Чтение 2–й страницы книги ~Книга Мерлина~

соколы тоже ведь ferae naturae: и это в них самое любопытное.

Глаза оставались закрытыми.

-- А вот другая твоя мысль, насчет... относительно того,
что люди -- машины, вот она неверна. А коли и верна, то это
ведь ничего не значит. Потому что, если все мы -- машины, то не
о чем и тревожиться.

-- Вот это мне понятно.

Странно, но он и вправду это понял. Глаза его открылись,
да так и остались открытыми.

-- Помнишь ангела в Библии, готового пощадить целый город,
если в нем отыщется хотя бы единый праведник? И ведь не один
отыскался. То же относится и к Homo ferox, Артур, даже сейчас.

В глазах, неотрывно глядевших на маячившее перед ними
видение, возникло подобие интереса.

-- Ты слишком буквально воспринял мои советы, Король.
Неверие в первородный грех вовсе не подразумевает веры в
первородную добродетель. Оно подразумевает лишь, что не следует
верить в абсолютную порочность человека. Человек, быть может,
порочен и даже очень порочен, а все же не абсолютно. В
противном случае, согласен, любые попытки бессмысленны.

Артур произнес, расплывшись в одной из своих ясных улыбок:

-- Да, это хороший сон. Надеюсь, он окажется длинным.

Его учитель стянул с носа очки, протер их, снова надел и
внимательно оглядел старика. За стеклами очков поблескивало
удовлетворение.

-- Если бы ты, -- сказал он, -- не пережил всего этого, ты
бы так ничего и не понял. Никуда не денешься, знание -- вещь
наживная. Ну, как ты?

-- Бывает и хуже. А ты?

-- Отменно.

Они обменялись рукопожатием, как если бы только что
встретились.

-- Побудешь со мной?

-- Вообще-то говоря, -- отвечал некромант, звучно
сморкаясь, чтобы скрыть ликование, а может быть и раскаяние,
-мне и находиться-то здесь не положено. Я просто послан к тебе
с приглашением.

Он сложил носовой платок и сунул его под шляпу.

-- А мыши? -- спросил Король, и глаза его в первый раз
чуть заметно блеснули. На секунду кожа у него на лице дрогнула,
натянулась, и под нею, быть может, в самых костях, проглянула
конопатая, курносая физиономия мальчишки, которого когда-то
давно очаровал Архимед.

Мерлин с удовольствием стянул с головы колпак.

-- Только одна, -- сказал он. -- По-моему, это была мышь,
хотя теперь уже толком не скажешь, усохла наполовину. Глянь-ка,
а вот и лягушка, я еще летом ее подобрал. Она, бедолага, попала
во время засухи под колеса. Силуэт -- само совершенство.

Он с удовлетворением ее обозрел, прежде чем сунуть обратно
в шляпу, затем уложил ногу на ногу и, поглаживая колено, с
таким же удовлетворением обозрел ученика.

-- Итак, приглашение, -- сказал он. -- Мы надеялись, что
ты нанесешь нам визит. Битва твоя, полагаю, как-нибудь
обойдется без тебя до утра?

-- Во сне это не имеет значения.

Видимо, это замечание рассердило волшебника, ибо он гневно
воскликнул:

-- Послушай, перестань ты все время твердить о снах! Нужно
же все-таки хоть немного уважать чувства других людей.

-- Не обращай внимания.

-- Да, так вот, -- приглашение. Мы приглашаем тебя
посетить мою пещеру, ту самую, куда меня засадила молодая
Нимуя. Помнишь ее? Там собрались кое-какие друзья, ждут тебя.

-- Это было бы чудесно.

-- К сражению у тебя, насколько я знаю, все подготовлено,
а заснуть ты все равно навряд ли заснешь. И может быть, если ты
погостишь у нас, на душе у тебя полегчает.

-- Совершенно ничего у меня не подготовлено, -- сказал
Король, -- но в сновидениях так или этак, а все как-то
устраивается.

При этих словах старый господин выскочил из кресла, цопнул
себя за лоб, словно подстреленный, и воздел к небесам палочку
из дерева жизни.

-- Силы благие! Опять эти сны!

Величавым жестом он сорвал с себя остроконечную шляпу,
пронзил взглядом бородатую фигуру насупротив, с виду такую же
старую, как он сам, и -- в виде восклицательного знака -треснул
себя палочкой по макушке, И полуоглушенный, ибо не расчитал
силу удара, -- снова упал в кресло.

Старый Король наблюдал за Мерлином, и душа его согревалась.
Теперь, когда давно утраченный друг столь живо снился ему, он
начинал понимать, почему тот вечно и совершенно сознательно
валял дурака. Шутовство было приемом, посредством которого он
облегчал людям учение, позволяя им, и учась, не утрачивать
ощущение счастья. Король начинал испытывать симпатию, и даже не
без примеси зависти, к старческой отваге своего наставника,
способного верить и не оставлять стараний, причудливых и
бесстрашных, -- и это с его-то опытом и в его летах. От мысли,
что доблесть и стремление к благу все же способны выстоять, на
душе становилось светлее и легче. С облегченным сердцем Король
улыбнулся, закрыл глаза и заснул -- по-настоящему.

Ощущения от лечебной процедуры приятностью не отличались.
Примерно такие же возникают, когда волосы с силой расчесываешь
"против шерсти", или когда массажист самой неприятной
разновидности, из тех, что пристают к пациенту с требованием
"расслабиться", вправляет вывихнутую лодыжку. Король вцепился в
подлокотники кресла, стиснул зубы, закрыл глаза, и покрылся
потом. Когда он во второй раз за эту ночь открыл их, окружавший
его мир разительно переменился.

-- Благие небеса! -- воскликнул он, вскочив на ноги.
Покидая кресло он перенес свой вес не на запястья, как это
делают старики, но на ладони и кончики пальцев. -- Ты только
взгляни, какие глубокие глаза у этого пса! Свечи отражаются в
них не от поверхности, а от самого дна, будто от донышка кубка.
Почему я этого прежде не замечал? А там, смотри, в купальне
Вирсавии дырка протерлась, не грех бы ее заштопать. И что это
там за слово в книге? Susp.? Кто же это унизил нас так, что мы
стали вешать людей? Разве заслуживает того хотя бы один
человек? Мерлин, а почему, когда я ставлю между нами свечу,
свет не отражается в твоих глазах? В лисьих глазах отсвет
красный, в кошачьих зеленый, у лошади желтый, у пса
шафранный... А посмотри, какой у сокола клюв, там же зубчики,
как на пиле! У ястреба с пустельгой таких не бывает. Должно
быть, это особенность falco. И как странно устроен шатер! Одно
толкает его вверх, другое тянет книзу. Ex nihilo res fit<$FИз
ничего -- нечто (лат.)>. А шахматные фигуры, ты только взгляни!
Мат, видите ли! Ну нет, мы начнем игру заново...

Вообразите заржавелый засов на садовой калитке, -- то ли
его поставили косо, то ли калитка обвисла с тех пор, как его
привинтили, но вот уже многие годы засов не встает толком на
место, приходится его либо вбивать, либо втискивать, немного
приподымая калитку. Вообразите теперь, что этот старый засов
отвинтили, отдраили наждаком, выкупали в керосине, отшлифовали
тонким песочком, основательно смазали, и затем искусный
мастеровой снова приладил его да так, что засов ходит
туда-сюда, подчиняясь нажатию пальца, -- что там пальца,
перышка! -- на него достаточно дунуть, чтобы он открылся или
закрылся. Представляете, что он испытывает? Он испытывает
блаженство, как человек, поправляющийся после горячки. Он
только и ждет теперь, чтобы его подвигали, он жаждет
насладиться приятнейшим, неизменно исправным движением.

Ибо счастье -- это лишь побочный продукт осуществленного
предназначения, как свет -- побочный продукт электрического
тока, бегущего по проводам. Если ток не проходит, не будет и
света. Потому-то и не достигает счастия тот, кто ищет его для
себя одного. Человеку же довлеет стремиться к тому, чтобы стать
подобным исправно скользящему засову, току в его
беспрепятственном беге, выздоравливающему больному, которому
жар и головная боль так долго не позволяли даже двинуть
глазами, -- а ныне они без устали трудятся, двигаясь с
легкостью чистых рыбок в чистой воде. Глаза работают, работает
ток, работает засов. Загорается свет. Вот в этом и счастье: в
безупречно выполненной работе.

-- Легче, легче! -- сказал Мерлин. -- Мы, вроде бы, на
поезд не опаздываем.

-- На поезд?