Чтение 2–й страницы книги ~Люди огня~

- Ты читаешь эту гадость?

- Другого здесь не дают, приходится довольствоваться малым. Здесь статья интересная. Про какого-то екатеринбургского пророка. Толпы собирает, чудеса творит, мертвых воскрешает. Нет, они, конечно, пишут, что все это обман и дьявольская прелесть, и предостерегают верующих. Но тебе это не кажется странным совпадением? Там Екатеринбург, здесь Екатеринбург.

- Это большой город.

- Да, но инквизиторов гораздо больше интересуют новоявленные мессии, а не тусовки и неблагословленные ордена. А мир тесен, знаешь ли.

- Ну и чем это для меня кончится?

- Очевидно. Выжмут из тебя все, что имеет хоть какое-то отношение к этому парню, и отправят на исправление куда-нибудь в Оптину пустынь месяцев на шесть.

- А пытки?

- Брось! Максимум, что тебе грозит - это детектор лжи.

- Откуда ты все это знаешь, бхакт и друг* [Бхакт (санскр.) - друг, возлюбленный.]?

- Экий ты эрудированный. Я здесь давно. У меня сменилось много соседей. Насмотрелся я на вас.

- Давно - это сколько?

- Три года.

Я оторопел.

- Но это же предварительное заключение!

- А что еще со мной делать? В монастырь отправлять смешно - я иноверец. Казнить? Времена не те. Между прочим, тюрьма очень эффективно сжигает дурную карму и добавляет тапаса.

И он вновь принял позу лотоса, положил руки на колени ладонями вверх и погрузился в медитацию.

А ночью началась гроза, странная какая-то гроза, неправильная Небо не гасло ни на секунду от частых молний, а раскаты грома слились в один непрерывный гул, смешанный с ревом ветра. Вдруг у нас в камере погас свет, тусклый тюремный свет, который не выключали ни днем ни ночью. Это нас жутко обрадовало. Наконец-то можно поспать спокойно Пусть уж лучше гроза.

А утром меня снова повели на допрос, но на этот раз мы не поднимались вверх, а спускались вниз, что, мягко говоря, не обнадеживало. В небольшой комнате без окон, с голыми каменными стенами, освещенными мертвенно-бледным электрическим светом, меня встретил отец Александр. Других инквизиторов не было, только еще какой-то молодой монах с печальными глазами, неизменный нотарий да невысокий полный человек, вида весьма цивильного.

- Ну, надумали говорить? - поинтересовался отец Александр.

- Мне нечего вам сказать.

- Петр, я буду с вами откровенен. Вы сами не понимаете, во что ввязались, и ваши друзья тоже. Это дело чрезвычайной важности. Его курирует сам отец Иоанн, о нем известно папе! Вы думаете, что применение пыток - пустая угроза? Это не так! Несколько дней назад мы собирали совет, на котором было решено в данном случае отступить от трехвековых традиций увещевания и милосердия и вернуться к старинным методам допроса. У нас нет времени вас уговаривать! Возможно, уже поздно. Нет, дело конечно не в вас и даже не в "Ordo viae". Недавно в Екатеринбурге появился человек, который может представлять угрозу для всех. Он слишком опасен! Нас интересует все, что с ним связано.

Я заколебался. Друг кришнаит как в воду глядел! Отец Александр заметил мои сомнения и впился в меня взглядом.

- Назовите имена. Всех, кто общался с этим орденом. Вы им не повредите. Они нам нужны только как свидетели.

"Нет! Им нельзя верить. Не раскисай!" - сказал я себе.

- Нет! - вслух сказал я.

Отец Александр обреченно развел руками.

- Ну, я сделал все, что мог, - сказал он сводам тюрьмы. - Читайте! - кивнул он нотарию.

- Мы, судья и заседатели, - начал нотарий, - принимая во внимание результаты процесса, ведомого против тебя, Петра Болотова из Москвы, Московской епархии, пришли к заключению, после тщательного исследования всех пунктов, что ты в показаниях своих сбивчив и противоречив. Имеются к тому же различные улики. Их достаточно для того, чтобы подвергнуть тебя допросу под пытками. Поэтому мы объявляем и постановляем, что ты должен быть пытаем сегодня же в семь часов утра. Приговор произнесен.

Я прикинул, что до семи осталось минут пятнадцать. Хреново, однако! Ноги были как ватные.

В этот момент сверху послышался шум и приглушенные крики. Отец Александр посмотрел на дверь.

- Идите выясните, что там происходит, - приказал он одному из полицейских. - А мы идем вниз. Я не собираюсь терять время.

Мы спустились по узенькой каменной лестнице, освещенной таким же противным светом, и оказались в комнате, живо напомнившей мне эпизоды старинных романов. Раскаленные угли, щипцы, плети, кошки... Какие-то совершенно незнакомые мне приспособления. Признаться, только теперь я по-настоящему испугался.

- Вы хоть знаете, как всем этим пользоваться? - дрогнувшим голосом спросил я.

- Сохранились средневековые пособия, - любезно пояснил отец Александр. - Там все расписано по пунктам со схемами и иллюстрациями. Очень доходчиво. Брат Лаврентий, поставь бульончику подогреть, пожалуйста, - обратился он к монашку. - Кстати, Петр, это доктор Фотиев, врач, - он кивнул в сторону полного человека в цивильном. - А то мы люди неопытные, переборщить можем.

Я сглотнул слюну. Нет, невозможно! Чтоб в наше время! Запугивают. Да и отец Александр не похож на палача. Хитрый, конечно, как бес, скользкий, как угорь, сладкий, как трупный запах. Но чтоб пытать!

Вернулся брат Лаврентий.

- Начинайте! - бросил отец Александр.

Меня молниеносно раздели этот самый Лаврентий и один из полицейских и связали руки за спиной. Я оторопел от неожиданности. Стало холодно и чертовски неуютно.

- Лаврентий, с чего обычно, - произнес отец Александр и улыбнулся мне: - Вы у нас уже не первый.

Я посмотрел на монашка. Слишком светлые глаза, нет, не печальные, показалось. Злые. Слишком светлые прямые волосы, слишком бледная кожа, слишком тонкие пальцы. Паук!

- Монах-палач! - воскликнул я.

- Что поделаешь, - печально ответил священник. - Профессионалов все равно не осталось. А брат Лаврентий - единственный из нас, кто согласился исполнить этот скорбный долг. Кстати, Петр, я забыл сказать; вы в любой момент можете заявить, что хотите сделать признание. Пытка будет немедленно остановлена.

Я почувствовал, что мои руки еще к чему-то привязывают. "Дыба", - понял я и ошарашенно посмотрел на отца Александра.

- Да, вы угадали, - кивнул тот. - Вы ничего не хотите сказать?

- Нет. - Вот теперь они точно ничего от меня не узнают, решил я.

Веревка натянулась, ноги мои оторвались от пола, и я охнул от боли. Несколько секунд я не осознавал окружающего, но вдруг веревка ослабла - и я упал. Что-то изменилось - казалось, ко мне потеряли интерес. Рядом с отцом Александром стоял тот самый полицейский, которого послали наверх узнать о причине шума, и что-то взволнованно объяснял ему. Лицо брата Лаврентия стало еще бледнее, хотя это казалось невозможным, а откуда-то сверху доносились крики и топот множества ног.

- Развяжите! - с досадой бросил священник палачу, но было уже поздно. В комнату ворвались какие-то люди, явно не имеющие отношения к духовенству. Они были вооружены и настроены весьма агрессивно. Худой жилистый человек лет тридцати с лишним, вероятно предводитель, яростно смотрел на инквизиторов.

- Взять их! - крикнул он остальным, и толпа набросилась на отца Александра и брата Лаврентия. - Взять, я сказал, - повторил он, и его товарищи несколько расступились.

Моих мучителей крепко держали под руки. По благообразному лицу отца Александра стекала струйка крови.

- Вас будет судить тот, кто имеет на это право! - объявил он инквизиторам.

Только теперь на меня соблаговолили обратить внимание. Жилистый предводитель подошел ко мне и совершенно другим тоном испуганно спросил:

- Вас пытали?

Я кивнул.

- Сволочи!

Он достал нож и перерезал веревки, а потом помог мне подняться. Я с наслаждением растирал запястья.

- Вы свободны! - объявил он. - Инквизиция упразднена!

- Кто вы?

- Меня зовут Филипп. Филипп Лыков, отставной офицер, - и он протянул мне руку, которую я с удовольствием пожал.

ГЛАВА 2

Я поднялся наверх и вышел на улицу. Стоял роскошный летний день, - кажется, я никогда не видел такого высокого голубого неба. На Лубянке нас несколько раз выводили на прогулку, но место так называемой прогулки представляло собой небольшой каменный мешок под железным навесом. Неба практически не было видно, только маленький кусочек.

Я вздохнул полной грудью. Вид, правда, портили несколько поваленных деревьев в сквере у Политехнического музея. Потом я узнал, что ночью над Москвой пронесся небывалой силы ураган, первый за это столетие.

Я спустился в метро и только возле турникетов понял, что у меня нет ни копейки. Все отобрали, сволочи! Даже мелочь выгребли из карманов при аресте и выбросили в мусорное ведро. Я понуро побрел обратно и не пожалел, что вернулся: таким неземным ликованием наполнило мое сердце увиденное мною зрелище, простите за высокопарный слог. На крыше Лубянки толпился народ. Потом я увидел, как отодрали и сбросили вниз небольшой кусок кровли, и понял, чем они заняты. Лубянку разбирали и растаскивали по камушкам. Я сел на парапет - любоваться.

Неподалеку пристроились хипы с гитарой. Один из них откинул со лба длинную прядь прямых русых волос и запел:

На колени пред ликом зари!

Омовение сердца сиянием дня,

Шесть веков я взыскую любви -

Christus regnat!1 Любовь затопила меня...2

[1 Christus regnat (лат.) - Христос царствует.]

[2 "На колени пред ликом зари!" - стихи Сергея Калугина.]

И все бы было здорово, если бы мне жутко не хотелось есть, а еще спать. Глаза слипались. Но упасть прямо здесь и уснуть на тротуаре, как какому-нибудь бомжу, мне, слава богу, не дали. Ко мне подошли двое молодых людей, точнее, молодой человек и хорошенький мальчик лет шестнадцати.

- Мы собираем пожертвования для узников инквизиции, - застенчиво проговорил мальчик и хлопнул пушистыми ресницами.

Я демонстративно вывернул карманы и указал взглядом на ботинки без шнурков.

- Может быть, сначала мне поможете?

- Так вы оттуда! - извиняющимся тоном проговорил молодой человек. Он был на голову выше своего напарника и волосы имел черные и остриженные коротко, по-военному, в отличие от светлых локонов юноши. - Пойдемте. У нас организована раздача бесплатной еды для пострадавших от клерикального произвола. Меня зовут Марк, а это Иван.

Мальчик застенчиво улыбнулся. Ангелочек, ей-богу!

- Петр Болотов.

Я не заставил себя долго упрашивать, и меня действительно накормили пирожками с мясом, что вернуло мне интерес к жизни. Иван и Марк воспользовались случаем и разделили со мной трапезу. Мы обосновались в сквере у Политехнического музея и пустили по кругу бутылку пива.

- Завтра Учитель собирается судить инквизиторов, - объявил Марк, дожевывая пирожок. - Представляешь, они пытали заключенных!

- Еще бы! - усмехнулся я. - Еще как представляю!

Они оба посмотрели на меня с уважением.

- Будешь свидетелем, - сказал Марк.

- С удовольствием! А кто это - Учитель? Филипп Лыков?

- Нет, что ты, - Иван таинственно улыбнулся. - Какой там Филипп Лыков!

- А кто?

- Мы в Новосибирске познакомились, в университете... Потом Екатеринбург.. В общем, классный парень. Увидишь. - И улыбка ангелочка стала еще таинственнее.

Я сразу вспомнил про уральского пророка.

- У вас что, секта?

Юноша хмыкнул:

- Как бы не совсем...

Марк строго посмотрел на меня:

- Не смей так говорить!

Я пожал плечами.

В этот момент с Лубянской площади грохнул громкоговоритель. В нем что-то заворочалось, заскрежетало, и наконец мужской голос взволнованно произнес:

"Граждане, просьба всем покинуть здание Лубянки и прилегающий участок площади! Просьба не приближаться к зданию ближе чем на двадцать метров! Здание Лубянки представляет опасность!"

Я обернулся. Люди с крыши исчезли, не особенно повредив этот оплот клерикализма, а внизу какие-то решительно настроенные ребята ставили вокруг здания временное ограждение и выгоняли за него зевак

- Они что, взрывать собираются? - испугался я. - С ума, что ли, посходили? В центре Москвы!

- Не думаю, - спокойно ответил Марк. - Хотя если Учитель считает, что здание обрушится, - значит, обрушится. Кстати, вон он. Высокий, с хвостом, в джинсах.

Я посмотрел в направлении, куда указывал мой новый знакомый Высокий человек с прической хвостом отделился от прочих и направился к центру площади, к памятнику Иосифу Волоцкому, первому московскому инквизитору, убитому еретиками за три дня до канонизации. У памятника он повернулся лицом к бывшей инквизиционной тюрьме и воздел руки к небу. Я собрался было уже презрительно усмехнуться, но услышал приглушенный гул. Лубянка таяла, лениво, как при замедленной съемке, рассыпаясь в прах. Не было слышно ни взрывов, ни грохота падающих камней. Только мерный гул, как от далекого поезда.

- Такого он еще не делал, - одними губами прошептал Иван и вытер пот со лба тыльной стороной кисти.

Когда все кончилось, к нам подошел Филипп. Он сразу узнал меня и улыбнулся:

- Учитель хотел тебя видеть.

Я удивленно посмотрел на него:

- Зачем?

Филипп в свою очередь удивленно поднял брови:

- Значит, надо.

Я не стал больше расспрашивать и проникся величием момента. В конце концов, кто же бегает от приключения, когда оно само плывет в руки!

- Вон он, твой спаситель!

Я посмотрел туда, где еще полчаса назад была Лубянка. Высокий человек в простой белой рубашке и джинсах что-то прибивал к небольшому деревянному столбику. Я направился к нему. В воздухе еще стояла пыль от обрушенной Лубянки, а слева от нас строительным краном снимали с постамента памятник Иосифу Волоцкому. Солнце уже склонялось к закату, с востока медленно наплывала лиловая грозовая туча, предостерегающе посверкивая еще беззвучными молниями. На табличке красовалась надпись: "Здесь танцуют!" Я улыбнулся.

- Извините!

Он выпрямился и оглянулся. На вид ему можно было дать лет тридцать, может быть, чуть меньше. Строен, широкоплеч и дико обаятелен. Иконописное тонкое лицо. Лик, черт побери! Пышные каштановые волосы, собранные в хвост. И большие серые глаза. Их взгляд сначала показался мне несколько холодноватым, но он улыбнулся, и это ощущение сразу пропало. Джинсы его при ближайшем рассмотрении оказались изрядно потертыми, зато рубашка щегольски расстегнута на груди.

- Я пришел поблагодарить вас. Вы и меня освободили в числе прочих. Я...

- Петр Болотов, - прервал он. - Я помню. - И мне почему-то стало ужасно приятно от того, что он помнит. - Вы, кажется, программист?

- Скорее наладчик. Глюки ловлю в программах, если вы понимаете, что это такое. - Я почему-то был неуклюж и косноязычен.

- Понимаю, - сказал он, отложил молоток и гвозди и взял меня за руку. - Мы с вами займемся иного рода ловлей. Я благословляю вас, - и он коснулся кончиками пальцев моего лба. Почему-то меня это даже не удивило. Просто мне было хорошо. Очень.

- Пойдемте, Петр, - сказал он и направился к толпе.

- Но как мне к вам обращаться?

Он оглянулся и снова улыбнулся.

- У меня очень длинное имя. Неважно! Друзья называют меня "равви", - и он снова отвернулся и решительно зашагал прочь.

Я поплелся за ним следом. Черт! Черт! Черт! Никогда не был ничьей собачонкой! Но ноги сами несли меня. Я заставил себя остановиться.

Над толпой возвышался лозунг: "Смерть бессмертным!" Равви направился к нему и стал что-то ласково, но настойчиво объяснять демонстрантам. Я сам не заметил, как оказался рядом с ним,

- Бессмертие дается за святость. Вы сами не понимаете, что написали. "Смерть бессмертным!" - это значит смерть лучшим из людей. Я пришел не затем, чтобы лишить бессмертия святых, а чтобы дать его всем. Сверните немедленно!

- Но бессмертные служат инквизиции, - возразил кто-то.

- Люди часто заблуждаются. Но ошибка - еще не преступление. Я хочу дать им шанс раскаяться. Сворачивайте!

И лозунг свернули.

- Теперь куда, равви? - спросил Филипп. - В Кремль?

- Нет. Пока меня больше интересует Останкино. Филипп, ты останешься здесь. Петр пойдет со мной.

Он даже не интересовался моим мнением. Он просто информировал.

- Как, вы пойдете один? - воскликнул Филипп.

- Я не собираюсь брать Останкино штурмом. Пойдем, Петр!

И я пошел за ним.

На проходной телецентра нас никто даже не пытался задержать. Он улыбнулся охранникам как своим, и они, кажется, ничуть не удивились.

- Начнем с программы "Новости дня". Это шестой этаж.

Он толкнул дверь, и мы вошли в кабинет редактора. Тот встал и удивленно посмотрел на нас:

- Кто вы такие?

- Я тот, кто захватил и разрушил Лубянку и упразднил инквизицию. Думаю, что вашим телезрителям будет любопытно меня послушать, - и он без приглашения сел за стол.

- Да, но... Я должен посоветоваться. - Редактор протянул руку к телефонной трубке.

- С остатками упраздненного ведомства? Вот уж с кем вам не стоит сейчас советоваться, так это со святейшей инквизицией. - Равви накрыл руку редактора своей. Тот почему-то не сопротивлялся и вопросительно посмотрел на него.

- Мне хватит пятнадцати минут эфирного времени.

- Завтра в утреннем выпуске.

Равви поморщился:

- Ладно, идет.

Снизу послышались выстрелы. Я удивленно взглянул на Учителя. Но он, похоже, был удивлен не меньше меня.

- Равви, что это?

- Вниз, быстро! Помните, мы договорились! - крикнул он редактору уже на пороге.

У входа в телецентр собралась толпа. В первых рядах ее я сразу заметил тощую долговязую фигуру Филиппа. А у дверей, спиной к нам, стояли полицейские и держали автоматы наперевес. На площадке, разделявшей полицию и толпу, неподвижно лежали несколько человек, растекалась кровь. А откуда-то справа и слева уже слышны были щелчки фотоаппаратов неугомонных папарацци.

Учитель бесцеремонно раздвинул полицейских, и они пропустили его, словно он был бесплотным духом. Через секунду он был возле раненых (или убитых). Один. Под дулами автоматов.