Фей-цы жену.
следа подобной любви. Таким вот образом я тебя дополнила.
богов за все ими сделанное, что заставили его сделать, за все то, что у
него отобрали.
смерть, и теперь возлагает на его плечи бремя, которая сделала целью
собственной жизни. Но это бремя он понесет с радостью. Лишь утраты ее
самой так долго он пугался.
Дао. Обещай, что сделаешь ее моей дочерью в той же степени, что и своей.
следовать по нему, поскольку за отклонение от него они платят чудовищную
цену. Простые люди свободны; они могут сойти с Дао и не испытывать
многолетней боли. Богослышащий не может сойти с Пути хотя бы на час.
где-то в глубине таилось сопротивление.
ножек на гравии перед входной дверью. Это могла быть только лишь
Цинь-цзяо, возвращающаяся из садов Сун Цао-пи. Одной лишь Цинь-цзяо
разрешалось бегать и шуметь в эти часы молчания. Они ждали, зная, что
дочка прибежит прямо в комнату матери.
тишину и в присутствии матери ходила на цыпочках. Хотя, при этом, она с
огромным трудом сдерживалась, чтобы не затанцевать, не пробежать по
полу. Девочка не стала обнимать мать, запомнив наказ; правда, чудовищный
синяк уже исчез с лица Цзянь-цинь в том месте, где три месяца назад
сильное объятие дочки сломало челюсть матери.
всем Цинь-цзяо.
пересчитать. Никто не захотел, чтобы его пропустили.
булькание, как будто меж словами лопались пузырьки.
богослышащей? - спросила Цинь-цзяо.
Цзянь-цинь.
же привстал на колени и тревожно осмотрел жену. Ее глаза были широко
открыты, в них не было ничего, кроме ужаса. Час настал.
промолвить не могла.
Цинь-цзяо.
разбалтывает.
как бы собираясь уходить, но задержалась.
нагибаться, чтобы поцеловать мать в щеку.
и ослабела. Беги уже.
больше ни о чем не спрашивая. Только лишь, когда она исчезла из виду,
Хань Фей-цы опустился на колени перед телом Цзянь-цинь и попытался
представить, что происходит с той сейчас. Душа улетела и наверняка уже
на небе. Дух же ее будет откладывать свой уход намного дольше. Может
статься, что он даже поселится в этом доме, если жена и вправду была
здесь счастлива. Суеверные люди считали, что всяческие духи покойников
опасны; чтобы их отогнать они выставляли различные знаки и амулеты. Те
же, кто шествовал по Пути, прекрасно знали, что дух доброго человека
никогда не сделается страшным или убийственным. Доброта человека
рождается из любви духа к творению. Если бы Цзянь-цинь решила остаться,
дух ее на много лет стал бы благословением этого дома.
душу жены согласно учения Дао, в глубине сердца Хань Фей-цы зияла
ледовая пропасть - уверенность, что это хрупкое, иссохшее тело, это и
все, что осталось от Цзянь-цинь. Сегодня вечером оно сгорит быстро, как
бумага, и вот тогда она уйдет. Останется же только в его памяти.
начал сомневаться в богах. А боги тут же заметили это - как всегда. Хань
Фей-цы тут же почувствовал непреодолимое стремление произвести
ритуальное очищение, избавиться от недостойных мыслей. Даже сейчас они
не могли ему простить. Даже у тела покойной жены они требовали воздать
честь им прежде, чем он уронит над ней хотя бы одну слезу.
научился сдвигать его даже на целый день, скрывая при этом все признаки
внутреннего страдания. Можно было бы сделать такое и сейчас... но только
в том случае, если бы сердце полностью превратилось в лед. Сейчас же это
не имело смысла. Истинная печаль могла прийти только после
удовлетворения богов. Вот почему, все так же стоя на коленях, он начал
ритуал.
комнату заглянул слуга. Он не сказал ни слова, но Хань Фей-цы слышал
шелест сдвигаемой двери. Он знал, что подумает слуга: Цзянь-цинь
упокоилась, а Хань Фей-цы настолько законопослушен, что общается с
богами прежде, чем объявить домашним о смерти хозяйки. Наверняка кое-кто
даже посчитает, будто боги сами прибыли за Цзянь-цинь, поскольку всем
была известна своей исключительной набожностью. И никто не догадается,
что, когда Хань Фей-цы отдавал честь богам, сердце его преисполнено было
злости к ним, требующим преклонения в такую минуту.
печень, навсегда избавлюсь от вас, то схватил бы нож и с радостью принял
бы боль и утрату. Все - ради свободы.
очищаться. Прошло несколько часов, прежде чем боги наконец-то освободили
его, но после того он испытывал такую усталость и отвращение, что не
было сил на отчаяние. Он поднялся на ноги и позвал женщин, чтобы те
приготовили тело Цзянь-цинь к кремации.
спящую Цинь-цзяо. Та сжимала в кулачке три бумажных листочка, что сама
своим детским почерком надписала для матери. Она написала "рыба",
"книга" и "секреты". Эти три вещи Цинь-цзяо отдавала матери, чтобы та
забрала их с собою в небо. Хань Фей-цы пытался отгадать, о чем думала
девочка, когда писала эти слова. "Рыба" - это связано с сегодняшними
карпами в пруду, понятно. "Книга" - тоже нетрудно догадаться, поскольку
чтение вслух было одним из немногих развлечений, еще доступных
Цзянь-цинь. Но вот, почему "секреты"? Какие тайны хранила Цинь-цзяо для
матери? Сам он спросить не мог. Жертвоприношения покойникам не
обсуждаются.
проснулась. Щуря глазки, девочка стояла у погребального костра. Хань
Фей-цы шепнул ей несколько слов, после чего она свернула бумажки и
сунула их в рукав покойницы. Прикосновение к холодному телу умершей ее
не пугало - девочка была еще маленькой и не научилась содрогаться
прикосновениям смерти.
рукав. Зачем бояться смерти теперь, когда самое страшное уже
свершилось?
перепугались бы, узнав, поскольку написал: "Мое тело", "Мой дух" и "Моя
душа". Все так, будто бы сам должен был сгореть на этом погребальном
костре, как будто сам посылал себя туда, куда уйдет она.
освященным поленьям, и костер охватило пламенем. Жар огня был невыносим,
Цинь-цзяо укрылась за отцом. Она выглядывала из-за него, чтобы видеть,
как ее мама уходит в путешествие, из которого возврата нет. Зато Хань
Фей-цы радовался сухому огню, что припекал кожу и морщил шелк одежд.
Тело вовсе не было столь высохшим, каким казалось. Бумажные листки
Корнев Павел
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Лондон Джек
Посняков Андрей
Сертаков Виталий