ногах. Что это? Почему меня это не пугает?
похоже на огромную амебу, бесформенную и прозрачную, и внутри него видны
какие-то черные зерна. На вид оно примерно моего веса.
молекул? Тогда этому чудищу лучше убраться подальше - когда взойдет
Солнце, ему понадобится тень. На солнечной стороне Плутона температура на
целых пятьдесят градусов выше нуля! Выше абсолютного нуля.
ледяному кратеру. Неужели моя мысль заставила его уйти? Нет, чепуха. Ему,
наверно, не понравился мой запах. Как ужасающе медленно оно ползет, если я
замечаю его движение! Я вижу его боковым зрением, как расплывчатое пятно,
- оно спускается вниз, к посадочной ступени и крохотной застывшей фигурке
первого человека, который погиб на Плутоне.
взглянуть, насколько велики разрушения. Кто-то должен был струей ранцевого
двигателя прожечь туннель во льду и проползти по нему в полость под
посадочным кольцом. Мы старались не думать о возможных осложнениях. Мы все
равно уже погибли. Тот, кто вползет под кольцо, погибнет наверняка; что ж
из этого? Смерть есть смерть.
Джерома пошел бы я.
стенки полости. Мы здорово попались, вернее, попался я. Потому что Джером
был уже все равно что мертв. В газовой полости был настоящий радиоактивный
ад.
наверно, все подходящие слова он израсходовал раньше, на более мелкие
неприятности.
старался говорить спокойно, несмотря на слезы. Джером не увидел моих слез.
Если он догадывался, это его дело. Он описал мне ситуацию, сказал:
"Прощай", а потом шагнул на лед и снял шлем. Туманное белое облако
окружило его голову, потом оно взорвалось и опустилось на лед крошечными
снежинками.
сжимая в руках шлем: памятник самому себе, первому человеку на Плутоне.
Иней лежит на его лице.
ослепительно белая точка в просвете между двумя вершинами-близнецами.
Потом оно метнулось вверх - и вращающийся небосвод вздрогнул и застыл. Вот
почему я не заметил этого раньше! Это происходит так быстро!
Неужели...
мог подняться к нему. Системы жизнеобеспечения были исправны, но рано или
поздно я бы замерз или остался без кислорода.
анализируя их, сообщая данные Сэмми по лазерному лучу, отправляя ему
возвышенные прощальные послания и испытывая жалость к самому себе. Каждый
раз, выбираясь наружу, я проходил мимо статуи Джерома. Для трупа, да еще
не приукрашенного бальзамировщиком, он выглядел чертовски хорошо. Его
промерзшая кожа была совсем как мраморная, а глаза были устремлены к
звездам в мучительной тоске. Каждый раз, проходя мимо него, я гадал, как
буду выглядеть сам, когда придет мой черед.
Ты не должен сдаваться.
Сэмми. Всего лишь крохотные прожилки кислорода, смешанного с другими
газами, - вроде прожилок золотоносной руды в скале. Они были слишком малы,
они пронизывали лед слишком тонкой паутиной.
совершенно заново, да еще переделывать конструкцию посадочной ступени. Для
электролиза нужна энергия, для обогрева тоже. А у меня были только
аккумуляторы.
Он был в еще большем отчаянии, чем я. Я не исчерпал списка своих
прощальных посланий - просто перестал их посылать, потому что они сводили
Сэмми с ума.
пришла, надежда.
азотом, лежат полмиллиона трупов. Полмиллиона замороженных людей ждут
своего воскрешения, ждут того дня, когда врачи научатся размораживать их
без риска для жизни, научатся устранять те нарушения, что вызваны ледяными
кристалликами, пробившими стенки клеток в их мозгах и телах, научатся
лечить те болезни, что убивали их.
секунды. Если двигаться быстро, за это время можно сбросить скафандр. Без
его защиты черная плутонова ночь за считанные мгновения высосет все тепло
из моего тела. И при пятидесяти градусах выше абсолютного нуля я буду
стоять замороженный и ждать второго пришествия - врачей или господа бога.
понравился вчера. А может, я смотрю не в ту сторону.
Боковым зрением я вижу посадочную ступень - целехонькую и неподвижную.
вершине черной скалы, неотрывно и вечно глядя на горизонт. Я успел принять
эту героическую позу, прежде чем холод коснулся мозга. Лицом к востоку,
молодой человек! Правда, я немного спутал направление. Но пар от моего
дыхания заслонял тогда от меня мир, и я все делал в безумной спешке.
им, где я.
равнина, и Джером, и я бесконечно погружаемся в черное небо.
исполненных надежды мертвецов на Земле хранят всего лишь при температуре
жидкого азота. Это кажется страшной карой после ночей на Плутоне, когда
пятьдесят градусов абсолютного дневного тепла рассеиваются в пространство.
температуру и выключают меня, словно какую-нибудь обыкновенную машину. Но
по ночам сеть моих нервов превращается в сверхпроводник. По ней текут
токи, текут мысли, текут ощущения. Медленно, безумно медленно.
Стопятидесятитрехчасовые сутки Плутона сжимаются в какие-нибудь пятнадцать
минут. При таком темпе я, пожалуй, дождусь.
нет эмоций. Но кое-что я все-таки ощущаю: тяжесть, навалившуюся на меня,
боль в ушах, растягивающее усилие вакуума, приложенное к каждому
квадратному миллиметру моего тела. Моя кровь не вскипает в вакууме. Но
внутри моего ледяного тела заморожено напряжение, и мои нервы непрестанно
говорят мне об этом. Я ощущаю, как ветер скользит по моим губам, словно
легкий сигаретный дымок.
дождусь!
того чтобы затеряться, даже маленькая планета достаточно велика. Но ведь
есть еще посадочная ступень.
сконденсировались на ее корпусе. Серовато-белое на серовато-белом:
сахарная голова на неровном ледяном подносе. Я могу простоять здесь
вечность, пока они не отыщут мой корабль среди бесконечной равнины.
снова восходят в тех же местах. Теплится ли в теле Джерома такая же
полужизнь, как и в моем? Ему следовало бы раздеться. Господи, как бы я
хотел смахнуть иней с его глаз!