Чтение 2–й страницы книги ~В поисках Белой ведьмы~

совокупиться со мной.

Мое лицо было исполосовано, как выпоротая задница, руки посинели,
обнимая мачту. Левое запястье, там, где была веревка, охватывал браслет
моей собственной ободранной кожи, кровавое месиво сухожилий. Длинный Глаз
был в подобном же состоянии или даже хуже, его щеки были ободраны и
кровоточили.

Вскоре мы выяснили, что обе его ноги были сломаны волнами. Но если бы
не его уловка с привязыванием, мы бы уже утонули. Да и привязанные, наши
тела были готовы умереть.

Я питался рыбой, теперь рыба будет питаться мной. В отчаянии я
цеплялся за существование - мачту; выживание сжалось до окоченения,
отвлеченные устремления были буквально смыты водой.

После трех часов, проведенных в аду (я определил продолжительность
позже, сравнивая положение солнца, которое едва заметил на небе),
оказалось, что я дрейфую в другом море. Вода стала такой гладкой, что я
подумал - она замерзла. Такой гладкой, что после качки, которую мы
перенесли и к которой я успел привыкнуть, меня затошнило. Затем, лишенная
размеренных ударов моря, моя нечувствительность начала истончаться,
освобождая сотни уколов боли различной силы.

Ураган, казалось, иссяк, море стало ровным, небо под лучами низкого
солнца приняло яркий пастельный тон.

Это неестественное спокойствие было, скорее всего, в вортексе, в
"глазу" урагана и по сути являлось лишь интерлюдией, игрой кошки с мышкой.

Это и говорил мне Длинный Глаз. Даже в моем полубессознательном
состоянии эта перспектива привела меня в ужас. Я посмотрел вокруг,
неосознанно радуясь спокойному морю, несмотря на то, что знал - это
ненадолго. Солнце садилось на западе, справа от меня.

- Если у тебя есть желание проклясть меня, - сказал я, - давай.

Я говорил, как пьяный.

- Вы начнете действовать, когда будете готовы, повелитель, - сказал
Длинный Глаз.

- Когда я готов? Неужели ты все еще не видишь, раб, дурака? Я ничего
не могу сделать. Ну, давай, я освобождаю тебя, прокляни меня.

Он сказал:

- Мачта не спасет нас. Без воли повелителя мы не выживем.

Очевидно, он продолжал верить, что я обладаю неограниченными
способностями, хотя и не упрекал меня за то, что я их не использовал. Я
никак не мог отгадать, во что играющим представлял он меня.

Я отдыхал, положив голову на руку, привязанную к мачте. В голове было
пусто. Внезапно, между вдохом и выдохом, я почувствовал Силу, зовущую из
глубины моего подсознания: ЗДЕСЬ. ИЩИ МЕНЯ ЗДЕСЬ.

На протяжении всей жизни вы должны быть готовы изменить курс, тогда
полученный сигнал не застанет вас врасплох.

Когда я был мальчиком в крарле и учился охотиться, ездить верхом, и
был, в основном, своим собственным учителем, так как окружающие были
настроены враждебно, я должен был без конца повторять, какие действия я
производил: сейчас я кладу руку сюда, а так ставлю ногу. Однажды, к своему
удивлению, я обнаружил, что я сделал все, что было нужно, инстинктивно, не
обдумывая предварительно каждый шаг: я выучился. Что-то подобное этому
случилось и в тот момент, как я позднее заключил. В этот час, казалось,
черное окно разбилось внутри меня, а излучение стало распространяться
вокруг, как откровение, подобное тем, которое люди, говорят, получают от
своих богов или от своей судьбы. Возможно, это их собственная мудрость,
наконец приходящая к ним.

Теперь свет был бронзовым, а плоскости волн напоминали сырье ювелира,
тяжелые сгустки янтаря и золота.

Что-то плавилось в моей грудной клетке. Это заживали переломы,
омертвевшая кожа клочьями слезала с ладоней и лица, а под ней была
совершенно новая, гладкая кожа.

Я разорвал веревку на левом запястье. Затем я сделал то, о чем
мечтают все волшебники. Я поднялся на ноги, легко, как встают на палубе
лодки. Я встал, выпрямившись на полу червонного золота, и зашагал по
океану.

Я осознал все это позднее. А когда это случилось, пришло нечто вроде
рассеянности, помрачения рассудка. Корнем этой силы является вера. Не
говорить себе, что ты можешь, но знать, что ты умеешь.

С тех пор я достаточно много путешествовал в разные периоды моей
жизни, чтобы понимать, что эти умения не так уж исключительны, как я тогда
полагал. Чудотворцы - боги - единственные из рожденных, кто знал ключи к
дальним комнатам сознания. Это их благо, но будьте осторожны: и самые
подлые могут найти этот ключ или случайно наткнуться на него и тоже стать
богами.

Достигнув одного чуда, остальные я представлял не более чем
результатом вычислений математики.

Я немного балансировал, как возница, поддерживая свое тело парящим
без усилий, мои стопы омывались гладкими спинами бурунов. Небо снова
затягивалось тучами, ветер дул угрожающими порывами, постоянно меняя
направление. Я смотрел на небо, на море, сливаясь с ними и повелевая ими.

Власть дает крылья и огонь. Власть - это вино, после которого все
остальные вина - помои. Оказалось, что очень просто было контролировать
гнев шторма; связать ветер, разбить на кусочки ураган, окруживший стену
вортекса. Сила на силу, бедро к бедру, мозг боролся с атаками шторма,
лишенного разума. Порывы ветра были обращены против самих себя и разбиты.

Ураган умер над морем, как громадная призрачная птица. В конце концов
дело было сделано.

Позади шторма оказалось зеленое облако, которое пролилось быстрым
дождем. Мне был виден Длинный Глаз. Лежа на спине, он пытался поймать хоть
часть дождя в свою кожаную бутыль - горшки из глины были разбиты и
утеряны. Я наблюдал это с неким туповатым любопытством, двигаясь к нему по
воде.

Над головой летели чайки, изгнанницы шторма. Воздух был заряжен
озоном и запахом йода от плавающих обрывков морских водорослей. И в закате
не было ничего необычного. Апофеоз был в человеке, а не в мире, его
окружавшем.

Длинный Глаз тихо лежал и смотрел на меня, ждал, пока я вспомню его
мольбу. Боги - эгоисты, это их право и их недостаток.

Наконец я собрался и подошел к нему. Я исцелил его переломы, синяки и
раны одним прикосновением, как и раньше, не чувствуя, чтобы какая-либо
сила исходила от меня. Я спросил его, не чувствовал ли он боли или
необычных ощущений. Я был жаден до фактов, не зная многого о своих
талантах. Он сказал, что это было похоже на дрожь от разряда, полученного
от шерсти животного в летний день. Я положил ему пальцы на лицо, чтобы
обновить его кожу: он сказал, что было похоже, будто пауки бегают по лицу.
Его ноги окоченели, и необходим был массаж, чтобы он мог ими двигать.
Когда он смог двигаться, я отвязал его от мачты и велел ему встать и идти
за мной.

Его лицо, почти невидимое сейчас, так как ночь была темной, а луна
еще не взошла, слегка изменило выражение.

- Я раб повелителя.

- Если я скажу тебе делать, как я, то у тебя получится.

Он мог бы умереть, останься он в воде еще немного. Его непоколебимая
уверенность, его человеческий разум, который и спас нас, были вещами,
которые я оценил с внезапным эмоциональным пылом, новым для меня. Я взял
его за плечи.

- Ты ведь знаешь, что я могу сделать так, что и тебе это будет по
плечу.

- ТВОЙ ЕСТЬ ПЛАЩ, ПОКРЫВАЮЩИЙ МЕНЯ, - сказал он. Это была ритуальная
фраза, сохранившаяся с незапамятных времен.

Он отпустил мачту - она была совершенно измочалена штормом - и
раскинул руки, как бы балансируя. Схватив за плечи, я поставил его, как
стоял сам, на слегка волнующуюся поверхность тихого ночного моря.

Там мы и оставались между небесами и океаном: над головой медленно
проплывали облака, под ногами мягко плескались волны.

Длинный Глаз начал плакать, не стыдясь и не сдерживаясь. Он оскалил
зубы, откинул голову и, гримасничая и рыдая, пристально смотрел в небо.
Через минуту он провел ладонью по лицу и посмотрел на меня. Он опять был
столь же невозмутим, каким я и привык его видеть, будто вместе со слезами
он стер и всякое выражение со своего лица.

Я повернулся и пошел на восток, в том направлении, куда вынес нас
шторм. Длинный Глаз последовал за мной. Ничто не могло поколебать его
веру. Он уперся взглядом мне в спину и припустил через море.

Теперь, обладая Силой, превосходящей любые человеческие ожидания, да
и мои собственные тоже, я не чувствовал ни смущения, ни возбуждения.

В это время я не думал о своем отце. Не думал я и о ней,
женщине-рыси, которую представлял некой лампой где-то впереди, и я,
вооруженный молнией, однажды погашу эту лампу, как она погасила его темный
свет.

Я думал о том, что было во мне, о себе самом.

Старше своих лет, моложе, чем цыпленок, я шагал по мозаичному полу,
который был черным и серебряным, и вдруг разбился желтыми брызгами, когда
солнце, как колесо, выкатилось с востока. Ночь минула, как будто крыло
сложилось. И я увидел корабль, словно выгравированный вдали, неподвижный,
будто ожидающий меня на берегу острова.

Для людей южного океана море - женщина, а то, что способно оседлать
ее и должно быть сильнее, - мужчина. Так что корабль, который стоял на