откусил еще кусок сандвича и задумался.
Острее, что ли... Мятой отдает, смолой. А уж аппетит как разыгрывается!
обыкновенный сандвич.
большущее, прямо громадное. Что-то его спугнуло. Где же оно теперь? Опять
ушло в тот куст? Нет, где-то за мной. Нет, нет, здесь... Тут, рядом.
знаю, не за тем оно ко мне придет. Но зачем же? Зачем?
прошлом? А в позапрошлом?--ни с того ни с сего спросил Том.
чистил зубы за десять лет жизни? Шесть тысяч раз! А руки мыл пятнадцать
тысяч раз, спал четыре с лишним тысячи раз, и это только ночью. И съел
шестьсот персиков и восемьсот яблок. А груш -- всего двести, я не очень-то
люблю груши. Что хочешь спроси, у меня все записано! Если вспомнить и
сосчитать, что я делал за все десять лет, прямо тысячи миллионов получаются!
болтает? Но разве дело в Томе? Он все трещит и трещит с полным ртом, отец
сидит молча, насторожился, как рысь, а Том все болтает, никак не угомонится,
шипит и пенится, как сифон с содовой.
фильмов с участием Бака Джонса, тридцать--с Джеком Хокси, сорок пять--с
Томом Миксом, тридцать девять -- с Хутом Гибсоном, сто девяносто два
мультипликационных про кота Феликса, десять с Дугласом Фербенксом, восемь
раз видел "Призрак в опере" с Лоном Чани, четыре раза смотрел Милтона
Силлса, даже один про любовь, с Адольфом Менжу, только я тогда просидел
целых девяносто часов в киношной уборной, все ждал, чтоб эта ерунда
кончилась и пустили "Кошку и канарейку" или "Летучую мышь". А уж тут все
цеплялись друг за дружку и визжали два часа без передышки. И съел за это
время четыреста леденцов, триста тянучек, семьсот стаканчиков мороженого...
лесные тени собирать дикий виноград и крошечные ягоды земляники. Все трое
наклонялись к самой земле, руки быстро и ловко делали свое дело, ведра все
тяжелели, а Дуглас прислушивался и думал: вот, вот оно, опять близко, прямо
у меня за спиной. Не оглядывайся! Работай, собирай ягоды, кидай в ведро.
Оглянешься--спугнешь. Нет уж, на этот раз не упущу! Но как бы его заманить
поближе, чтобы поглядеть на него, глянуть прямо в глаза? Как?
улыбнулся, глядя на свою руку,--она была вся красная от ягод, как в
перчатке.
эхо и все спугнет...
боится Тома, Том только притягивает его, Том тоже немножко оно...
хихикнул,--поймал одну снежинку побольше и--раз!--захлопнул, скорей побежал
домой и сунул в холодильник!
глаз. Может, отскочить, удрать -- ведь из-за леса накатывается какая-то
грозная волна. Вот сейчас обрушится и раздавит...
винограда.--На весь штат Иллинойс у меня у одного летом есть снежинка. Такой
клад больше нигде не сыщешь, хоть тресни. Завтра я ее открою, Дуг, ты тоже
можешь посмотреть...
снежинка, как бы не так. Но сейчас на него мчалось то, огромное, вот-вот
обрушится с ясного неба--и он лишь зажмурился и кивнул.
уставился на брата.
воинственный клич, кинулся на него, опрокинул на землю. Они покатились по
траве, барахтаясь и тузя друг друга.
Да! Эта стычка, потасовка не спугнула набегавшую волну; вот она захлестнула
их, разлилась широко вокруг и несет обоих по густой зелени травы в глубь
леса. Кулак Тома угодил Дугласу по губам. Во рту стало горячо и солоно.
Дуглас обхватил брата, крепко стиснул его, и они замерли, только сердца
колотились, да дышали оба со свистом. Наконец Дуглас украдкой приоткрыл один
глаз: вдруг опять ничего?
раскрылся и глядит в изумлении, на него в упор смотрел весь мир.
уже никогда его не покинет.
неведомого флага, прежде невиданного, обретенного впервые... Чей же это
флаг? Кому теперь присягать на верность?
осторожно потрогал светящиеся алым пальцы, словно хотел снять перчатку,
потом поднял их повыше и оглядел со всех сторон. Выпустил Тома, откинулся на
спину, все еще воздев руку к небесам, и теперь весь он был--одна голова;
глаза, будто часовые сквозь бойницы неведомой крепости, оглядывали
мост--вытянутую руку и пальцы, где на свету трепетал кроваво-красный флаг.
из-под воды, далекий и таинственный.
ножны. И где-то далеко, в теннисных туфлях, шевельнул пальцами. В ушах, как
в раковинах, вздыхал ветер. Многоцветный мир переливался в зрачках, точно
пестрые картинки в хрустальном шаре. Лесистые холмы были усеяны цветами,
будто осколками солнца и огненными клочками неба. По огромному опрокинутому
озеру небосвода мелькали птицы, точно камушки, брошенные ловкой рукой.
Дуглас шумно дышал сквозь зубы, он словно вдыхал лед и выдыхал пламя. Тысячи
пчел и стрекоз пронизывали воздух, как электрические разряды. Десять тысяч
волосков на голове Дугласа выросли на одну миллионную дюйма. В каждом его
ухе стучало по сердцу, третье колотилось в горле, а настоящее гулко ухало в
груди. Тело жадно дышало миллионами пор.
знал, да не помню.
свете целых двенадцать лет и ничегошеньки не понимал! И вдруг такая находка:
дрался с Томом, и вот тебе--тут, под деревом, сверкающие золотые часы,
редкостный хронометр с заводом на семьдесят лет!
по земле.
точно осколки лимонно-желтого стекла;
они... живые?
тьму, и глаза уже не могли за ними уследить.
голова его упиралась в зеленолистый небосвод. Глаза их встретились.
нарочно привез нас сюда, чтобы это со мной случилось! Он тоже в заговоре, он
все знает! И теперь он знает, что и я уже знаю.
нетвердых ногах между отцом и Томом, исцарапанный, встрепанный, все еще
ошарашенный, Дуглас осторожно потрогал свои локти -- они были как чужие -- и
с удовлетворением облизнул разбитую губу. Потом взглянул на отца и на Тома.
покачиваясь, и его ноша -- весь истекающий соком лес--оттягивала ему руки.
Хочу почувствовать все, что только можно, думал он. Хочу устать, хочу очень
устать. Нельзя забыть ни сегодня, ни завтра, ни после.
запах дикого винограда, и ослепительное лето; на пальцах вспухали блаженные
мозоли, руки онемели, и он спотыкался, так что отец даже схватил его за
плечо.
камни и кору, что словно отпечатались на его теле. Поцемногу отпечаток этот