спора с Клапауциусом и дал понять, будто у него есть конкретный план
действий, но было это далеко не так. Откровенно говоря, не имел он и
малейшего понятия о том, с чего начинать. Достал он тогда с полок своей
библиотеки громадные тома, посвященные описанию бесчисленных общественных
систем и проглотил их с достойной удивления скоростью. А так как, несмотря
на все, слишком медленно наполнялся нужными фактами, то приволок из
подвала восемьсот кассет ртутной, оловянной, ферромагнитной и криотронной
памяти, приладил их всех проводами к своему естеству и за несколько секунд
набил себе голову четырьмя триллионами бит лучшей и отборнейшей
информации, какую можно было только раздобыть среди звезд, на планетах, а
также на остывших солнцах, заселенных прилежными летописцами. И такая у
него в голове началась давка, что посинел бедняга, глаза у него полезли на
лоб, зубы застучали, мурашки по телу забегали, и затрясся он с головы до
пят, как будто не историографией и историософией был наполнен, а чумой
поражен. Потом однако собрался он с силами, встряхнулся, вытер лоб, оперся
все еще дрожавшими коленями о край стола и сказал себе:
укладывал белые карточки, но из этих приготовлений ничего такого не
возникло, поэтому разозлился он слегка и сказал себе:
архаичных мудрецов, хотя всегда и подозревал, что эта старая мура
современного конструктора ничему научить не может. Ладно, так уж и быть!
Проштудирую и этих допотопных мыслителей, защитившись тем самым от выпадов
Клапауциуса, который их, конечно, тоже никогда не читал (а кто их вообще
читает?), а только тайком выписывает себе из их книг цитаты, чтобы меня
злить и в невежестве упрекать.
хотя совсем ему этого не хотелось.
колени, так как сталкивал он их нетерпеливо со стола, сказал он себе:
но и то, что они нафилософствовали. Прародителем жизни был океан, который
у берегов илом покрылся. Возникла грязь жидкая, или коллоид. Солнце грязь
пригрела, загустела грязь, потом молния в нее трахнула, аминокислотами (от
слова аминь) все заквасилось, и возникла протоплазма, которая со временем
на сухое место выбралась. Выросли у нее уши, чтобы слышать, как добыча
удирает, а также ноги и зубы, чтобы ее догнать и съесть. А если не выросли
ноги, или коротки были, то ее саму съели. Разум же сотворила эволюция, ибо
что с ее точки зрения глупость и мудрость, а также добро и зло? Добро -
это тогда только, когда я кого-то съем, а зло - когда меня съедят. То же и
с разумом: съеденный, если такое с ним случилось, глупее съевшего, потому
что не может быть умным тот, кого нет, а кого съели - того нет и в помине.
Но тот, кто всех переест, тот сам сдохнет. Поэтому есть стали в меру. Со
временем живая органика стареет, ибо материал это непрочный. Тогда, в
поисках лучшего, придумали мягкотелые металл. Сами себя в железе
скопировали, потому что легче всего взять уже готовое, поэтому до создания
истинно совершенных форм дело не дошло. Ба! Не будь органика такой
непрочной, ведь совершенно по другому философия бы развивалась: видно,
влияет на нее материал, то есть чем совершеннее строение разумного
существа, тем отчаяннее жаждет оно иметь совершенно другое строение. Если
в воде живут - утверждают, что рай на - суше, если на суше, то - в небе,
если имеют крылья, то считают идеалом плавники, а если ноги, то намалюют
себе крылья и восхищаются: "ангел!" Удивительно, что я раньше этого не
заметил. Назовем это правило К_о_с_м_и_ч_е_с_к_и_м З_а_к_о_н_о_м
Т_р_у_р_л_я: всякий разум творит себе а_б_с_о_л_ю_т_н_ы_й и_д_е_а_л,
исходя из несовершенства собственной конструкции. Надо где-нибудь это
записать на тот случай, если когда-нибудь займусь созданием основ
философии. А сейчас надо браться за конструирование. Начнем с закладывания
добра - но только что это такое? Его безусловно нет там, где никого нет.
Водопад для скалы - ни добро и ни зло, так же как и землетрясение для
озера. Поэтому создадим к_о_г_о_-_н_и_б_у_д_ь. Но вот вопрос - будет ли
ему хорошо? Ведь откуда мы узнаем, что кому-то хорошо? Предположим, что я
вижу, как кто-то Клапауциусу делает зло. И что же? Одна половина души
огорчится, а другая - обрадуется, не так ли? Это как-то очень запутанно.
соседе не знает, и поэтому своего счастья не чувствует. Следует, значит,
создать существ, имеющих перед глазами себе подобных, в муках живущих.
Были бы они достаточно удовлетворены сами этим контрастом? Быть может, но
все-таки как-то это гадко. А значит, нужен здесь дроссель или
трансформатор.
Б_ы_т_и_я_ С_ч_а_с_т_л_и_в_ы_й, машину, которая сознанием, в катодах ее
горящем, с каждой постигнутой ею вещью соединялось, и не было на свете
ничего, что не доставляло бы ей утехи. Уселся перед ней Трурль, чтобы
проверить, то ли у него вышло. Присев на трех металлических ногах, водил
созерцатель вокруг телескопическими глазами, а когда падал его взгляд на
доску заборную, на камень или старый башмак, то безмерно он восторгался,
так что даже тихонько постанывал от великой радости, его распиравшей.
Когда же солнце зашло, и заря на небе заалела, то даже присел он от
восхищения.
чем еще не говорят, - сказал Трурль, все еще не удовлетворенный. - Он
потребует доказательств.
стрелкой, который отградуировал в единицах счастливости, названных им
гедонами, или, сокращенно, гедами. За один гед принял он то количество
экстаза, которое получишь, если пробежишь четыре мили в ботинке с торчащим
гвоздем, а потом гвоздь выпадет. Помножил путь на время, поделил на
остроту гвоздя, вынес за скобки коэффициент жесткости пятки, и таким
образом перевел счастье в систему "СГС". Этим он немного себя утешил.
Уставившись на залитый маслом рабочий фартук Трурля, суетившегося перед
прибором, созерцатель, в зависимости от угла и полной освещенности,
показывал от 11.8 до 18.9 гедов на пятно, заплатку и секунду. Успокоился
конструктор. Вычислил он заодно, что один килогед - это столько, сколько
старцы чувствовали, за Сусанной в купели подглядывая, что мегагед - это
радость смертника, перед самой виселицей помилованного. Тогда, увидев, что
все удается точно вычислить, послал одного самого плохонького
лабораторного робота за Клапауциусом.
телеобъективы на него направила, присела и пару раз простонала. Удивился
конструктор этим глухим звукам, но виду не подал и спросил только:
С_о_з_е_р_ц_а_т_е_л_ь Б_ы_т_и_я С_ч_а_с_т_л_и_в_ы_й, сокращенно же -
Собысчас.
пропустил.
познает, замечая, а делает это интенсивно, сосредоточенно и трудолюбиво, а
то, что он познает, у него невыразимую радость вызывает. И радость эта, по
его анодам и катодам разлившись, дает ему высокое блаженство, признаками
которого как раз и явились звуки, которые ты слышал, когда обозревал он
твою довольно невзрачную наружность.
самого познания?
уверен в себе, как за мгновение до этого.
наслаждения существованием? - указал Клапауциус на шкалу с золоченой
стрелкой.
следя за отклонением стрелки. Трурль, успокоившись, объяснил ему теорию
гедов, или теоретическую фелицитометрию. Слово за словом, вопрос за
вопросом - бежала беседа, но вдруг спросил Клапауциус:
часов били, в свою очередь лоб тому, кто его бил, расшиб?
вычисления, но услышал громкий смех своего приятеля. Разозлился он и
вскочил, Клапауциус же, все еще смеясь, сказал:
мой? Ну что ж, эталон ты выбрал подходящий. Продолжай в том же духе, и все
пойдет отлично. А пока прощай.
с восторженными постанываниями Собысчаса, которые так его разозлили, что
запихнул он машину в чулан, закидал ее старым хламом и закрыл на замок.
вообще, есть ли у Собысчаса разум? Надо с самого начала подойти к вопросу
иначе, с самого атомного уровня. Счастье - конечно, радость - без
сомнения, но не за чужой счет! Не из зла следующее! Вот так! Но что такое
зло? Вижу я, что до сих пор в своей конструкторской деятельности преступно
теорией пренебрегал.
Сертаков Виталий
Земляной Андрей
Маккарти Кормак
Флинт Эрик
Свержин Владимир
Соломатина Татьяна