Чтение 2–й страницы книги ~Малыш и Буйвол~

- Ну, понесло старого!

- Ты не встревай. Доживешь до моих годов, станешь дедом дедов, вырастишь сорок внучат, будешь тогда кричать... Лучше послушай, как в старые времена духов нечистых гнали.

- Сто раз уже слышали.

- Сто раз слышал, что месяц вышел. А белый день - брехня, дребедень. Ты молодой, а я с бородой. Борода негуста, голова пуста...

- Какая ж у тебя борода?

- Моя борода растет не туда. Волос недолог, зато голос звонок, ума палата, что еще надо?

- Где ты так ловко говорить-то научился, старый?

- Прибаутка, что утка, пройдешь - вспугнешь. В небо метнется, с языка сорвется.

- Ну, давайте наконец спать!

- Ляжешь рано, проспишь барана. Проснешься чуть свет - найдешь обед.

- Тьфу! Как хотите, а я укладываюсь. Ноги уже не держат.

- Ноги, что боги - каши не просят, по миру носят...

Старый Мирх так и сыпал прибаутками.

- Сказочник! - пробурчал свернувшийся калачиком Харим, ворочаясь на твердой земле, устраиваясь поудобней в ямке возле тележного колеса. Через минуту он уже спал, не слыша разговорившегося старика. Молчаливый Рахель устроился рядом с товарищем, лег на спину, заложив руки за голову и разглядывая рисунки созвездий.

- ...А когда избу поставят, надобно ее окурить березовым дымом, а углями нарисовать кресты на дверных косяках и на подоконниках, чтоб нечистые входить не могли. Под печь обязательно надо можжевеловый веник сунуть, чтоб Домовник добрее был, чтоб не шалил, а помогал... - наставительно втолковывал Мирх Шалрою. А тот сидел неудобно, прислонившись спиной к жесткому тележному колесу, и клевал носом. Иногда вздрагивал, пробуждался от дремы, открывал мутные глаза и осматривал окрестности: спящее стадо, собак, черную воду глубокого омута, черные вершины гор, вырисовывающиеся на фоне звездного неба. Кивал старому Мирху - слушаю, мол, слышу, - и снова ронял голову на грудь.

- ...А двор из осины не строят. Грязное это дерево, сырость вбирает. Хоть и не любят его нечистые, но лучше только ворота осиновые сделать и порог. А перегородки надобно из березы делать. А сруб весь...

Мирх тоже постепенно затихал, бормотал все неразборчивей, все медленнее. Вскоре заснул и он...

На вершине дальнего холма что-то мелькнуло. Из травы осторожно поднялась в полный рост человеческая фигура. Чужак долго смотрел на спящее стадо, затем, пригнувшись, бесшумно исчез. Растворился в ночи...

Шалроя разбудило угрожающее ворчание.

Пастух с трудом разлепил веки.

Ворчала собака. Судя по голосу - Лютый. Шалрой встревожился, сон как рукой сняло. Вожак по пустякам зубы не скалит. Он, конечно, стар, но свое дело знает.

А остальные псы молчат...

С гор в котловину наползал туман. На востоке брезжил рассвет, и там уже матово светились низкие облака, но небо на западе еще чернело ночью. Примерно через час должно было показаться солнце.

- Что ты, Лютый? - спросил негромко Шалрой, безуспешно пытаясь подняться на отекшие ноги, стараясь разогнуть онемевшую поясницу. Собака услышала хозяйский голос, заворчала громче на что-то, скрывающееся в тумане.

Что она там почуяла?..

- Волки, Лютый? Волки? - спросил Шалрой. Пес отрывисто тявкнул, и человек понял, что вовсе не волки встревожили собаку.

Но остальные псы спят...

- Что же там? - Шалрой наконец-то поднялся, сделал два неуверенных шага по направлению к стаду, к вытянувшейся в стойке собаке. В мышцы вонзились острые иголочки, волна горячих уколов пробежала по ногам, свела икры судорогой, и Шалрой едва не упал. Остановился на месте, пытаясь разглядеть, почуять, услышать что-то, затаившееся в тумане.

- Что там, Лютый? Ату его! Возьми!..

Все спят. Харим и Рахель сопят дружно под телегой, возле колеса. Земля холодная, трава серебрится студеной росой, а им хоть бы что. Спят без задних ног, словно дома под одеялом. Ничего не слышат. Им в такт подсвистывает носом старый Мирх. Старик постелил себе под спину какую-то тряпицу, закутал босые ноги. Голова запрокинута, острый небритый подбородок указывает в небо. Рот открыт. Морщинистые веки полностью не закрываются, и видны белки закатившихся глаз - жуткие, желтые, с багровыми прожилками кровеносных сосудов...

Лютый стал подвывать.

Зашевелились остальные собаки. Услышали вожака.

Шалрой, повиснув на тяжелом посохе, переждал, пока отойдут ноги. Затем направился к стаду.

Скотина уже проснулась. Животные, путаясь в тумане, щипали траву, не решаясь выходить из окружения овчарок. Завидя приближающегося человека, замычали коровы. Сонные овцы рванулись в сторону, но почти сразу замерли, тараща очумелые бельма на знакомую фигуру пастуха.

- Что там, Лютый? - в который уже раз спросил Шалрой, почти вплотную приблизившись к встревоженному псу. И тот кинулся вдруг вперед и тотчас захрипел, кувыркнулся через голову, взвизгнул. Попытался встать, но не смог, всхрапнул и распластался на земле. Утонул в щупальцах тумана.

Зарычали остальные собаки, вздыбили загривки, оскалили клыки - почуяли наконец то, что тревожило вожака. Оставив стадо, сбились в стаю.

- Лютый... Лютый! - ничего не понимающий Шалрой сделал шаг. Второй. Третий... Наткнулся на пса, едва не наступил на него, присел, ощупывая руками...

Кровь...

В шее собаки торчал какой-то прут. Шалрой не сразу понял, что это стрела. Оперенная боевая стрела.

Вот на кого рычал Лютый!

Вот на кого скалятся остальные собаки. Скалятся, поджимая хвосты и пятясь назад.

Люди!

Кто? Где? Сколько?

Шалрой хотел закричать, но представил, как и ему в горло впивается такая же стрела, и сдержал крик. Он растерянно оглянулся на спящих товарищей. Как их предупредить? Что сделать? Откуда взялась здесь эта стрела? Что за люди?..

В тумане вдруг появилась какая-то размытая тень, словно мгновенно выросла из-под земли. Шагнула к Шалрою.

Человек с коротким луком в правой руке. Колчан, полный стрел, у бедра. Кожаная куртка, обшитая металлическими пластинами. За поясом длинный нож, скорее даже короткий меч.

И еще один силуэт поднялся из травы. И еще...

Две собаки вдруг сорвались с места, ринулись на чужаков. Человек с луком вздернул руку, и стрела уже была зажата в его пальцах. Лязгнула тетива, и одна из собак с визгом закувыркалась в траве. Вторая развернулась и бросилась наутек, увлекая за собой всю стаю. У них не было вожака, и они дважды слышали жуткий предсмертный визг. Этого было достаточно, чтобы обратить их в бегство.

А безмолвные тени быстро двигались в постепенно густеющем поднимающемся тумане. Окружали стадо, замыкали кольцо.

Человек с луком глянул на застывшего Шалроя, усмехнулся. Медленно достал стрелу, наложил на тетиву. Неторопливо поднял руку, выгнул упругую дугу лука. Шалрой словно оцепенел под прищуром холодных глаз чужака.

Между ними было не больше десяти шагов. Босой пастух с посохом и человек с взведенным луком в руках смотрели друг на друга. Один понимал, что сейчас умрет, второй почему-то медлил, и кривая ухмылка его становилась все шире.

Прошла целая вечность.

Стальной наконечник матово блеснул отточенной гранью, тут же щелкнула тетива, и свистнул воздух. Шалрой покачнулся. Правую сторону головы ожгло. Запульсировала горячая боль, привела его в чувство, и он отшатнулся и закричал дико, по-звериному.

Человек опустил лук, ухмыльнулся во весь рот.

Кругом был туман. Небо исчезло.

Тени, окружавшие стадо, остановились, заслышав крик. Не спеша двинулись к Шалрою, постепенно появляясь из тумана, словно проявляясь на белесой мгле. У некоторых в руках были короткие мечи, кто-то держал дубинки - оружие разбойников.

- Он мой! - громко, во всеуслышание объявил человек, облаченный в кожаный доспех. Он поднял лук, потряс им в промозглом воздухе и добавил: - Я пометил его. Пусть уходит. Теперь он мой.

Разбойники молча развернулись.

- Уходи, - сказал ухмыляющийся человек, обращаясь к Шалрою. - Я даю тебе день, чтобы ты спрятался. А потом я начну искать тебя, Меченый.

Шалрой смолк и отступил назад, не опуская глаз, смотря в страшное лицо чужака.

Уйти? А стадо? А товарищи? А старый Мирх? Спят? Или проснулись?.. Две овчарки убиты. Лютый... Уйти? Бежать? А деревня? Люди, которые лишатся скотины. Соседи, друзья, родственники... Если бы не засуха... Если бы не засуха! Без скотины - верная смерть от голода. Уйти?..

Голова гудела, перед глазами все плыло, тошнотворно раскачивалось. Правая сторона черепа нестерпимо саднила. Шалрой осторожно коснулся горячей раны кончиками пальцев и понял, что остался без уха.

Меченый!

День, чтобы спрятаться.

Зачем прятаться?

- Иди, Меченый. Не испытывай мое терпение. Шалрой разомкнул непослушные губы, попытался что-то сказать.

- Что? - не понял чужак.

- Стадо... - прошептал Шалрой, уже почти теряя сознание.

- О чем ты? Не слышу... Помни, у тебя только один день.

Шалрой стал заваливаться назад. Он еще был в сознании и понимал, что падает. Возможно, он мог бы удержаться на ногах, но ему вдруг понравилось падать. Опрокидываться назад, с размаху валиться в мягкий туман, в перину облака. А перед глазами все кружилось, и звон забивал уши... Ухо...

Шалрой потерял сознание, ударившись затылком о землю. Он не видел, как улыбка оставила лицо человека с луком, и как чужак, развернувшись, пошел к стаду. Шалрой не видел, как воры окружили животных и погнали их в сторону гор, не видел, как метались перепуганные овцы, а злые люди пинали их, били дубинками по спинам, кричали, хохотали, издеваясь над обезумевшей скотиной. Он не видел, как вылезли из-под телеги Харим и Рахель, как один вытащил нож, а другой перехватил пастуший посох двумя руками, и как бросились они в туман на помощь животным. Но стрела вонзилась в грудь Хариму, а короткий меч вспорол живот Рахелю. Друзья еще ползли какое-то время по мокрой зеленой траве, вместе, плечом к плечу, мешая росу с кровью, а потом скорчились в одинаковых позах: у одного в руке нож, у другого - кривой посох. Шалрой лежал без сознания и не видел, как два разбойника ловили сивую кобылу Мирха. И как неожиданно, в тот самый момент, когда бандиты уже окружили лошадь, подобрались к ней совсем близко, протянули руки к седой гриве, из слепой мглы выскользнула вдруг худая фигура - живой скелет, ожившее пугало - выхватила из рук ближайшего оторопевшего разбойника меч, махнула клинком, ткнула вора в живот, в лицо, в пах, хрипя что-то неразборчивое, частое, жуткое. Как блеснул кинжал второго разбойника, и старый Мирх рухнул на колени, так и не выпустив из рук вражеский меч...

Шалрой лежал, раскинув руки, и с рваного лоскута на месте уха тонким ленивым ручейком стекала на землю кровь.

Он пришел в себя и увидел небо.

Оно было невообразимо высоко. Настолько высоко, что, глядя на него, кружилась голова и что-то звенело в глубине черепа.

Над ослепительно белыми горными вершинами застыл сияющий диск солнца. Было жарко, привычно жарко, ожидаемо жарко, и Шалрой понял...

Туман... Ворчанш... Тени... Звон тетивы, удар... Меченый...

...что ему приснился сон. Плохой сон. Страшный. Кошмар. Всего лишь.

Уже день. Где эти бездельники?

Он дернулся, пытаясь подняться, и застонал от вернувшейся боли и осознания.

Нет! Не сон! Все правда!

Он осторожно коснулся ладонью правой стороны черепа и ощутил под пальцами шершавую корку засохшей крови.

Мирх. Стадо. Рахель. Харим. Что с ними?

Он поднялся на локте и увидел их, хотя голова шла кругом и перед глазами металась целая туча черных гудящих мошек.

Телега. Разбитая бочка. Растоптанная земля. Раздавленные овцы и козы. Бесформенный теленок. Два пса. И три человека. Три тела. Двое лежат вместе, в одинаковых позах - скорчившись, прижав колени к животам, спрятав головы. И один - возле омута, на берегу - словно развалившееся огородное пугало - выпирающие острые углы, рваные тряпки, крестовина раскинутых рук. И короткий меч рядом.

Шалрой долго смотрел на тела, и в голове его было пусто.

Как же так? Вот так? Как же?..

Лицо его задергалось, перекосилось, он захрипел, задергал губами:

- От... те... те... ц-ц... от-тец...

Пополз к телу на берегу ручья. На четвереньках, шатаясь, словно раненый зверь.

- Отец!..

Осторожно тронул холодный труп, еще не веря в смерть родного человека, еще пытаясь нащупать биение жизни, почувствовать дыхание, хоть самое малое движение.

Ничего...

- Отец!.. - Шалрой навалился на грудь мертвому старику, родному любимому человеку, вечному балагуру, весельчаку. Подсунул руки под высохшее тело, приподнял, крепко обнял. Вспомнил мать, вспомнил, как она умирала. Как велела смотреть за отцом, за ее шалопутным мужем... Не усмотрел... И слезы навернулись на глаза. Злые слезы, горячие, тошные. Он затряс головой, не давая им пролиться. Скрипнул зубами:

- Убийцы! - погрозил куда-то кулаком, в расплывшийся радужный мир и вдруг содрогнулся, сжался и зарыдал во весь голос, сам стыдясь этой своей слабости.

Глаза высохли. Ушло бессильное бешенство, растворилось в обжигающих слезах ожесточение.

Он смирился.

Его отец мертв, мертвы его товарищи. Ну и что с того? В конце концов, жизнь - это умирание. И рано или поздно...

Но какая-то часть его разума не хотела смирения, требовала справедливости, возмездия...

Но что он мог сделать?

Без стада деревня обречена. Его племянница Айхия. И сестра Харима. И мать Рахеля. И счастливый сосед Фарук, у которого, не прошло еще и месяца, как родился первенец. И старый Халтет, ровесник отца, его друг. Все они... Кто-то из молодых, возможно, теперь покинет родные места, уйдет через перевал за горы, в большой мир. Кто-то решится... Решится ли? Ведь у них есть старые родители, которые никуда не захотят идти. А захотят, так не смогут. Разве дети бросят их?

Меченый...

Теперь они все меченые.

Засуха погубит деревню, голод рано или поздно убьет людей. Впрочем, бандиты могут опередить голод...

Шалрой принял решение. Ему доверили стадо. И он обязан его вернуть.

"...у тебя только один день..."

Времени так мало.

Он осмотрелся в последний раз.

Высоко в небе кружили стервятники. Они уже давно заприметили поживу, но присутствие живого человека сдерживало их, не давало немедленно приступить к пиршеству. И птицы терпеливо ждали, зная, что свое они все равно получат.

Шалрой осторожно перетащил тела мертвых товарищей к разбитой телеге, прикрыл досками, завалил каким-то тряпьем. Он не мог похоронить их согласно обычаю, но по крайней мере он спрятал друзей от падалыциков. А через день, максимум через два, встревожившись долгим отсутствием Мирха, сюда приедет кто-то из деревни и позаботится о телах должным образом.

Шалрой присел на корточки перед курганом из обломков телеги, поклонился своим землякам, прошептал короткие слова охранного наговора, помолчал, затем рывком поднялся на ноги и заспешил прочь, направляясь к высящимся скалистым вершинам, к горному перевалу, за которым начинался большой мир, мир незнакомых людей и чужих обычаев. Когда-то Шалрой уже был там, и вот теперь пришло время снова туда вернуться...

Шалрой спешил за справедливостью. Жизненный опыт подсказывал пастуху, что отыскать справедливость нельзя.

Но пастух знал, что справедливость можно купить.

Глава 2

Улица была тесная и походила на темное ущелье. Высокие каменные дома загораживали небо, серые слепые стены заслоняли солнце. Здесь всегда было сумрачно и прохладно. И только местами отдельные лучики света пробивались на дно уличного каньона и расплескивались по булыжнику мостовой желтыми теплыми пятнами, каплями яркой краски на унылой серости города.

В одном из таких рыжих пятачков устроился человек. Он сидел прямо на булыжнике, прислонившись спиной к холодной каменной стене и подняв лицо к кусочку солнца, что заглядывало в щель между двумя домами. Глаза его были закрыты, губы кривились в довольной пьяной улыбке. От него несло кислыми парами алкоголя - стена, на которую человек опирался лопатками, была частью питейного заведения Барта-Самогонщика. У Барта была самая дешевая выпивка в городе. И самая, впрочем, поганая.

Человек наслаждался солнечным светом, и ему не было никакого дела до идущих мимо людей, которым приходилось перешагивать через его вытянутые ноги, обутые в высокие кожаные сапоги. Если кто-то запинался о них, то человек чуть приоткрывал глаза, и по его взгляду можно было заметить, что он не настолько пьян, как кажется.

Его звали Буйволом. И прозвище это, уже давно ставшее именем, подходило к нему как нельзя лучше. Он был массивен, мускулист, имел привычку глядеть исподлобья, набычившись, обычно ходил не торопясь, чуть раскачиваясь, внушая уважение одним своим видом. Да и голос его был густ и громок, словно рев быка.

Вот уже четыре долгих тоскливых дня Буйвол торчал в безымянном городишке, ожидая, пока подвернется какая-нибудь подходящая работенка. Он страдал в городской тесноте и многолюдности, среди грязных улиц, залитых помоями. Он тосковал по солнцу, по раздольному небу, по свежему ветру. И глушил свою тоску дешевым самогоном и прокисшим пивом...

Кто-то вновь запнулся о его ногу и выругался. Буйвол даже не стал открывать глаза, чтобы посмотреть на очередного бездельника, сшивающегося на улице. Но на этот раз пешеход не прошел мимо. Он остановился и повторно выругался, брезгливо разглядывая развалившегося пьяницу. Стало прохладно и темно - тень прохожего легла на солнечное пятно. Почувствовав неудобство, Буйвол все же открыл один глаз. Перед ним, загораживая солнце, стоял высокий воин в дорогой кольчуге и с длинным мечом, убранным в инкрустированные отборными изумрудами ножны. Он стоял, вызывающе расставив ноги, и лицо его выражало беспредельную брезгливость. Буйвол, зевнув, лениво открыл второй глаз и пробормотал:

- Ты загородил мое солнце.

- Подбери ноги, пьянь! - сказал блистающий воин. Буйвол пьяницей себя не считал, но спорить не стал, поскольку его одолевала лень. Он лишь попросил:

- Отойди со света, - и даже слегка шевельнул ладонью, удивляясь про себя, какие же иногда встречаются тупые люди.

- Убирайся отсюда! - рявкнул воин, хватаясь за рукоять меча.

- Почему? - Буйвол начал понимать, что в покое его не оставят. Он глянул за спину наглому воину и увидел, что на солнце наползла тучка. Это было плохо.

- Еще одно слово - и твое тело выкинут на городскую свалку!..

Буйвол не любил таких вот городских выскочек. Напялят на себя доспехи стоимостью в целое состояние, нацепят меч, продав который, можно в течение года кормить несколько простых семей, и думают, что имеют право всем везде заправлять. А и драться-то толком не умеют... Он фыркнул в ответ на нелепое заявление красавчика в кольчуге.

Воин на мгновение замешкался, решая, считать ли это фырканье словом. Но Буйвол не дал ему долго размышлять, коротко гаркнув:

- Пшел прочь!

- Что-о? - холеное лицо вытянулось.

Солнце скрылось за тучкой и, видимо, надолго. Буйвол нехотя поднялся на ноги, поправил ножны на бедре, словно невзначай коснулся пальцами рукояти меча. Повторил, с удовольствием дыхнув перегаром в ухоженное лицо:

- Пшел прочь!

Воин, не стерпев такой наглости от пьяного оборванца, рванул свой драгоценный меч из ножен, но Буйвол оказался проворней. Лязгнула сталь, свистнул воздух, и красавчик схватился за плечо, выронив оружие и страшно побледнев.

- В следующий раз не загораживай людям солнце, - пробормотал Буйвол и легким незаметным движением вернул меч в ножны. Он развернулся, потеряв всякий интерес к посрамленному воину, и, твердо шагая, вернулся в заведение Барта-Самогонщика.

Прохожие, видевшие эту короткую схватку, остановились на мгновение, наблюдая, как раненый воин в рассеченной кольчуге, подобрав меч, торопливо скрывается в переулке, зажимая ладонью левой руки кровоточащее плечо. А когда он исчез за поворотом, люди тотчас забыли о происшествии. Ничего особенного в этой стычке не было. И без того у каждого хватало забот.

Только один человек в широкополой обтрепанной шляпе и с посохом в руке стоял дольше остальных, размышляя о чем-то и посматривая на дверь, за которой скрылся Буйвол. Приняв какое-то решение, что отразилось на его простом загорелом лице, он поднялся по ступенькам и толкнул дверь в питейную Барта-Самогонщика.

Денег оставалось совсем ничего. Дня на три-четыре. Максимум на декаду. И как назло, никакой работы, даже самой завалящей.

Насупившийся Буйвол почесал переносицу и одним махом опустошил кубок с прокисшим пойлом, что называлось здесь пивом. Сморщился, повел буграми плеч, рыгнул в кулак.

- Прошу прощения, господин. Я могу с вами поговорить?

Буйвол не сразу понял, что обращаются к нему, настолько он привык к своему одиночеству. Да и в новинку ему было слышать столь уважительные слова, адресованные его скромной персоне.

- Я присяду? - Босой старик в пропыленной холщовой одежде и в шляпе, что обвисшими полями скрывала почти все его лицо, опустился на соседний табурет, пристроил корявый узловатый посох меж ног, оперся локтями на стол.

Буйвол хмыкнул, разрешая старику остаться.

Они посидели молча, не глядя друг на друга, словно привыкая к обществу. Старик, казалось, заснул. Лица его не было видно, только торчал из-под нависающей шляпы острый небритый подбородок. Буйвол некоторое время мучительно размышлял, стоит ли вновь наполнить опустевший оловянный кубок вонючим напитком. Решил, что на сегодня достаточно, и перевернул чашу вверх дном.

- Ну, и? - спросил он, поворачиваясь к старику.

- Я видел, как вы дрались.

- Когда?

- Только что. Возле входа.

- Дрался! - фыркнул Буйвол. - Проучил зарвавшегося богатея.

- Но это движение. Эта скорость. Просто великолепно.