Чтение 2–й страницы книги ~Желание~

будке привратника.

Там в тени, спрятавшись от ветра и прислонившись к стене, стоял
человек с закрытыми глазами и сцепленными на груди руками.

Я посмотрел на него дикими глазами. Рванулся вперед, чтобы
рассмотреть.

Я не знал этого человека.

Он был стар. Очень, очень стар.

Должно быть, от отчаяния, я застонал.

Потому что старик поднял дрожащие веки.

И его глаза, смотрящие на меня, заставили меня крикнуть:

- Отец!

Я потащил его туда, куда падал слабый свет фонаря и ложился
полуночный снег.

А голос Чарли, далеко в заснеженном городе, все умолял: "Нет, не
надо, уходи, беги. Это сон, кошмар. Остановись".

Стоявший передо мной человек не знал меня.

Как птицы, застигнутые порывом ветра, его странные, но знакомые глаза
метались по мне. "Кто это?" - читалось в них.

Затем изо рта его вырвался ответ:

- ...ом! ...ом!

Он не мог выговорить "т".

Но он произнес мое имя.

Словно человек, стоящий на краю обрыва в страхе, что земля может
снова обрушиться и поглотить его, он вздрогнул и ухватился за меня.

- ...ом!

Я крепко сжал его. Он не упадет.

Сцепившись в объятиях и неспособные сделать ни шагу, мы стояли и
медленно раскачивались, двое, ставшие одним, среди бушующей метели.

"Том, о, Том" - снова и снова со стоном произносил он.

Отец, дорогой, думал я, и произносил вслух.

Старик напрягся, потому что за моим плечом он, должно быть, впервые
как следует разглядел могилы, безмолвные поля смерти. Он резко вдохнул,
словно крикнув: "Где мы?"

И хотя лицо его было очень старо, в момент, когда он понял и
вспомнил, его глаза, щеки, рот дрогнули и стали еще старше, говоря "Нет".

Он повернулся ко сне, словно ожидая ответа, какой-то охраны его прав,
защитника, который мог бы сказать "нет" вместе с ним. Но в моих глазах
была холодная правда.

Теперь мы оба посмотрели на неясную дорожку следов, петлявшую среди
могил от того места, где он был похоронен много лет назад.

Нет, нет, нет, нет, н_е_т!

Слова вылетали из его рта.

Но он не мог произнести "н".

И получилось извержение: "...ет ...ет ...ет ...ет!"

Отчаянный, надломленный крик.

И затем еще один вопрос отразился на его лице.

- Я знал это место. Но п_о_ч_е_м_у я здесь?

Он сжал меня руками. Посмотрел на свою впалую грудь.

Бог наградил нас жестокими дарами. Самый жестокий из них - память.

Он вспомнил.

И начал расслабляться. Вспомнил, как трепетало его тело, замерло его
сердце, захлопнулась дверь в вечную ночь.

Он стоял в моих руках очень прямо. В его глазах отражались мелькавшие
в голове мысли. Должно быть, он задал себе самый страшный вопрос:

- К_т_о сделал это со мной?

Он поднял глаза. Его взгляд уперся в меня.

- Ты? - спрашивал он.

Да, подумал я. Я захотел, чтобы ты был жив сегодня ночью.

"Ты!" - закричали его лицо и тело.

И затем, вполголоса, последний вопрос.

- Зачем?

Теперь настала моя очередь замереть в раздумьи.

В самом деле, зачем я это сделал?

Как только могло прийти в мою голову желание этой ужасной,
душераздирающей встречи?

Что следовало бы мне сейчас сделать для этого человека, незнакомца,
этого старого, потрясенного, напуганного ребенка? Зачем я обнадежил его
лишь для того, чтобы послать его обратно в землю, в могилу, к беспробудным
снам?

Приходила ли мне в голову мысль о последствиях? Нет. Голый порыв
вырвал меня из дома и забросил на это поле мертвецов как камень на поляну.
Зачем? Зачем?

Мой отец, этот старик, стоял теперь, дрожа, в снегу, и ждал моего
безжалостного ответа.

Снова став ребенком, я не мог выдавить из себя ни слова. Часть меня
знала ту правду, которую я не мог сказать. Неразговорчивый с ним при
жизни, я стал еще более нем рядом с этой проснувшейся смертью.

Правда металась в моей голове, кричала каждой частицей моей души и
тела, но не могла прорваться к языку и сорваться с него. Мои крики застыли
внутри меня.

Время шло. Этот час скоро пройдет. Я теряю возможность сказать то,
что должно быть сказано, что следовало сказать тогда, когда он был теплый
и ходил по земле много лет назад.

Где-то на другом конце страны колокола пробили половину первого этого
рождественского утра. Снег падал хлопьями на мое лицо вместе со временем и
холодом, холодом и временем.

"Зачем?" - спрашивали глаза моего отца, - "зачем ты привел меня сюда?
"

- Я... - и тут я остановился.

Потому что его рука сжала мою. Его лицо нашло свою собственную
причину.

Это был и его шанс, е_г_о последний час, чтобы сказать то, что он
хотел сказать мне, когда мне было двадцать или четырнадцать, или двадцать
шесть. Неважно, если я онемел. Здесь, среди падающего снега, он мог найти
покой и уйти своим путем.

Его рот приоткрылся. Ему было трудно, мучительно трудно произнести
старые слова. Лишь дух его внутри истлевшей плоти мог агонизировать и
задыхаться. Он прошептал три слова, которые тут же унес ветер.

- Что? - выдавил я.

Он крепко ухватился за меня и попытался удержать свои глаза
открытыми. ему хотелось спать, но сначала его рот открылся и прошептал
снова и снова:

- ...я... лю... яяяя!

Он замолк, задрожал, напрягся и попытался крикнуть снова:

- ...я... блю... тебя!

- Отец! - крикнул я. - Дай мне сказать это _з_а_ т_е_б_я!

Он замер и стал ждать.

- Ты пытался сказать "я... люблю... тебя?"

- Д-а-а-а! - крикнул он. И, наконец, у него очень ясно вырвалось: -
Да! Да!

- Папа, - сказал я, обезумев от счастья, боли и утраты. - Папа,
милый, я люблю _т_е_б_я.

Мы обнялись. И стояли.

Я плакал.

И увидел, как из какого-то невозможного колодца внутри его ужасной
плоти выдавилось несколько слезинок, и, задрожав, заблестели на его веках.

Так был задан последний вопрос и получен последний ответ.

Зачем ты привел меня сюда?

Зачем это желание, этот дар, эта снежная ночь?

Потому что нам надо было сказать, прежде чем двери будут захлопнуты и
навсегда закрыты на замок, то, что мы никак не могли сказать за всю жизнь.

И теперь это было сказано, и мы стояли, держась друг за друга, в этой
глуши, отец и сын, сын и отец, части одного целого, внезапно перемешанные
радостью.

Слеза замерзли на моих щеках.

Мы долго стояли на холодном ветру, заметаемые снегом, пока не
услышали, как пробило двенадцать сорок пять, а мы все стояли в снежной
ночи, не сказав больше ни слова - не нужно было больше ничего говорить -
пока, в конце концов, наш час не кончился.

И над все белым миром пробившие в это рождественское утро колокола
прозвучали в час как сигнал о том, что дар кончился и ускользнул из наших
онемевших рук.

Отец обнял меня.

Замер одинокий удар колокола.

Я почувствовал, что отец шагнул назад, на этот раз легко.

Его пальцы коснулись моей щеки.

Я услышал, как он ушел.

Звук его шагов замер вместе с криком внутри меня.

Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как он идет, уже
метрах в ста от меня. Он повернулся и махнул рукой.

Завеса снега скрыла его.

Как смело, подумал я, идешь ты сейчас туда, старина, и без колебаний.

Я зашагал в город.

Я выпил с Чарли, сидя у огня. Он посмотрел на мое лицо и поднял
молчаливый тост за то, что прочел на нем.

Наверху меня ждала постель, похожая на большой белый сугроб.