Чтение 2–й страницы книги ~В ожидании Олимпийцев~

сказать так: то, что мы придумываем, всегда волнует сильнее, чем то, что
видим. В особенности же, к примеру, когда лицезреем низкую и плотную
британку типа Лидии.

Поэтому я купил билет на ночной экспресс в Рим, где собирался
пересесть на водолет до Александрии. Упаковывался я серьезно, не позабыв о
соломенной шляпе от солнца, с модными широкими полями; про жидкость,
отгоняющую насекомых, и - а как же! - о табличках и стилосе, на тот
случай, если в голову все же забредет какая-нибудь идея для книжки.
Египет!... Город, где как раз начинается зимняя сессия конференции,
посвященной Олимпийцам... где я буду находиться среди ученых и
астронавтов, несомненно пышущих идеями для новых научных романов, которые
я напишу... и где будет тепло...

И где эдилы моего издателя с трудом найдут меня, в том случае, если
никакая идея меня не посетит.

2. ТАМ, КУДА ИДУТ ЗА ИДЕЯМИ

И никакая идея так меня и не посетила. Я был несколько разочарован.
Кое-какие из моих лучших романов родились в поездах, самолетах и на
кораблях, потому что никто не мешает, да и я сам никуда не могу удрать,
поскольку идти-то некуда. На этот раз ничего из этого не вышло. Все время,
пока поезд волочился по мокрой и пустынной зимней английской равнине, я
сидел, держа табличку перед собой и приготовив стилос к незамедлительному
действию. Но даже и тогда, когда мы въехали в тоннель, поверхность
таблички оставалась девственно чистой.

Творческий ступор случался в моей карьере уже не в первый раз. Это
как бы профессиональная болезнь любого писателя. Но на этот раз было
паршивей всего. Я ведь и вправду возлагал большие надежды на "Ослиную
олимпиаду", даже рассчитывал, что она выйдет в свет как раз в те чудесные
дни, когда Олимпийцы лично появятся в нашей Солнечной системе, что само по
себе будет шикарной рекламой, и книжка разойдется сумасшедшим тиражом... А
что самое паршивое, я уже растратил весь аванс. У меня оставался кое-какой
совершенно скромненький кредитец.

Уже не в первый раз я стал подумывать над тем, как бы оно было, если
бы мне заняться другим делом. Пойти, например, на государственную службу,
как хотел мой отец.

Впрочем, особого выбора у меня и не было. Родился я в трехсотую
годовщину с начала покорения космоса, и мать рассказывала, что первым
сказанным мною словом было "Марс". Еще она говорила, что это вызвало некое
недоумение, так как она сразу же подумала про бога, а не про планету, и
они с отцом стали серьезно подумывать, а не послать ли меня по духовной
линии. Но когда я уже научился читать, все прекрасно знали, что я
свихнулся на космосе. Как и большинство ровесников (тех, что до сих пор
любят мои книги) я воспитывался на отчетах космических экспедиций. Мне
исполнилось чуть больше десяти лет, когда были получены первые снимки с
зонда, посланного к Юлии, планете, кружащей в системе Альфы Центавра. На
снимках были кристаллические структуры и деревья с серебряными листьями. Я
переписывался с одним парнем, проживавшим в одной из пещерных колоний на
Луне, и буквально запоем вчитывался в сообщения о погонях эдилов за
преступниками на спутниках Юпитера. Я не был единственным из ровесников,
кого очаровал космос, только никогда уже не вырос из этого.

Естественно, я стал писать научные романы; больше ни о чем понятия у
меня не было. Как только заработал первые деньги за фантастику, тут же
бросил должность секретаря посла с западного полушария и попытался жить
исключительно литературным трудом.

И мне это даже неплохо удавалось. Скажем, могло быть и хуже. А уж
говоря точнее, я держался на некотором, пусть не всегда и ровном по
значимости, но уровне - два романа в год. Причем, свое хобби - красивых
женщин, как, например, Лидия - мог удовлетворять благодаря дополнительному
заработку, когда мои книжки дожидались театральной или телевизионной
постановки.

Именно тогда и стали поступать сигналы от Олимпийцев, и производство
научных романов предстало в совершенно новом свете.

Понятно, это было самым сенсационным известием за всю историю
человечества. Выходит, существуют и другие разумные существа, населяющие
окрестности звезд нашей Галактики. Только мне никогда не приходило в
голову, что это событие повлияет на меня непосредственно, если не считать
первоначальной радости и восторга.

А ведь сначала, действительно, была радость. Мне удалось проникнуть в
ту самую радиообсерваторию в Альпах, где были записаны первые сигналы, и я
слыхал их собственными ушами:

бип УА бип

бип ИИ бип УА бип бип

бип ИИ бип ИИ бип УА бип бип бип

бип ИИ бип ИИ бип ИИ бип УА УУУУ

бип ИИ бип ИИ бип ИИ бип ИИ бип УА бип бип бип бип бип

Это сейчас все кажется совсем простым, но понадобилось какое-то
время, прежде чем кто-то додумался, что означают эти первые сигналы
Олимпийцев. (Понятное дело, тогда еще Олимпийцами их не называли. Их и
сейчас не называли бы так, если бы какое-то влияние имели священники, до
сих пор считающие, что это чуть ли не святотатство. Ну а как, в конце
концов, прикажете называть подобных богам существ с неба? Название
принялось сразу же, а священникам оставалось только согласиться.) Не стану
скрывать, что первым, кто расшифровал эти сигналы и приготовил ответ, был
мой добрый приятель Флавий Сэмюэлус бен Сэмюэлус. Этот ответ мы и послали
- тот самый ответ, что через четыре года проинформировал посылавших сигнал
Олимпийцев, что их услыхали.

Тем временем, все привыкали к волшебной новой истине: мы не одиноки
во Вселенной! Рынок поглощал абсолютно любое количество научных романов.
Моя следующая книжка называлась "Боги из радио", и типографиям не
удавалось удовлетворить спрос.

Мне казалось, что так будет всегда. Так и могло быть... если бы не
пугливые цензоры.

Тоннель я проспал, впрочем, и все остальные, включая и
трансальпийский, а когда проснулся, поезд уже подъезжал к Риму.

Хотя таблички оставались такими же девственно чистыми, я чувствовал
себя значительно лучше. Воспоминания о Лидии уходили, до предоставления
нового научного романа у меня было еще двадцать девять дней; причем, Рим -
это всегда Рим! Пуп Вселенной! Ну, если не считать всех тех новых
астрономических знаний, которые могли сообщить Олимпийцы. Во всяком
случае, это самый замечательный и великолепный город в мире. Здесь
происходит все!

Не успел я послать стюарда за завтраком и переодеться в свежую
одежду, как мы уже были на месте, и надо было выходить из поезда под крышу
громадного, шумного вокзала.

Я уже несколько лет не видел Рима, но Вечный Город со временем не
меняется. Тибр все так же вонял. Новые жилые небоскребы все так же
эффективно закрывали древние руины, разве что подойти слишком уж близко;
все так же досаждали мухи, а молодые римляне все так же осаждали вокзал,
навязывая свои услуги в качестве проводников по Золотому Дому (как будто
кто-то из них мог пройти сторожевые посты Легионов), предлагая попутно
купить священные амулету или собственную их сестру.

Поскольку когда-то я работал здесь одним из секретарей проконсула
народа чирокезов, в Риме у меня оставались друзья. Но, так как мне не
пришло в голову предупредить их о своем приезде, я никого из них не
застал. Выбора не оставалось, пришлось ночевать в многоэтажном постоялом
дворе на Палатинате.

Комната была бессовестно дорогой. В Риме вообще все дорого - и
поэтому, люди вроде меня живут в глухой провинции типа Лондона. Но я
пришел к мысли, что пока придут счета, то либо найдется способ
удовлетворить Маркуса, а значит получить и остальные деньги, либо дела
пойдут настолько паршиво, что несколько дополнительных долгов погоды не
изменят.

Придя к этому выводу, я решил себе позволить роскошь нанять слугу.
Выбрал улыбчивого, мускулистого сицилийца, ожидающего в бюро по найму
прямо в вестибюле постоялого двора, дал ему ключи от багажа, приказал
отнести все в номер, а потом заказать билеты на завтрашний водолет в
Александрию.

И вот тут счастье стало ко мне милостивей. Когда сицилиец вернулся ко
мне за следующими поручениями в винный погребок, где я проводил время, он
сообщил:

- Гражданин Юлий, я узнал, что некий гражданин завтра тоже поплывет в
Александрию. Не желаешь ли ты разделить с ним каюту?

Это приятно, когда наемный слуга старается сэкономить твои расходы.

- А кто он такой? - спросил я, хотя своим тоном уже выражал согласие.
- Не хотелось, чтобы попался какой-нибудь зануда.

- Можешь проверить сам, гражданин Юлий. Он сейчас в бане. Это иудей
по имени Флавий Сэмюэлус.

Через пять минут я уже разоблачился и, завернувшись в простыню,
осматривался по тепидарию.

Сэма я заметил сразу же. Он лежал, вытянувшись и прикрыв глаза, в то
время, как массажист разминал его старое, жирное тело. Не говоря ни слова
я растянулся на соседнем каменном столе. Когда Сэм со стонами перевернулся
на спину и открыл глаза, я сказал:

- Привет, Сэм! Чтобы узнать меня, ему понадобилось какое-то время,
так как перед баней он снял контактные линзы. Но после усиленной мимики