намека на ходжинсовскую хватку, столь присущую ей самой - явно ведь только
благодаря матери мы все сохраняли нашу, пусть и хрупкую, свободу. Да что
хватка - у меня даже руки были не тем концом приставлены; дом
разваливался, все время требовалось то одно, то другое, а от меня не было
никакого проку. Если, скажем, мать велела мне как-то закрепить
разболтавшиеся доски восточной стены - я, едва взявшись за молоток, бил
себя по пальцам. Стоило мне помотыжить огород, бесценные овощи погибали
все без исключения, только сорняки оставались в целости-сохранности. Вот
сгребать зимой снег я мог с невероятной скоростью, потому что был силен и
вынослив - но любая работа, требовавшая ловкости, оставалась для меня
непостижимым таинством. Кое-как я еще справлялся с упряжью нашей кобылы
Бесси и мог запрячь ее в повозку, когда отец собирался в Поукипси; но если
я брался помочь ему в поле либо в кузне, боюсь, все мои честные старания
лишь до крайности раздражали этого мягкого человека. Раньше или позже он
бросал поводья тянущей плуг кобылы или опускал молот на наковальню и
мрачно произносил:
путаешься под ногами.
грамоте очень рано и даже изрядно в этом преуспел. Но и тут не все было
слава Богу; мать смотрела на грамотность как на нечто, выделяющее
Ходжинсов и Маккормиков из вынужденной подписываться крестиками серой
массы, как на качество, полезное в деле, способное неким образом вывести
когда-нибудь из нищеты. Я же считал, что чтение ценно само по себе, а
такой взгляд, похоже, напоминал ей бесхребетность моего отца или
антиобщественное поведение дедушки Бэкмэйкера.
не переделаешь, - это был явный намек на дедушку Бэкмэйкера, - но, если
постараться, и в этом мире можно что-то сделать. Всегда есть выход.
как на последний способ избавиться от нищеты или контрактной кабалы. Тут
они с отцом были единодушны; оба верили в упорный труд, а не в счастливый
случай.
упорному труженику. Помню, в четверти мили, не больше, от отцовской кузни
разбился минибиль - индивидуальное средство передвижения, не нуждающееся в
рельсах. Это была блистательная, несравненная, невообразимая удача.
Минибили, как и все предметы роскоши, редко встречались в Соединенных
Штатах; вот в процветающих странах, таких, как Германский Союз или
Конфедерация, их навалом. Нам при переездах оставалось полагаться на
безотказных лошадок да на ветхие, вконец разбитые железные дороги. В
Конгрессе десятилетиями ломались копья из-за Тихоокеанской
трансконтинентальной магистрали, которую никак не могли достроить - хотя в
Британской Америке давно уже была такая, а в Конфедеративных Штатах -
целых семь, потому что на управляемые аэростаты, экономичные и уже
довольно распространенные, все еще смотрели с толикой недоверия. Редкий
миллионер со связями во Франкфурте, Вашингтон-Балтиморе или Лисберге мог
позволить себе блажь трястись в дорогом, сложном, требующем специально
обученного водителя минибиле по рытвинам и колдобинам наших дорог. Лишь
отчаянный сумасброд решился бы сменить залитые гудроном улицы Нью-Йорка,
или его ближайшего соседа, Бруклина, в котором твердые резиновые покрышки
минибиля могли, на худой конец, ехать по рельсам конки либо каблокара
(*10), на топкие, разъезженные грунтовки; а иных магистралей севернее
Харлем-ривер (*11) не было.
механизме неизбежно ломалась или отлетала какая-нибудь деликатная деталь.
И тогда единственным, от кого можно было ожидать помощи - если только
авария не происходила где-нибудь возле телеграфа; тут лихач сразу вызывал
из города помощь - оказывался ближайший кузнец. Кузнецы, как правило, худо
разбирались в том, как и почему ездят минибили, но, положив перед собою
сломанную деталь, могли, если машина пострадала не очень серьезно,
сварганить сносную замену и поставить ее на место. Время, потраченное на
эту операцию, сельские гефесты предпочли бы провести, подковывая лошадей,
готовя полевой инвентарь к весне или просто пожевывая с отсутствующим
видом травинку - и потому они вознаграждали себя, выставляя непомерный
счет, чуть ли не двадцать пять, а то и все тридцать центов за каждый час
работы; и перекладывали, таким образом, все тяготы своей сельской бедности
и независимости на плечи бессмысленно богатого и великолепно беспомощного
городского вояжера.
1933 года; мне тогда было двенадцать. Водитель добрался до кузни, оставив
донельзя раздраженного владельца минибиля одного в закрытой пассажирской
кабине - как на необитаемом острове. Отец, с одинаковой сноровкой способен
был починить и часы, и грабли; беглый осмотр минибиля убедил его, что
единственный выход - это перетащить машину прямо к кузнечному горну, тогда
можно будет нагреть и выправить пострадавшую деталь, отсоединить которую
ни у кого не получалось. И водитель, и владелец, и отец не раз повторяли,
как эта деталь называется, но всю свою жизнь я был настолько туп в
подобных "практических" делах, что уже через десять минут не мог вспомнить
названия; и уж подавно не могу через тридцать лет.
Попроси мистера Джонса одолжить мне его упряжку.
через двадцать минут, - добавил владелец минибиля, высунувшись из окна.
посвятил жизнь, внушило мне отвращение к преувеличениям и гиперболам; но я
действительно шевелился быстрее, чем когда-либо прежде.
Двадцатипятицентовик - круглый, сверкающий, серебряный! Мальчишка,
которому подвернулась случайная работа, должен вкалывать целый день, чтобы
получить столько! Взрослый зарабатывает столько не меньше, чем за полдня -
если он, конечно, не на контракте и не работает сверхурочно. И это - мне!
И это я смогу истратить его, как захочу!
широкую спину - а буйный поток грез с каждой секундой захватывал меня
сильнее и сильнее. Со столь счастливо обретенной денежкой я мог бы,
наверное, уговорить отца взять меня с собой в Поукипси, когда он поедет
туда в следующий раз. В тамошних магазинах я мог бы отыскать несколько
ярдов расписной хлопчатой ткани для матери, или для отца - коробку сигар,
до которых он был большой охотник, но редко решался купить, или что-нибудь
этакое, невообразимое, для Мэри Маккачн; она была года на три старше меня,
и в последнее время тузиться с нею стало как-то особенно тревожно, но и
особенно необходимо - втайне от всех, разумеется, чтобы не прослыть
кисейной барышней, меряясь силой со слабой девчонкой, а не с другим
пацаном.
лотерейного билета. Не только мои родители были безоговорочно против этого
распространенного надувательства - я и сам чувствовал странное,
пуританское отвращение к тому, чтобы дергать судьбу за хвост.
Ньюмена. Конечно, я не смог бы себе позволить какую-нибудь из последних
английских или конфедератских книжек - даже романы, читать которые я
считал ниже своего достоинства, стоили пятьдесят центов в оригинальном и
тридцать - в нашем местном, пиратском издании; но какие сокровища таились
под обложками двенадцатисполовинойцентовых перепечаток и десятицентовых
классиков!
мистера Ньюмена, которую знал, как свои пять пальцев; я давно излазил ее
вдоль и поперек под убаюкивающее тиканье иных его товаров, приносивших
куда больший доход. Мой двадцатипятицентовик мог дать мне пару
перепечаток, но я прочел бы их за пару вечеров и остался бы не богаче, чем
прежде - покуда содержание не выветрилось бы у меня из головы и я не стал
бы читать сызнова. Лучше, пожалуй, потратиться на приключенческие повести
в мягких ярких обложках, где энергично и захватывающе рассказывается о
жизни на Западе или о триумфальных победах в Войне за Юг. Правда, чуть ли
не все они были написаны конфедератскими авторами, а я - скорее всего,
благодаря деду Ходжинсу и матери - всем сердцем сочувствовал проигранному
делу Шеридана (*12), Шермана (*13) и Томаса (*14). Но патриотизм не мог
превратить мое сердце в камень, оно начинало трепетать при одном лишь виде
ярких обложек, пусть бы и конфедератских; литература этого сорта попросту
игнорировала границу, протянувшуюся до Тихого океана.
на пять томиков в бумажных переплетах, а на десять подержанных или
уцененных; и тут вдруг сообразил, что еду как-то уж слишком долго.
Потрясенный внезапным перелетом из немного затхлого сумрака тесной лавки
Ньюмена к свету и простору, я огляделся и в полном смятении обнаружил, что
Бесси даже и не думает везти меня к Джонсам, а просто прогуливается - в
противоположном направлении.
тем же вечером, когда, мало того, что я не получил обещанной монеты, меня
от души выдрала ивовым прутом мать - отец, по своему обыкновению,
меланхолично уклонился от выполнения отчего долга. Но из него - я имею в
виду, из анекдота, конечно; а впрочем, и из прута тоже - можно уяснить на
будущее, как я ухитрялся, гонясь за мечтой, упускать в реальном мире то,
что, казалось, само шло в руки.
существенной, частью жизни, все крепла да крепла. Другие мальчишки
двенадцати-тринадцати лет мечтали путешествовать в диких просторах Дакоты,
Монтаны, Вайоминга, мечтали законтрактоваться в компанию, возглавляемую
юной красавицей - это было одной из наипопулярнейших тем книжек в мягких