Чтение 2–й страницы книги ~Те, кто охотится в ночи~

вокруг стола -- живая сцена, что-то вроде композиции из музея восковых фигур
мадам Тюссо, -- замерев в ровном, слабо мерцающем свете стального газового
рожка над плитой. "Не хватает только бутылки с ядом на столе, -- с кривой
усмешкой подумал Эшер, -- да плакатика: БЕЗУМНЫЙ ОТРАВИТЕЛЬ НАНОСИТ УДАР".

Однако бутылки не было, равно как и чайных чашек и вообще каких-либо
свидетельств еды или питья. Единственной вещью, располагавшейся на столе,
была чашка с наполовину перебранным рисом.

Изучая тощую фигуру кухарки, пышные формы горничной и сутулые плечи
девчушки, Эшер вновь почувствовал озноб при мысли, что кто-то знает о его
присутствии и вслушивается в каждый его шаг. Все три женщины были живы, но
что-то зловещее было в их странном сне. Они напоминали сломанные куклы,
которым не грозит ни судорога, ни случайная потеря равновесия.

Стало быть, он был прав, почувствовав неладное.

Кроме кухни, свет горел только в его кабинете, и именно там, в ящике
конторки, Эшер хранил свой револьвер -- американский морской кольт. Понятно,
что лектору-филологу было бы неловко носить его в кармане пальто. Это
неминуемо вызвало бы ненужные толки среди преподавателей.

Из кухни он пробрался к лестнице черного хода. Сквозь неприметную
дверцу в дальнем конце прихожей он убедился, что на парадной лестнице его
никто не поджидает. Впрочем, это еще ни о чем не говорило. Дверь наверху
встретила его зияющей черной пастью. Из кабинета на ковер падала полоса
тусклого золотистого света, похожая на брошенный шарф.

Осторожно ступая, он двинулся вдоль стены. Наклонив голову, осторожно
заглянул в кабинет. Диван был передвинут так, чтобы сразу попасть в поле
зрения. На зеленых подушках лежала Лидия. Ее распущенные волосы свисали
рыжими кольцами, почти касаясь пола; рука, лежащая на груди, сжимала очки.
Все выглядело так, словно Лидия только что сбросила их, решив дать на
секунду отдых глазам. Лицо спящей казалось особенно тонким и беззащитным.
Лишь слабые движения маленькой груди под дымчатым кружевом вечернего платья
говорили о том, что Лидия еще жива.

"Ловушка", -- подумал Эшер. Кто-то ждал, что, увидев жену, он не
раздумывая кинется к ней. И, видит бог, он был близок к этому...

-- Входите, доктор Эшер, -- послышался тихий голос из янтарно
освещенной библиотеки. -- Я один -- фактически больше в доме никого нет.
Молодой человек, что работает у вас на конюшне, спит. Слуги, как вы изволили
заметить, тоже. Я сейчас сижу за вашей конторкой (она стоит на прежнем
месте) и не собираюсь причинять вам сегодня вреда.

"Испанец, -- машинально отметил Эшер. -- Говорит бегло, без акцента, но
все равно испанец..." Филолог и бывший полевой агент напрягал слух, вникая в
это странное, чуть ли не деревенское произношение: то и дело следы
изолированного "а", придыхательное "е" в конце некоторых слов...

Он открыл дверь до конца и шагнул в помещение. Молодой человек, сидящий
за конторкой Эшера, поднял глаза от деталей разобранного револьвера и
наклонил голову в знак приветствия.

-- Добрый вечер, -- вежливо сказал он. -- По причинам, которые вскоре
станут вам понятны, давайте обойдемся без формальностей объяснения и для
начала представимся.

Едва уловимое округление дифтонга "оу", смещенное ударение в слове
"вскоре" -- в каком-то дальнем уголке мозга били тревожные колокола чисто
научного любопытства.

"Да перестань же ты быть филологом хоть сейчас!.."

-- Мое имя, -- продолжал молодой человек, -- дон Симон Ксавьер Христиан
Морадо де ла Кадена-Исидро, и я имею честь принадлежать к тем, кого вы
называете вампирами.

Эшер молчал. Возникшая было мысль сгинула, не прояснившись, оставив
после себя белую пустоту. -- Вы мне верите?

Эшер понял, что стоит, набрав полную грудь воздуха, и выдохнул. Взгляд
его устремился к Лидии. Фольклорные источники то и дело упоминали так
называемых истинных вампиров, бродящих по ночам и продлевающих свою жизнь с
помощью девичьей крови. Воротник платья был распахнут, и Эшер ясно видел
белую нежную кожу на горле жены. На бежевом тонком кружеве -- ни пятнышка.
Тогда взгляд его снова обратился к Исидро, в голосе которого он чуть ли не с
первых фраз уловил непоколебимую убежденность сумасшедшего. И все-таки,
взглянув на изящного юношу, расположившегося за его конторкой, Эшер снова
почувствовал, как от шеи по спине ползут мурашки, словно он наклонился над
краем утеса...

Имя -- испанское, но сам белокурый... Видимо, из северных провинций,
куда мавры так и не добрались. Тонкие черты лица, благородный нос идальго;
бесцветные волосы, нежные, как шелк, как паутина; и прическа скорее женская,
нежели мужская. Глаза -- тоже удивительно светлые -- бледный янтарь,
испещренный коричневыми и серыми крапинками. Такие глаза могли бы напомнить
кошачьи, но вот почему-то не напомнили. Странное свечение было в них, некое
неуловимое мерцание -- даже сейчас, в газовом освещении, и это почему-то
сильно беспокоило Эшера. На фоне черного бархатного воротника тонкое лицо
пришельца поражало мертвенной бледностью и неподвижностью -- жили одни лишь
глаза.

По собственному опыту, почерпнутому в Германии и России, Эшер знал, что
такая бледность обычно предшествует обмороку, особенно при включенном газе.
Желтоватые мрачно мерцающие глаза вполне могли принадлежать сумасшедшему или
наркоману. Но была еще одна жутковатая черта в доне Симоне Исидро -- а
именно полная его неподвижность, словно он сидел за этой конторкой вот уже
несколько столетий, выжидая...

Не спуская глаз с испанца, Эшер опустился на колени, чтобы пощупать
пульс Лидии. И тут он наконец понял, что именно тревожило его в этой
странной, с необычными модуляциями речи. Понял и похолодел.

Произношение окончаний некоторых слов было свойственно для районов,
лингвистически изолированных приблизительно с конца семнадцатого столетия.

Кроме того, дон Симон Исидро, казалось, набирал дыхание лишь перед тем,
как произнести что-либо.

С ножом в левой руке Эшер поднялся на ноги.

-- А ну-ка подойди, -- сказал он.

Исидро не пошевелился. Его тонкие руки по-прежнему лежали неподвижно,
мертвенно-белые на фоне синеватых стальных частей разобранного револьвера,
но это была неподвижность паука, чувствующего малейшую вибрацию паутины.

-- Видите ли, не так-то легко скрыть нашу сущность, особенно если
некоторое время обходиться без питания, -- мягко, негромко пояснил он.
Тяжелые веки опустились как бы в дремоте, скрывая циничное насмешливое
мерцание глаз. -- Лет девяносто назад все было просто -- при свечах кто
угодно выглядел бы не хуже других. Но теперь дома начинают освещать с
помощью электричества, так что даже и не знаю, как нам быть.

Должно быть, Исидро встал. И самое страшное было в том, что Эшер не
видел, как это случилось. С ножом в руке Эшер шагнул вперед, чтобы оказаться
между спящей Лидией и конторкой. Затем он почувствовал, как ледяные пальцы
сомкнулись на запястье -- и нож исчез.

Шок и потеря ориентации, словно его окунули вдруг в ледяную воду... Дон
Симон бросил нож на конторку, присоединив его к рассыпанным частям
непригодившегося револьвера, и с иронической улыбкой повернулся к Эшеру,
чтобы предъявить ему пустую руку.

Эшер потряс головой, во рту было сухо. Ему уже случалось однажды (в
германской археологической экспедиции в Конго) имитировать собственную
смерть с помощью жгута, хотя в Индии он видел факиров, умевших временно
умирать и без приспособлений. Он попятился, бессмысленно прокручивая в мозгу
пугающее множество похожих друг на друга легенд, собранных за время научных
исследований, и двинулся к конторке жены.

Она располагалась напротив его собственной -- секретер времен
Регентства, служивший матери Лидии как хранилище пригласительных билетов с
золотым обрезом и тонко продуманных списков, где кому сидеть за обедом.
Теперь секретер был завален пугающей грудой книг, заметок и статей о
гландах. С тех пор как Лидия получила ученую степень и занялась
исследованиями в Рэдклиффском лазарете, Эшер не раз обещал заказать ей
настоящий письменный стол.

В одном из малых отделений секретера лежал стетоскоп Лидии --
свернувшись, как змея из резины и стали...

Руки Эшера слегка дрожали, когда он снова отправил стетоскоп в его
гнездышко. Кровь толчками двигалась в венах.

Голос его, однако, остался ровным.

-- И чего же вы хотите?

-- Помощи, -- сказал вампир.

-- ЧТО? -- Эшер уставился на вампира, и, судя по изумлению,
мелькнувшему в глазах Исидро, выглядело это довольно глупо. Эшер все еще
пытался осмыслить то, что он недавно услышал (а точнее сказать -- не
услышал) с помощью стетоскопа, но последняя фраза мрачного хищника из
легенд, присущих каждой культуре, поразила его не меньше, чем сам факт
существования вампиров.

Бледные глаза изучали его. Неподвижные, бесстрастные, невероятной
глубины глаза. Несколько секунд Исидро молчал, как бы размышляя, сколь
многое он имеет право сейчас рассказать. Затем сделал движение -- невесомое,
грациозное, бесшумное, как пролет тени, -- и оказался присевшим на углу
конторки. Длинные белые руки обхватили облитое серой материей колено
(отличная портновская работа!), голова чуть склонена набок. Что-то
гипнотическое было в этом молчании: ни нервных жестов, ни мимики, словно вся
свойственная людям суетливость была вымыта из Исидро неспешным течением лет.

Затем дон Симон сказал:

-- Вы -- доктор Джеймс Клаудиус Эшер, автор "Языка и концепций в
Восточной и Центральной Европе", преподаватель филологии в Новом колледже,
специалист по языкам и их метатезам в фольклоре от Балкан до Порт-Артура и
Претории...

Эшер не поверил ни на секунду, что Исидро по чистой случайности назвал
три горячие точки, подробнейшие карты которых министерство иностранных дел