Чтение 2–й страницы книги ~Черное таро~

- Ну так что?

- А вот, глянь, Георгий Иванович. Подковы не наши и гвозди вишь как лежат.

- Думаешь, француз?

- Да кто ж его знает. Вроде бы и далеко от француза оторвались, а там, как Бог положит.

Головко вернулся к коляске. Князь, достав табакерку, отправил в левую ноздрю понюшку табаку, подышал часто, утер слезинку и посмотрел на него.

- Не желаете, Георгий Иванович?

- Благодарствуйте, не приучен.

- Вот и господин Корсаков отказывается, - сокрушенно сказал Козловский, - эх молодежь. А зачем остановка, позвольте спросить?

- Похоже, впереди французский разъезд.

- Много их? - спросил Корсаков.

- Не больше десятка, господин корнет. Свернули направо не далее, как час назад, - ответил Головко.

- Куда ведет эта дорога, Николай Михайлович?

- Дорога? - переспросил, нахмурившись, Козловский, - это на Павлов посад, а нам левее, на Караваево. Там, на слиянии Клязьмы и Шерны деревенька моя, имение, еще дедом обустроенное. А вы, корнет, похоже, желаете француза догнать?

- Вы правы князь, - Корсаков пустил подбородный ремешок, снял и приторочил к седлу ментик, - не годится врага в тылу оставлять. Хорунжий, собери казачков своих, проверьте оружие, - он вынул из седельных кобур пистолеты, проверил шомполом заряд, - а вы езжайте потихоньку, князь. Уверен, мы скоро вас нагоним.

- Ну что ж, знать судьба такая, - прошептал Козловский.

Хорунжий с неохотой подозвал казаков, объяснил задачу. Казаки хмурились. Корсаков, горяча коня, вырвался к перекрестку.

- Ну, чего ждем, господа казаки?

- Езжайте, Георгий Иванович, - кивнул хорунжему Козловский, - что написано - то и сбудется.

- Эх, - с горечью пробормотал Головко, - дал же Бог командира. Вы не беспокойтесь, Николай Михайлович, мы быстро обернемся, - пообещал он, с места посылая коня в галоп.

Казаки пролетели следом, обдавая князя запахом лошадиного пота и взметнувшейся из-под копыт пылью.

- Пожелайте удачи, князь, - крикнул, поднимая коня на дыбы, Корсаков.

- Езжайте уж, корнет, - пробормотал Козловский, - ваша смерть еще далеко.

После двадцати минут скачки, корнет осадил коня. Дорога, выходя из леса на простор полей, просматривалась далеко и была пустынна, будто по ней испокон веку никто не ездил. Семен, не спешиваясь, проехал вперед, высматривая следы.

- С ночи никто не ездил, - доложил он хорунжему.

- Не иначе, лесом пошли, - сказал Головко.

Корсаков выругался, привстал на стременах.

- Да, но в какую сторону?

Хорунжий пожал плечами.

- Воротимся к мосту, где князя оставили, если след, в лес ведущий есть - казак его всегда отыщет.

Рассыпав казаков вдоль обочины, они повернули назад, двигаясь неспешной рысью. К дороге выходило множество тропинок, но то были звериные тропы, которые можно оставить без внимания. В одном месте Семен спешился, ведя в поводу коня, углубился в лес, но вскоре вернулся.

- Натоптали, вишь, тропу - чисто тракт проезжий, - пожаловался он хорунжему, - небось местные по грибы-ягоды шастают, но француза тут и близко не было.

Головко догнал едущего впереди Корсакова.

- Что на сердце у меня неспокойно, Алексей Василич. Может, поспешим?

- Успеем, - беспечно отозвался корнет, - князь торопиться не будет - кони устали, да и сам в летах немалых.

- Я не к тому. А ну, как француз на него наскочит?

- Ты сперва найди их, французов.

- Ваше благородие, - позвал Семен, - следы. Вроде, те же, что у моста. Точно, конные шли. Поначалу гурьбой, а потом цепочкой растянулись.

- Семен, вперед пойдешь. Возьми еще Митяя. Остальные с тылу. Ну, Алексей Василич, с Богом?

- Вперед!

Плавный ход коляски укачал князя Козловского и Сильвестр, в очередной раз оглянувшийся, чтобы спросить, не надо ли чего, промолчал, причмокнул, понукая лошадей и поудобней устроился на козлах. Еще какой-нибудь час-полтора и они будут в имении. Там, все же, спокойней, чем на лесной дороге. Ладно французы - европейская нация, а ну, как мужики озоровать начнут под шумок? Ограбят, а то и жизни лишат не за понюшку. Сам-то он с малолетства при князе. Николай Михайлович самолично его в секретари себе готовил: наукам обучал, даже языку французскому, как в благородном обществе принято.

В тени деревьев было относительно прохладно, солнечный свет, пробиваясь сквозь листву, делал дорогу пятнистой. Впереди путь перебежала лиса, мелькнула рыжим мехом в орешнике и затерялась в чаще. По зиме надо бы охоту сладить, подумал Сильвестр. Эх, жалко князь постарел, а ведь раньше, бывало, и на волков облавы устраивали, по полсотни гостей наезжало, да все со своими сворами, доезжачими, загонщиками.

Сильвестр посмотрел в лес, откуда вынырнула рыжая плутовка и почувствовал, как сердце ухнуло в пятки и дыхание перехватило: поверх подлеска, смутно видимые на фоне темной чащи, на него смотрели всадники в темно-зеленых мундирах. Лихие усы перечеркивали суровые лица над оранжевыми, с зеленой выпушкой, воротниками.

Перепуганному секретарю даже показалось, что он разглядел жестокие прищуренные глаза под низко надвинутыми кольбаками.

У секретаря мелькнула мысль, что надо бы равнодушно отвернуться, сделав вид, что ничего не заметил - не станут французы нападать на коляску с явно штатскими лицами, но руки помимо воли тряхнули вожжи, а из пересохшей глотки вырвался отчаянный крик.

- Н-но, пшел! Пошли, родимые!

Привстав на козлах, он хлестнул что было мочи лошадей. Кони взялись вскачь, тревожно кося черными глазами на перепуганного возницу. Вся напускная чопорность и слетела с Сильвестра, как пух одуванчика от порыва ветра - теперь это был просто деревенский мужик, в панике пытающийся спасти свою жизнь.

Князь Козловский, очнувшийся от дикого крика, привстал в коляске и оглянулся. Французы, ломая подлесок, вырвались на дорогу и бросились в погоню, нещадно терзая коней шпорами.

Поминутно оглядываясь, Сильвестр нахлестывал коней. Егеря на скаку прикладывались к карабинам. Фуражка слетела с секретаря и встречный ветер мгновенно высушил вспотевшее лицо, взбил редкие прилизанные волосы на голове. Раздалось несколько выстрелов. Пуля пробила коляску рядом с князем.

Лес впереди поредел, стал светлым, прозрачным. Сквозь просветы деревьев стало видно широкое поле.

Сильвестр похолодел: на ровной местности французы охватят с двух сторон - в лесу деревья мешали, подстрелят лошадей и все, останется только молиться. Так и случилось. Вырвавшись на равнину, конные егеря рассыпались веером, офицер, скакавший шагах в десяти впереди всех, вытянул руку с пистолетом. Грохнул выстрел, правая лошадь заржала, шарахнулась в сторону, увлекая коляску на обочину. Ноги ее подкосились и она грянулась оземь, перевернувшись через шею, забилась, путая постромки. Коляска налетела на нее, пошла боком и опрокинулась. Князя выбросило из коляски, мелькнула трава, голубое небо...

Сильвестр вылетел с козел, как камень из пращи, но упал удачно и, успев подставить руки, покатился по траве. Едва остановившись, он перевернулся, приподнялся на колени. В глазах все плыло, но он успел увидеть летевшего на него французского офицера с занесенной для удара саблей.

Сцепив пальцы в замок, Сильвестр выбросил руки над головой, повернув их ладонями наружу.

- Chez moi, les enfants de la veuve!13 - крикнул он срывающимся голосом.

Офицер на полном скаку осадил коня. Почти ударившись крупом о землю, конь присел, выбросил передние ноги.

Последнее, что увидел Сильвестр - летящая в лицо подкова с блестящими звездочками гвоздей. Копыто ударило его в лоб и он, закатывая глаза, рухнул на спину.

- Mon Dieu!14 - офицер соскочил с коня и бросился к нему.

Кровь заливала лицо секретаря, сквозь содранную кожу белела кость. Офицер сорвал с пояса флягу, открыл и опрокинул ее на голову Сильвестра. Вода, окрашиваясь кровью, потекла по лицу. Секретарь пришел в себя и, судорожно схватив француза за рукав, прошептал:

- Qu'avec le prince?15

- Malheureusement, il est mort16, - ответил офицер, взглянув на спешившихся егерей, окруживших коляску и неподвижно лежавшего на обочине Козловского.

- Il est nИcessaire de supprimer les papiers17, - едва слышно сказал Сильвестр, доставая из-за пазухи блокнот.

- Ne s'inquiИtez pas, je ferai tout18, - успокоил его француз, поднося к сердцу правую руку с прижатыми к ладони пальцами.

- Благодарю тебя, брат, - прошептал Сильвестр.

Глаза его закатились, по телу пробежала дрожь. Офицер провел ладонью по его лицу, закрывая глаза и осторожно опустил на землю.

Когда Корсаков с казаками появились на опушке леса, все было кончено - егеря, раскрыв дорожные чемоданы, рылись в вещах, офицер, стоял чуть в стороне, спиной к лесу.

- Опоздали, - с досадой сказал Корсаков.

- Ничего, сейчас загнем им салазки, - пообещал Головко, - выстрелы слышали? Значит, карабины разряжены. Пики к бою, - скомандовал он.

Пятеро казаков молча вылетели из леса и, пригнувшись к шеям коней, понеслись на французов. Корсаков скакал впереди, чуть отведя саблю в сторону. Занятые дележом добычи, егеря заметили нападавших, когда они были в двух десятках шагов. Казаки вихрем налетели на заметавшихся французов.

Схватка была короткой. Головко на скаку метнул пику, пронзив кинувшегося к лошадям егеря. Кто-то пытался отбиться саблей, но Корсаков выстрелом в упор уложил его, Митяй и Семен легко догнали двоих бросившихся к лесу, взметнулись сабли.

Офицер, успел вскочить в седло, но конь, получив удар пикой, встал на дыбы и сбросил всадника. Француз, поднявшись на ноги, выхватил саблю и, оскалившись, закружился, пытаясь помешать казакам приблизиться.

Корсаков выехал вперед.

- Он какие-то бумаги рвал, ваше благородие, вон, книжка валяется, - сказал Семен.

- Сейчас узнаем, что за бумаги. Князь жив?

- Преставился, царство ему небесное. Аккурат виском о камушек приложился, сердешный.

- Черт, - пробормотал Корсаков, - неужели он был прав. Самое время проверить свою судьбу. CИdez!19, - крикнул он, обращаясь к французу.

Офицер высокомерно усмехнулся.

- Jamais!20

- Чего он говорит? - спросил Головко.

- Что не сдастся.

- Дело хозяйское, - пожал плечами хорунжий, - ну-ка, ребята...

- Постой, - остановил его корнет, - так не годится. Хочет умереть, так я предоставлю ему эту возможность, - он спрыгнул с коня.

- Алексей Василич, да вы в уме ли? Никак поединок ему предложить хотите?

- А, вот проверю: может, мне только в карты не везет?

- Да что же это такое, господин корнет? Или вы и впрямь смерти ищете? - рассердился хорунжий.

- Не мешай, казак, - Корсаков отсалютовал французу, - Le cornette Korsakov, la garde impИriale le rИgiment de hussard21.

- Le lieutenant Djubua, la compagnie Иlitaire du septiХme konno-rИgiment de chasseurs Ю pied22, - ответил француз, поднимая саблю.

- Тьфу, мать вашу, - выругался Головко, - так и знайте, господин корнет, о вашем поведении беспременно по команде доложу.

- Сделай милость, Георгий Иванович, доложи, - усмехнулся Корсаков, - а теперь не мешай.

Хорунжий сделал знак и казаки нехотя подали коней назад, освобождая место для поединка.

Корсаков воткнул саблю в землю, снял с плеча перевязь с лядункой23, не спеша расстегнул доломан24, снял и бросил его на землю. Следуя его примеру, француз освободился от мундира, оставшись в темно-зеленом жилете и такого же цвета панталонах с белыми лампасами. Отстегнув от пояса ташку25 и ножны, корнет положил их рядом с доломаном и, взяв саблю, сделал несколько "восьмерок", разминая кисть. Французский офицер проследив за ним с нехорошей улыбкой, также сделал несколько финтов оружием.

- Если со мной что случиться, - вполголоса сказал Корсаков, - офицера и бумаги доставишь полковнику Мандрыке26.

- Один на один, пешим, это не то, что рубка в бою, господин корнет. Вы уверены...

- Уверен, хорунжий, - сказал Корсаков, - ну, что ж, приступим. A votre service27, - сказал он, обращаясь к французу.

Тот молча кивнул и встал в позицию, заложив левую руку за спину. Глаза его сузились, с ненавистью глядя на корнета. Сабля Дюбуа имела малую кривизну, что давало ему преимущество при нанесении колющих ударов.

Сделав короткий шаг вперед, он атаковал Корсакова и, после наружного финта, попытался восходящим ударом разрубить ему запястье. Не среагировав на финт, корнет чуть отступил, батманом отвел клинок противника и, в свою очередь, провел атаку в лицо. Француз парировал удар терцией и сместился вправо, заходя под солнце. Корсаков шагнул влево и некоторое время противники, как бы проверяя друг друга, провели несколько ударов парад-рипост.

Головко одобрительно кивнул.

- А корнет то наш - хват-парень!

- Баловство это, - неодобрительно проворчал Семен, с напряжением следя за схваткой.

Внезапно француз прыгнул вправо и Корсаков, не успев отреагировать, вынужден был развернуться лицом к солнцу. Дюбуа сделал длинный выпад, корнет отпрянул, пытаясь парировать удар. Француз повернул руку в запястье и, ударив снизу по клинку Корсакова, попытался его обезоружить. Корнет удержал саблю, но раскрылся и Дюбуа вертикальным ударом снизу рассек ему левую щеку от скулы до виска. Отступив, француз поднял оружие.

- Toucher!28

- La betise!29 - воскликнул Корсаков.

Перейдя в атаку, он попытался нанести удар в голову, Дюбуа подставил саблю под углом к земле и оружие Корсакова скользнуло вниз по лезвию сабли противника. Француз сделал выпад, его клинок на длину ладони вошел в правую сторону груди корнета. Пошатнувшись, он шагнул назад, почти рефлекторно отмахнувшись саблей вверх. Кончик его оружия чиркнул французского лейтенанта по горлу. Дюбуа рванулся в сторону, выдергивая клинок из груди Корсакова, схватился за шею. Глаза его полезли из орбит, лицо побагровело. По пальцам, сжимающим горло, побежала кровь, он открыл рот, словно пытаясь что-то сказать, но из глотки вырвался лишь кашель с брызгами крови. Согнувшись пополам, Дюбуа рухнул на землю, забился, словно вытащенная из воды рыба и затих.

Корсаков упал на колено, сабля вывалилась из пальцев. Головко, соскочив с коня, метнулся к нему.

- Доигрались, дуэлянты хреновы, - воскликнул он. - Семен, готовь слеги. Отвезем его в лагерь, пока живой еще.

Двое казаков поскакали к лесу. Хорунжий положил Корсакова на траву, приподнял ему голову. На губах корнета выступила розовая пена, из раны на щеке струилась кровь. Он кашлянул.

- Бумаги не забудь, Георгий Иванович, - чуть слышно сказал он.

- Эх, мать честная! Ты о себе думай, поединщик! - Головко разорвал рубаху на груди Корсакова, обнажив узкую рану под соском, - Митяй, помоги.

Вдвоем они изорвали рубашку Корсакова на полосы, крепко перевязали ему грудь и голову. Подскакал Семен, волоча две длинные слеги. На них набросили бурку, подвязав полы, закрепили меж двух коней. Головко подхватил с земли остатки блокнота, велел двум казакам остаться, чтобы похоронить князя Козловского и Сильвестра и вскочил в седло.

Четыре эскадрона Лейб-гвардии гусарского полка остановились на постой в небольшой деревушке. Головко нашел полковника в крепкой избе старосты деревни. Выслушав хорунжего, Мандрыка крепко выругался.

- Как знал, что рано мальчишке этому команду давать! Где он?

- На дворе, ваше высокоблагородие, - ответил хорунжий.

Полковник быстрым шагом вышел во двор. Корсаков по-прежнему лежал на бурке.

- Снимите его и несите в избу, - распорядился полковник, - врача быстро, - скомандовал он ординарцу.

Казаки осторожно сняли корнета с импровизированных носилок. Корсаков открыл глаза и, узнав полковника, хотел приподняться.

- Лежи, лежи, Алеша. Что же это ты, а?

- Судьбу проверить хотел, Николай Яковлевич, - прошептал Корсаков. - Где бумаги, - он поискал глазами Головко.

Тот вынул из-за пазухи блокнот и подал ему.

- Француз уничтожить хотел, верно, секретное что-то, - сказал он, потягивая блокнот полковнику.

Мандрыка раскрыл блокнот, перелистал его и, закусив губу, исподлобья взглянул на хорунжего.

- Кто-нибудь видел, что здесь написано.

- Никто, ваше высокоблагородие, - хорунжий вытянулся под его испытующим взглядом.

- А ты, Алексей, читал?

- Мельком взглянул. Не до того мне было, - попытался улыбнуться корнет, - а что там?

- Важные бумаги, - уклончиво сказал полковник, - услуга твоя неоценима, а что до судьбы... Ты даже не представляешь, с чем свою судьбу связал. Слыхал ли ты такие слова: требуется пролить реки крови, чтобы стереть предначертанное?

- Что-то в этом роде говорил князь Козловский, царство ему небесное.

Невесело улыбнувшись, Мандрыка, будто для пожатия, протянул ему руку. Хорунжий заметил некоторую странность в жесте полковника - его рука, вместе с большим пальцем, легла в ладонь Корсакова. Но раненый, не обратив на эту странность внимания, слабо пожал протянутую руку командира.

- Сейчас врач будет, - сказал Мандрыка, - вот на ноги встанешь, уши то надеру. А за бумаги не беспокойся, я доставлю, куда следует.

Час спустя ординарец полковника покинул расположение полка, увозя в ташке пакет, с приказом доставить его князю Николаю Ивановичу Новикову в собственные руки.

Глава 2

"...в возникновении нового героя художник видит не продолжение традиций классической живописи, в большинстве своем умирающих или уже погребенных под натиском молодого искусства, но перспективы модальности взгляда, обращенного внутрь сознания творца, выход на стартовую точку, откуда возможно будет оценить предстоящее без неестественно-насильственной стимуляции личности. Обиталище мысли, раскрепощенной возникающим на холсте безумием, способно в случае кризиса вывести мечты на уровень невменяемости, стилистически..."

Игорь Корсаков зевнул и поднял глаза к потолку. Потолок студии был стеклянный и сквозь стекло на Игоря смотрели звезды. Четкие и блестящие, словно вкрапления слюды в темной породе, они иногда расплывались туманными пятнышками, двоились и тогда он прищуривал глаза, фокусируя зрение.

"...эстетика больного ума умерла, выхолощенная ремесленниками от искусства, - говорит Леонид Шестоперов, - авангард выродился, концептуализм в кризисе. Кого сегодня удивишь посыпанной золотым песком кучей дерьма на холсте? Кто остановится возле инсталляции из гниющих отбросов, нанизанных на шампур над угасшим костром? Прошло время, когда критики искали и находили в русских художниках выразителей отвлеченных и духовно свободных направлений живописи, графики, инсталляций и даже перформанса, вынужденных скрывать свои работы от официозных деятелей воинствующего соцреализма..."

- Ты зачем мне эту херовину подсунул? - спросил Корсаков, роняя журнал на пол, - я тебе что, первокурсница из Строгановки, чтобы охмурять меня забугорными публикациями? Ты еще расскажи, в чьих коллекциях твоя мазня висит и за сколько на последнем Сотби ушло нетленное полотно "Путь жемчужины через кишечник черепахи".

- А что, очень даже неплохо ушло, - пробурчал Леонид Шестоперов, терзая зубами вакуумную упаковку с осетровой нарезкой, - черт, нож есть в этом доме?

- Тебе лучше знать, - пожал плечами Игорь, - твой дом.

Шестоперов рванул упаковку, куски рыбы вывалились на рубашку, на джинсы. Масло потекло по подбородку.

- Во, бля, - Леонид собрал осетрину, сложил ее на блюдце и ухватил масляными пальцами бутылку виски, - ну, повторим?

- Давай, - Корсаков взял стакан, - за что пьем?

- За тебя, Игорек! Вот ты смог, а я нет, - с горечью сказал Шестоперов. Как обычно, к исходу первой бутылки он стал сентиментально-слезливым и завистливым, - ты смог остаться самим собой, не продать свое искусство, свой талант, свою душу...

- И живу, как последний ханыга, - добавил Игорь, - поехали, - он опрокинул стакан в рот, проглотил виски залпом и, нащупав пальцами маслину, закусил, сморщившись от сивушного привкуса заморского зелья. - Ты что, водку не мог взять? Все понты твои... всегда любил пальцы раскинуть.

- Ну, не ругайся, старичок. Тебя порадовать хотел. Вот ехал и думал: первым делом Игорька найду! Сядем, выпьем, вспомним былое, а потом и за работу. Веришь, нет - не могу там работать! Жлобы они там все! Галерейщик мне квартиру со студией в Челси снял - это после выставки в Бад Хомбурге. Давай, говорит, Леонид, твори! А я не могу... - Шестоперов хлюпнул носом. По мере опьянения он становился плаксивым и обиженным на весь свет, - и деньги... всюду деньги. Ты хоть знаешь, сколько берет какой-нибудь отставной пшик... шишка отставная за присутствие на открытии выставки в какой-нибудь занюханой, засраной, задроченой... их-к... галерее? Типа нашего Горби? Ну, Горби не знаю, но ва-аще... штук по пять, а то и по десять настоящих зеленых американских рублей, с портретом в парике! Жлобы они меркантилы...льные! Размаха нет, а они центы считают! Вот ты...

- Сижу себе на стульчике на раскладном, - подхватил Игорь, подумав, что если Леня стал путать слова, то пора сделать небольшой перерыв, - дышу вольным воздухом Арбата, отстегиваю бандюганам или ментам положенное и в ус не дую. Могу водочки тяпнуть, могу косячок забить.

Стадии опьянения Леня Шестоперов отсчитывал по собственной шкале: слезы-обиды; язык мой - враг мой, в том смысле, что не желает выговаривать то, что хочется; трибун-обличитель; братание с народом и последняя стадия, которую еще мог воспринять сам Корсаков - синдром пролетария, или "все на баррикады".

- Вот, видишь, ты свободен, Игорек, - с полным ртом закуски невнятно сказал Леня, - а мне там и выпить не с кем. Ходят вокруг картин со стаканами, улыбаются, зубом сверкают. "О-о, мистер Шестопиорофф!!! Как поживаете? Прекрасная выставка, пожалуй, я что-нибудь приобрету". Да бери даром, гад ты лоснящийся, только душу мою... мою, - Шестпоперов гулко стукнул себя кулаком в грудь, захлебнулся от переполнявшей обиды и, решительно схватив бутылку, разлил остатки по стаканам. - И сорвешься, а как не сорваться? Заказы стоят, сроки горят, галерейщики визжат, а мне - насрать! У меня - запой! Понимаете вы, кровососы, тоска у меня по стране своей непутевой, по родным осинам и сизым рожам!

- Этого у нас сколько хочешь, - подтвердил Корсаков.

Его тоже уже здорово повело - с утра ничего не ел, а под вечер на Арбат завалился Леня-Шест, прозванный так за длинную нескладную фигуру. К Игорю как раз клиент пристроился, портрет просил изобразить, так Леня его шуганул и утащил Корсакова к себе на квартиру. Сказал - гульнем напоследок, да и за работу пора.

Все это было знакомо - регулярно, раз в год Леня появлялся в Москве с опухшей физиономией и трясущимися руками, проклинал заграничное житье, где не то что работать, существовать русскому человеку невозможно, гулял на последние деньги, заработанные на западе и остервенело принимался писать, пропадая в мастерской дни и ночи. По мере исполнения заказов, наработки запаса картин, и появления ненавистных зеленых рублей, Леня резко менял точку зрения: жить в современной России - это медленно умирать, бездарно разбазаривая здоровье и талант. Никаких условий, никакого вдохновения, поскольку ничего святого не осталось на растерзанной, проданной и разграбленной демократами Родине. Шестоперов срывался за границу, чтобы через несколько месяцев вновь с плачем припасть к "неиссякаемому источнику хрустально-чистой русской души".

- Ты понимаешь, что я по кругу бегу, - Леня свернул голову очередной бутылке "Гленливета", - отсюда смотришь - там идиллия, но без выпивки невозможно и в результате запой. А здесь - работа запоем, но такая тоска берет, что снова рвешься за бугор. Я болтаюсь протухшей какашкой в проруби - ни утонуть, ни по течению уплыть. Вот ты четко решил: твое место здесь! И...