Эван!" Я смотрел наверх, но ничего не видел - только высокий, как башня, дом с пустым балконом под самой крышей. Ларс твердил без умолку: "Ну посмотри, посмотри же!", а я никак не успевал ввернуть пару слов и сказать, чтобы он отпустил мои руки, я и так всё прекрасно вижу. Наконец, когда я уже начал раздражаться, на балконе мелькнуло что-то белое. Человек - кажется, женщина. Я попытался разглядеть ее получше, и в этот миг Ларс захрипел у меня за спиной, тут же каким-то образом оказался впереди и рухнул прямо на меня, заливая мои ноги и живот чем-то липким и очень горячим... Я уставился на него, не понимая, почему всё еще не могу шевельнуть руками, потом увидел, что это не Ларс, а солдат Зеленых, только что стоявший на вахте справа от меня. И лишь тогда понял, что не сплю.

В первый миг меня захлестнула волна восторга, хотя вид мертвого солдата, вальяжно развалившегося у меня на коленях лицом вверх, был далек от того, что я понимаю под эстетикой. Я вскинул голову, ожидая встретить панику среди солдат, мечущихся по поляне с торчащими из спин и ног стрелами, но не увидел ничего подобного. Семеро часовых все так же стояли квадратом, неотрывно глядя в темноту, остальные спали вповалку у костров.

Я перевел взгляд на мертвого солдата, примостившегося на моих коленях. И вдруг понял, что его убили отнюдь не из арбалета. Нет арбалетного болта, который мог бы разворотить живот до такой степени, что в рану можно без затруднений погрузить обе руки.

Не наши?.. Но тогда кто?

У меня не было времени поразмыслить на этот счет. Ближайший ко мне часовой захрипел и осел у ног рослого широкоплечего человека, напомнившего мне комплекцией Роланда. Но Роланд, как и все мы, носил легкую кожаную одежду, а этот человек был закован в латы. Он мягко оттолкнул от себя тело, сопроводив это движение странным жестким скрежетом, и неспешно двинулся к следующему часовому. Он резал их тихо и быстро, а они только вертели головами, словно не видя его, и изумленно вскрикивали за миг до того, как он выпускал им кишки. Солдаты у костра проснулись, заволновались. Гленован и Фальгер вскочили одними из первых, похватали мечи.

- Проклятье, да что там происходит?! - в гневе крикнул кто-то. Я смотрел на них во все глаза, почти уверенный, что у кого-то из нас не в порядке с головой. Скорее всего у меня, потому что, судя по всему, я один вижу человека, спокойно и методично вырезающего мой конвой.

Солдаты метались по поляне, гремя оружием, а рослый человек в латах неторопливо двигался между ними, без замаха бил коротким мечом направо и налево, и там, где он проходил, люди падали как подкошенные. Поляна наполнилась криками отчаяния, перемежаемыми всё тем же странным скрежетом, от которого ломило зубы. Гленован упал, Фальгер заметался, рыча и выставив перед собой меч. Человек остановился в нескольких шагах от него, выждал, когда нечеловечески напряженные руки немного расслабились, и, шагнув вперед, ударил капитана мечом в солнечное сплетение. К тому времени на поляне осталось не более пяти живых Зеленых. Незнакомец разделался с ними в считанные мгновения. Постоял, оглядывая место резни. И двинулся ко мне.

Я не сводил с него глаз и, если бы мог, дал бы отсюда деру. Что-то мне подсказывало, что меня он убивать не собирается, но человек, без труда перерезавший отряд Зеленых лишь потому, что они по какой-то немыслимой причине его не видели, не вызывал у меня особого доверия.

Он подошел ко мне, остановился, присел на корточки. Наши головы оказались друг напротив друга. Забрало шлема было опущено, но, несмотря на то, что его лицо находилось совсем близко, я не видел глаз сквозь щели. Он качнулся, и я снова услышал этот странный скрежет - словно железо трется о железо, только как-то сухо, хрустяще. Ржавчина, вдруг понял я. Его латы покрыты ржавчиной.

- Спасибо, приятель, - сказал я, чтобы хоть что-то сказать, и удивился тому, каким слабым и дрожащим был мой голос. - Ты мне здорово помог. Сам бы я...

Договорить я не успел. Человек протянул руку (железная перчатка была покрыта неровными темными пятнами, но я почему-то не думал, что это кровь), схватил меня за горло и, сдавив, коротко встряхнул. Мой затылок с размаху врезался в ствол дуба, в голове затрещало, перед глазами поплыли цветные пятна. Последнее, что я успел увидеть - черная расщелина опущенного забрала. И вдруг подумал, что не уверен, есть ли за ней глаза.

ГЛАВА 3

Злобный вой ветра в трубе. Пугливое пламя факела. Гулкая песня воды: с каменного потолка - на каменный пол. Кап. Кап. Холодный пот, быстро бегущий по спине. Бледное, спокойное лицо, негромкий охрипший от ярости голос.

- Что ты говоришь?!

- Вырезаны, милорд! Как щенки! Им всем вспороли животы, а они даже не сопротивлялись! Их мечи чистые, ни капли крови!

- А Нортон?!

- Исчез.

С трудом сдерживаемый стон раздирает губы. Лицо - как камень, с которого и на который звучно капает вода.

- Прикажете объявить розыск? Можно предложить награду...

- Нет! Об этом никто не должен знать. Никто, ты меня слышишь?!

- Да, милорд.

- Нортон был доставлен в Арунтон этой ночью и заключен в подземную тюрьму. До вынесения приговора.

- Да, милорд.

- Гленован и Фальгер отправлены в Южные Леса. Вместе со своими солдатами.

- Да, милорд... Это все арбалетчики! Проклятые партизаны!..

- Наши люди убиты стрелами?

- Нет... но...

- НЕТ! Без всяких НО! А впрочем...

Сухое натирание ладоней, нервные шаги, звон золоченых шпор.

- Впрочем, да. Это мысль. Оставь пару трупов. Отбившиеся от отряда. Жертвы бесчеловечной мести арбалетчиков за своего командира. Настолько бесчеловечной, что я не могу это так оставить... Говоришь, им вспороли животы?

- Вся поляна в кишках.

- Отлично. Пошли отряд. Пусть выжгут эту часть леса на десять миль вокруг. В назидание. Заодно и следы уничтожат.

- Слушаюсь.

Удаляющиеся шаги. Раздраженный хруст фаланг, нетерпеливый вздох. Короткий взгляд на овальный сток для крови в дальнем конце камеры. Долгий - на мертвую громадину дыбы в дальнем углу.

Тоненький, далекий женский крик.

Вязкое тепло толчками разливалось по телу: от плеч к кончикам пальцев, от висков через сердце к ногам, к ступням, медленно и уверенно. Я попытался открыть глаза, понял, что не могу, и с некоторым запозданием осознал, что и не хочу. Я лежал на спине, подо мной было что-то восхитительно мягкое - мягче перины, на которой я спал в детстве, когда еще жил с отцом при дворе. Наверное, такими мягкими бывают только облака...

Эта мысль меня несколько обеспокоила. Уж не на райских ли тучках я раскачиваюсь? Я смутно помнил, что потерял сознание весьма неприятным образом. Если быть точным, из меня попросту вышибли дух. И теперь он, этот дух, почивает на небесной перине, отдыхая от бурной и беспокойной земной жизни...

Я с усилием раскрыл глаза, на большее я сейчас вряд ли был способен. Передо мной было что-то темное... что-то красное... темно-красное - я разглядывал его не меньше минуты, прежде чем понял, что смотрю в низкий потолок из красного дерева, инкрустированный лепными барельефами темно-коричневого гипса.

Не рай. И то хорошо. На ад, в общем-то, тоже не похоже. Я попытался повернуть голову, но не смог. Мне оставалось лишь рассматривать потолок, но и это занятие меня быстро утомило. Я устало прикрыл глаза, вздохнул. Интересно, где я? Но об этом можно подумать немного позже...

Не знаю, когда я открыл глаза в следующий раз... Потолок не изменился, впрочем, разве потолки склонны меняться со временем? Во всяком случае, не так быстро. А вот я изменился, вернее, мое состояние - поднапрягшись, я теперь мог поворачивать голову из стороны в сторону и даже сжимать и разжимать пальцы. Я сделал и то и другое, затем, удовлетворенный прогрессом, постарался сконцентрироваться на месте, в котором находился. Это оказалось непросто: комната кружилась, плясала, манила за собой и ускользала, не давая прикоснуться. Я снова закрыл глаза, отступив, но не сдавшись. Кое-что я всё-таки успел заметить. Комната небольшая, выдержана в красных тонах. И в ней, кажется, нет окон.

При следующем пробуждении я смог повести плечами и даже приподнять голову. Комната всё еще подпрыгивала, но, по крайней мере, на одном месте. Мне же в данный момент была нужна лишь точка отсчета.

Теперь я видел, что комната роскошна. Именно роскошна: красное дерево, бархат, позолота. Матерчатые обои на стенах, лакированные панели, дверь...

Дверь. Дубовая, обитая листовым железом.

Без ручки на внутренней стороне.

Я опустил голову на подушку. Кровать широкая, пятеро улягутся без проблем. Еще в комнате был круглый стол, одни только ножки которого можно смело назвать произведением искусства. Кажется, пара стульев... И больше ничего.

Всё мне. Одному. Кто-то считает меня достойным подобных апартаментов. Благодарности я почему-то не испытывал.

Героическая попытка обдумать ситуацию отозвалась такой болью в висках, что я застонал и отказался от этой идеи. Не сейчас, не теперь... Пока что можно просто полежать, наслаждаясь непривычной мягкостью перины и сладкой истомой, растекающейся по телу. А подумать я еще успею. Торопиться, судя по всему, некуда...

Дверь медленно раскрылась - в ту ли минуту, когда я решил сделать передышку, или несколько часов спустя - не знаю. Но появившаяся в проеме женщина словно вышла из моих самых смелых сексуальных фантазий - высокая, полногрудая блондинка с упругим и сильным телом, тонкой талией и аппетитным задиком. На ней было почти прозрачное платье, придерживаемое лишь невидимой шлейкой через плечо. Она несла поднос, на котором стоял высокий кубок, истекавший томным дымком. Женщина подошла к моей постели, уселась, изящно закинув ногу на ногу. Не помню, что она говорила и говорила ли. Я выпил то, что она принесла, а потом она легким, едва уловимым движением сбросила окутывавшую ее газовую ткань и, оставшись в чем мать родила, проворно забралась на меня верхом. Я только в этот миг понял, что одежды на мне столько же, сколько на ней.

Не знаю, что было дальше, а потому не могу ручаться, что не ударил в грязь лицом. Впрочем, если и так, никаких возмущений и обвинений от красавицы не последовало. Боги, это была женщина моей мечты!

Я отрубился еще до того, как она с меня слезла. Меня погасили, словно свечу. А слегка очухавшись, я снова не мог шевельнуться, и мне оставалось лишь лежать и рассматривать лепку на потолке. Потом приходили другие женщины - черноволосые, белокурые, рыжие... Все - сущие богини. Они поили меня одной и той же дрянью, от которой я входил в ступор, а потом отключался, но до того, как это происходило, успевали забираться на меня и без устали терзать мою мужскую плоть. Мне было плохо. Несколько раз меня тошнило прямо на большегрудых красавиц, чем они нисколько не смущались. Честно говоря, я не уверен, что они существовали вне моего воображения. Учитывая то, чем меня опаивали, в этом не было бы ничего удивительного.

Не знаю, сколько это длилось. Мне удалось насчитать пять приходов блондинки, четыре - брюнетки, рыжеволосая приходила трижды. Я даже не пытался говорить с ними, одно время я был серьезно обеспокоен вопросом, есть ли у меня все еще язык: во всяком случае, я его не чувствовал.

И за все это время, которое, как потом выяснилось, длилось гораздо дольше, чем казалось, я не мог, не в состоянии был заставить себя думать. Я лежал, словно растение, словно труп, не ел, не пил ничего, кроме горячего безвкусного пойла, который мне подносили в одинаковых кубках одинаковые одалиски с одинаковыми улыбками, занимался сексом, ходил под себя и смотрел в украшенный лепкой потолок. Помню, однажды я очнулся и понял, что не знаю, как меня зовут. Это меня не на шутку напугало. Пожалуй, в тот день я был особенно активен, а мои прекрасные тюремщицы проявили первые признаки беспокойства. В тот день (вечер, ночь, неделю?) меня вырвало дважды, и они заставили меня выпить двойную порцию дурманящей жижи, видимо, не желая давать моему размякшему, растекшемуся и разваливающемуся телу ни малейшей поблажки. Они были настроены весьма решительно.

Было очень странно не думать - особенно первое время, потом я привык. Лепка на потолке стала центром и смыслом моего существования. Она напоминала мне красивый, неестественно ровный и уже расползающийся от старости по древесному стволу гриб чаги, и эта ассоциация вызывала слабые, далекие отголоски чего-то, что я тысячу лет назад называл воспоминаниями. Я силился понять, откуда знаю, что такое чага, и что такое деревья, и какими бывают древесные стволы. Я чувствовал, что за всем этим есть что-то еще и это "что-то" имело нечто непривычное в моем новом, душном и однообразном мире - запах. Я пытался ухватиться за этот тоненький отголосок памяти, но он упорно ускользал от меня, дразня сливающимися ароматами. Тут были и запахи людей, которых я не помнил, и другие запахи, влажные и сильные, неживые, странные - я не понимал, я забыл, что может так пахнуть. Всё это сбивалось холодным липким комом и билось под красным потолком моей роскошной тюрьмы, как бьется пойманный зверь в слишком тесной для него клетке. Несколько раз мне казалось, что я не могу дышать, и тогда этот ком словно обрушивался на меня - чага отрывался от ствола и, подрагивая, несся вниз. Он падал мне на лицо, гниющие склизкие споры забивали ноздри и рот, и я понимал, что умираю. Думаю, в те минуты в моих жилах было больше дурмана, чем крови, и тело, протестуя, просто отторгало столь дерзкий и грубый подлог. Но, боги, что я-то мог поделать?

И это длилось, длилось, больше не было ни дней, ни часов, ни минут - только липкий ком коричневых незнакомых запахов, время от времени срывающийся мне на лицо, и жаркие похотливые суки, заливающие мне в рот одуряющее пойло.

А потом они перестали приходить.

Сначала мне было плохо. Гриб в очередной раз сорвался с насиженного места на потолке, растекся по моему лицу, заполз в рот, нос, уши, глаза. И остался там. Наверное, я тогда умер. Должно быть, даже не один раз. Не исключено, что они меня воскресили. Они умели это делать.

В один прекрасный день я сел в постели, впервые после того, как очутился в этом месте, и наконец освободился от вонючей коричневой слизи. Счистил ее с лица, содрал с глаз. Больше всего ее оказалось во рту. Я выскребывал языком и сплевывал на землю склизкие клочья. Они расползались с тихим шипением и таяли, оставляя влажные пятна на мраморном полу. Потом меня вытошнило снова, уже в последний раз, и я впервые за долгое время почувствовал себя чистым. Это настолько воодушевило меня, что я даже смог встать.