том-то и дело, что переживания эти были сугубо индивидуальны. Около трети
испытуемых не выдерживали не то что шести или пяти, а даже и трех часов.
И все же игра стоила свеч, так как направление на преддипломную практику
зависело от оценки за выносливость: занявший первое место получал
первоклассную практику, совсем не похожую на малоинтересное, в общем-то
даже нудное пребывание на различных околоземных станциях. Невозможно было
заранее предсказать, кто из курсантов окажется "железным", а кто сдастся:
"ванна" подвергала нешуточному испытанию цельность и твердость характера.
втянул голову под воду еще до того, как ассистент наложил ему маску; при
этом он глотнул добрую порцию воды и получил возможность убедиться, что
это самая обыкновенная соленая вода.
Он находился в абсолютной темноте. Расслабил мускулы, как было предписано,
и неподвижно повис в воде. Глаза он не мог открыть, даже если б захотел:
мешал парафин, плотно прилегавший к щекам и ко лбу. Сначала зазудело в
носу, потом зачесался правый глаз. Сквозь маску, конечно, почесаться было
нельзя. О зуде ничего не говорилось в отчетах других "утопленников";
по-видимому, это был его личный вклад в экспериментальную психологию.
Совершенно неподвижный, покоился он в воде, которая не согревала и не
охлаждала его нагое тело. Через несколько минут он вообще перестал ее
ощущать.
убедиться, что они скользкие и мокрые, но он знал, что с потолка за ним
наблюдает глаз регистрирующей камеры; за каждое движение начислялись
штрафные очки. Вслушавшись в самого себя, он начал вскоре различать тоны
собственного сердца, необычно слабые и будто доносящиеся с огромного
расстояния. Чувствовал он себя совсем не плохо. Зуд прекратился. Ничто его
не стесняло. Альберт так ловко приладил трубки к маске, что Пиркс и забыл
о них. Он вообще ничего не ощущал. Но эта пустота становилась тревожащей.
Прежде всего он перестал ощущать положение собственного тела, рук, ног. Он
еще помнил, в какой позе он лежит, но именно помнил, а не ощущал. Пиркс
начал соображать, давно ли он находится под водой, с этим белым парафином
на лице. И с удивлением понял, что он, обычно умевший без часов определять
время с точностью до одной-двух минут, не имеет ни малейшего представления
о том, сколько минут - или, может, десятков минут? - прошло после
погружения в "сумасшедшую ванну".
туловища, ни головы - вообще ничего. Совсем так, будто его вообще нет.
Такое чувство не назовешь приятным. Оно скорее пугало. Пиркс будто
растворялся постепенно в этой воде, которую тоже совершенно перестал
ощущать. Вот уже и сердца не слышно. Изо всех сил он напрягал слух -
безрезультатно. Зато тишина, целиком наполнявшая его, сменилась глухим
гулом, непрерывным белым шумом, таким неприятным, что прямо хотелось уши
заткнуть. Мелькнула мысль, что прошло, наверное, немало времени и
несколько штрафных очков не испортят общей оценки: ему хотелось шевельнуть
рукой.
скорее обалдел. Правда, он читал что-то о "потере ощущения тела", но кто
мог бы подумать, что дело дойдет до такой крайности?
шевелиться; если хочешь занять хорошее место, надо вытерпеть все это". Эта
мысль поддерживала его некоторое время. Сколько? Он не знал.
заполнилась слабо мерцающими кругами, плавающими где-то на границе поля
зрения, - круги эти даже и не светились, а смутно белели. Он повел
глазами, почувствовал это движение и обрадовался. Но странно: после
нескольких движений и глаза отказались повиноваться...
гулы, были лишь безобидным прологом, игрушкой по сравнению с тем, что
началось потом.
перестало существовать с незапамятных времен, стало давно прошедшим,
чем-то утраченным навсегда. А может, его и не было никогда?
некоторое время, к ней можно прикоснуться другой, живой и чувствующей
рукой, словно к обрубку дерева. Почти каждому знакомо это странное
ощущение, неприятное, но, к счастью, быстро проходящее. Но человек при
этом остается нормальным, способным ощущать, живым, лишь несколько пальцев
или кисть руки омертвели, стали будто посторонней вещью, прикрепленной к
его телу. А у Пиркса не осталось ничего, или, вернее, почти ничего, кроме
страха.
страхи. Чего Пиркс боялся? Он понятия не имел. Он не жил ни наяву (какая
может быть явь без тела?), ни во сне. Ведь не сон же это: он знал, где
находится, что с ним делают. Это было нечто третье. И на опьянение
абсолютно не похоже.
головного мозга, вызванное лишением внешних импульсов".
стороны - ничего не осталось. Он силился припомнить, где должен быть
потолок. Но что думать о потолке, если нет ни тела, ни глаз?
- направления...
время", будто жевал комок бумаги. Скопление букв без всякого смысла. Уже
не он повторял это слово, а некто другой, чужой, вселившийся в него. Нет,
это он вселился в кого-то. И этот кто-то раздувался. Распухал. Становился
безграничным. Пиркс бродил по каким-то непонятным недрам, сделался
громадным, как шар, стал немыслимым слоноподобным пальцем, он весь был
пальцем, но не своим, не настоящим, а каким-то вымышленным, неизвестно
откуда взявшимся. Этот палец обособлялся. Он становился чем-то угнетающим,
неподвижным, согнутым укоризненно и вместе с тем нелепо, а Пиркс, сознание
Пиркса возникало то по одну, то по другую сторону этой глыбы,
неестественной, теплой, омерзительной, никакой...
Глазные орбиты без лица, округлые, вытаращенные, расплывающиеся, если
пробовать им сопротивляться, наступали на него, лезли в него, распирали
его изнутри, словно он резервуар из тонкой пленки, готовый вот-вот
лопнуть.
парили, как беспорядочно взлетающие клочки обуглившейся бумаги. И в этих
мельканиях и взлетах было непонятное напряжение, усилие, будто при
смертельной болезни, когда сквозь мглу и пустоту, прежде бывшие здоровым
телом и превратившиеся в бесчувственную стынущую пустыню, что-то жаждет в
последний раз отозваться, добраться до другого человека, увидеть его,
прикоснуться к нему.
был не он. Может, какой-то добрый человек сжалился и заговорил с ним?
С кем? Где? Но ведь он слышал. Нет, это был не настоящий голос.
держаться.
расползалось, как размокшая серая промокашка. Как снежный сугроб на
солнце. Его размывало, он, недвижимый, несся куда-то, исчезал.
на смерть, а не на сон. Только одно он знал еще: это не сон. Его окружали
со всех сторон. Нет, не его. Их. Их было несколько. Сколько? Он не мог
сосчитать.
На Луне? Испытание...
какая-то подсоленная вода - и человек перестает существовать? Пиркс решил
покончить с этим во что бы ни стало. Он боролся, сам не зная с чем, будто
приподнимал придавивший его огромный камень. Но не смог даже шелохнуться.
В последнем проблеске сознания он собрал остатки сил и застонал. И услыхал
этот стон - приглушенный, отдаленный, словно радиосигнал с другой планеты.
в очередную агонию, еще более мрачную, все разрушающую.
напоминала бы о нем, очерчивала бы какие-то границы, терзала бы нервы. Но
это была безболезненная агония - мертвящий, нарастающий прилив небытия. Он
почувствовал, как судорожно вдыхаемый воздух входит в него - не в легкие,
а в эту массу трепещущих, скомканных обрывков сознания. Застонать, еще раз
застонать, услышать себя...
неизвестный, близкий, но чужой голос.
во что превратился: в него вливали какие-то липкие, холодные струи, а хуже
всего было то - почему ни один болван даже не упомянул об этом? - что все
шло через него насквозь. Он стал прозрачным. Он был дырой, решетом,
извилистой цепью пещер и подземных переходов.
даже тогда, когда тьма задрожала, как в ознобе, от бледного мерцания - и
исчезла.
впоследствии ни рассказать, ни даже вспомнить отчетливо и подробно: для
Березин Федор
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Лондон Джек
Флинт Эрик
Шилова Юлия