Саломон. - Поработал бы в доках на разгрузке, как я каждый вечер вкалываю,
- небось, поменьше бы лыбился, дебил чертов!
крышечку, отшвырнул и большими, жадными глотками выхлебал содержимое.
глазеть на меня.
Саломон. Он увидел, как мелькнуло что-то темное: мимо ноги Чико вдоль
треснувшего плинтуса пробежал таракан. По носу Саломона покатилась
бисеринка пота, но он утерся раньше, чем капля добралась до кончика. -
Печет, - сказал он. - Не выношу жарынь. Голова от нее трещит. - В
последнее время голова у Маркуса Саломона болела чрезвычайно часто. А все
этот дом, подумал он. Грязные стены и окошко на пожарную лестницу. Черные
волосы Софии, в тридцать два года уже пронизанные седыми прядями, и
отчужденная усмешка Чико. Нужна какая-то перемена, смена обстановки, не то
он сойдет с ума. Вообще, какого черта он связался с этой бабой и ее
дебильным чадом? Ответ был достаточно ясен: чтоб было, кому приносить
пиво, стирать шмотки и раздвигать ноги, когда Саломон того хотел. Больше
на нее никто бы не позарился, а тем, кто занимался социальным
обеспечением, довольно было бы поставить примерно одну подпись, чтобы
упечь Чико в приют к другим таким же кретинам. Саломон погладил прохладной
бутылкой лоб. Поглядев в угол, на Чико, он увидел, что мальчишка
по-прежнему улыбается. Так Чико мог сидеть часами. Эта ухмылка; в ней было
что-то такое, что действовало Саломону на нервы. Позади Чико вверх по
стене вдруг пробежал здоровенный черный таракан, и Саломон взорвался,
словно выдернули чеку. - К чертям собачьим! - заорал он и запустил в
таракана полупустой пивной бутылкой.
или семью дюймами выше вздутого черепа Чико (но не разбилась, только
расплескала повсюду пиво), упала и покатилась по полу, а таракан метнулся
вверх по стене и юркнул в щель. Чико сидел совершенно неподвижно и
ухмылялся.
колени, прижала сына к себе, и Чико обнял ее худыми смуглыми руками.
вскочил; толстое брюхо и подбородки тряслись от бешеной злобы - на Чико,
на черных блестящих тараканов, которых, кажется, приходилось убивать снова
и снова, на простеганные трещинами стены и ревущий шум Ист-Ривер-драйв. -
Я ему всю харю набок сверну, мама родная не узнает, вот те крест!
Софии все-таки удалось отвернуть лицо Чико от Саломона. Привалившись
головой к плечу матери, мальчик испустил тихий бессильный вздох.
что он бросил в Чико бутылкой; потому, что пиво пропало зря. Он покинул
комнату, вышел за дверь и двинулся в конец коридора, к общей уборной.
кто-то в коридоре. Где-то играло радио, от стены к стене гулял громовой
рэп. Откуда-то наплывал горьковато-сладкий запах: в одной из нежилых,
заброшенных квартир, служивших теперь прибежищем наркоманам и торговцам
наркотиками, химичили с кокаином. Далекий вой полицейской сирены породил
за дверью напротив панический быстрый топот, но сирена мало-помалу
затихла, и топот смолк. Как она дошла до жизни такой, София не знала.
Нет-нет, решила она, неправда. Она отлично знала - как. Обычная история:
нищета, оскорбления и жестокие побои от отца - по крайней мере, мать Софии
называла того человека ее отцом. По ходу сюжета София в четырнадцать лет
становилась дешевой проституткой, промышлявшей в испанском Гарлеме; игла,
кокаин, обчищенные карманы туристов на Сорок второй улице. История из тех,
что, единожды начав разматывать, обратно уже не смотаешь. Софии случалось
оказываться и на распутье, когда требовалось принять решение... но она
неизменно выбирала улицу, погруженную во мрак. Тогда она была молода, ее
тянуло к острым ощущениям. Кто был отцом Чико, она, честно говоря, не
знала: возможно, торговец, который сказал, что он из Олбани и жена к нему
охладела, возможно, толкач с Тридцать восьмой улицы, тот, что носил в носу
булавки, а может быть, один из множества безликих клиентов, тенями
проходивших сквозь одурманенное сознание. Но София знала, что ее грех так
раздул голову младенца еще в утробе и превратил малыша в бессловесного
страдальца. Грех, а еще то, что как-то раз ее спустили с лестницы с
ребенком на руках. Такова жизнь. София боялась Саломона, но боялась и
лишиться Чико. Кроме сына, у нее ничего не было и ничего уже не
предвиделось. Пусть Саломон жестокий, бесчувственный и грубый, зато он не
выкинет их на улицу и не изобьет слишком сильно; уж больно ему нравится ее
пособие по безработице плюс те деньги, которые она получает на содержание
ребенка с задержкой в развитии. София любила Чико; он нуждался в ней и она
не желала отдавать его в холодные, равнодушные руки государственного
учреждения.
молоденькой девочкой она часто мечтала о ребенке... и в мечтах дитя
представало безупречным, счастливым, здоровым мальчуганом, полным любви,
благодати и... да, и чудес. Она пригладила Чико волосы и почувствовала на
щеке пальцы сына. София открыла глаза и посмотрела на него, на
единственный темный глаз и на мертвый, белый. Пальцы Чико легкими
касаниями путешествовали по ее лицу; София схватила руку сына и ласково
придержала. Пальцы у него были длинные, тонкие. Руки врача, подумала она.
Целителя. Если бы только... если бы только...
осколок синевы. "Все еще переменится, - зашептала она на ухо Чико. - Не
всегда будет так, как сейчас. Придет Иисус, и все изменится. В одно
мгновенье, когда ты меньше всего ожидаешь. Придет Он в белых одеждах,
Чико, и возложит на тебя руки свои. Он возложит руки свои на нас обоих, и
тогда, о, тогда мы взлетим над этим миром - высоко, так высоко... Ты
веришь мне?"
исчезала.
будет здрав телом и всяк обретет свободу. И мы с тобой, Чико. И мы с
тобой.
спросил:
угроза, оба это знали. Саломон рыгнул - отрыжка походила на дробь басового
барабана - и двинулся через комнату. Перед ним по полу прошмыгнул еще один
таракан. - Едрена мать! Откуда они лезут, сволочи? - Понятное дело, в
стенах этих тварей, должно быть, обреталось видимо-невидимо, но, сколько
Саломон ни убивал, дом кишел ими. Из-под кресла выскочил второй таракан,
крупнее первого. Саломон взревел, вынес ногу вперед и притопнул. Таракан с
перебитой спиной завертелся на месте. Ботинок Саломона опустился вторично,
а когда поднялся, таракан остался лежать, превращенный в нечто желтое,
слизистое, кашицеобразное. - Свихнешься с этими тварями! - пожаловался
Саломон. - Куда ни глянешь, сидит новый!
вылазят.
ухмылка. - Что смешного? Ну, придурок! Что, черт побери, смешного?
быть мозгам, у него большая дырка!
глаза блестели. Бывая рядом с Чико - касаясь его - она неизменно
чувствовала себя такой сильной, такой... полной надежд.
хочешь, чтобы мы ушли, мы уйдем. Только скажи, и мы уберемся отсюда.
колотилось, но слова, вскипая, переливались через край. - Можно и еще
пожить.
впервые за очень долгое время она действительно поверила в это. - Вот
увидишь. Все утрясется.
захохотал, но смех звучал принужденно. София не пятилась от него. Она
стояла, вскинув подбородок и распрямив спину. Иногда она становилась
такой, но ненадолго. По полу, чуть ли не под ногой у Саломона, пробежал
еще один таракан. Саломон притопнул, но проворства таракану было не
занимать.
начал обращаться с ним по-человечески.
когда в ее голосе чувствовалась сила; он тогда невольно казался себе
слабым. И вообще, для скандала было слишком жарко. - Мне надо собираться
на работу, - сказал он и, начиная стаскивать волглую футболку, двинулся в
коридор. Мысленно он уже переключился на бесконечные ряды ящиков, сходящих
с ленты конвейера, и на грохочущие грузовики, подъезжающие, чтобы увезти
их. Саломон знал, что будет заниматься этим до конца своих дней. Все