Чтение 2–й страницы книги ~Тигана~

Брандин Игратский может уничтожить нас завтра, может разрушить наш дом, но
он не сможет отнять наше имя и память о том, какими мы были.

- Не сможет, - эхом отозвался Саэвар, неожиданно чувствуя странный
подъем. - Я уверен, что вы правы. Мы не будем последним свободным
поколением. Волны завтрашнего дня будут видны на воде все грядущие годы.
Дети наших детей будут нас помнить и не станут покорно носить ярмо.

- А если кто-нибудь из них и проявит такую склонность, - прибавил
Валентин другим тоном, - дети или внуки одного скульптора снесут им головы
- каменные или из другого материала.

Саэвар улыбнулся в темноте. Ему хотелось рассмеяться, но пока что он не
находил в себе для этого сил.

- Надеюсь, что так и будет, милорд, если будет на то воля богов.
Благодарю вас. Благодарю, что вы это сказали.

- Никаких благодарностей, Саэвар. Только не между нами и не этой ночью.
Да хранит и оберегает тебя завтра Триада, а после - да хранит и оберегает
всех, кого ты любил.

Саэвар проглотил комок в горле.

- Вы знаете, что принадлежите к их числу, милорд. Вы - из тех, кого я
любил.

Валентин не ответил. Только через мгновение он наклонился и поцеловал
Саэвара в лоб. Потом поднял руку, и скульптор, со слезами на глазах, тоже
поднял руку и коснулся ладонью ладони принца в прощальном приветствии.
Валентин встал и ушел обратно к кострам своей армии, тенью в лунном свете.

Пение прекратилось на обоих берегах реки. Было очень поздно. Саэвар
знал, что ему тоже следует вернуться и попробовать поспать несколько
часов. Но уйти было трудно, встать и уйти от совершенной красоты этой
последней ночи. От реки, лун, звездной арки, светлячков и всех этих
костров.

В конце концов он решил остаться здесь, у воды. Он сидел в одиночестве
во тьме летней ночи, на берегу реки Дейзы, крепко обхватив сильными руками
колени. Смотрел, как заходят две луны, как постепенно гаснут костры, и
думал о жене, о детях и о скульптурах, созданных его руками, которые
останутся жить и после его смерти. По крайней мере, он на это надеялся.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КЛИНОК В СЕРДЦЕ

В осенний сезон вина из утопающего в кипарисах, оливах и тучных
виноградниках загородного поместья герцога Астибарского пришло известие,
что бывший правитель города и всей провинции завершил свою жизнь и свою
ссылку и с последним горестным вздохом скончался.

Ни один служитель Триады не присутствовал при его кончине и не произнес
ритуальных молитв. Ни жрецы Эанны в белых одеждах, ни жрецы темной Мориан,
богини Врат, ни жрицы самого бога Адаона.

В городе Астибаре никто особенно не удивился, когда пришло это
известие, как не удивился и вести о кончине герцога. Гнев ссыльного
Сандре, направленный против Триады и ее жрецов в последние восемнадцать
лет жизни, ни для кого не был тайной. А отсутствие благочестия всегда было
свойственно Сандре д'Астибару, даже во времена его правления.

Накануне Праздника Виноградной Лозы в городе было полно народу из
прилегающей дистрады и дальних земель. В переполненных тавернах и кавницах
люди, которые никогда не видели его лица и которые некогда побледнели бы
от вполне оправданного страха, если бы их вызвали ко двору герцога в
Астибаре, обменивались правдивыми и лживыми историям о нем, словно шерстью
и пряностями.

Всю свою жизнь герцог Сандре был предметом слухов и домыслов на всем
полуострове, который называли Ладонью, и его смерть не изменила этого
факта, несмотря на то что восемнадцать лет назад Альберико из Барбадиора
явился со своей армией из заокеанской Империи и сослал Сандре в дистраду.

Возможно, потому, что всегда был осторожным и осмотрительным во всем,
Альберико, который железной рукой правил четырьмя из девяти провинций и
соперничал с Брандином Игратским за власть над девятой провинцией,
поступил в точном соответствии с протоколом.

Около полудня того дня, когда умер герцог, из восточных ворот города
выехал гонец от Альберико. Гонец нес синее с серебром траурное знамя и,
никто в этом не сомневался, составленное витиевато и напыщенно послание с
соболезнованиями детям и внукам Сандре, собравшимся сейчас в обширном
поместье в семи милях от городских стен.

В кавнице "Паэлион", где в тот сезон собирались самые остроумные люди,
с цинизмом заметили, что от тирана скорее можно было ожидать посылки не
одного гонца, а целой роты собственных наемников из Барбадиора, если бы
оставшиеся в живых потомки Сандре не были настолько беспомощными. Не успел
стихнуть насмешливый, но осторожный, с оглядкой, ропот после этих слов,
как один заезжий музыкант - а их в ту неделю съехались в Астибар десятки -
предложил пари на весь свой заработок следующих трех дней, что еще до
окончания праздника из Кьяры пришлют соболезнования в стихах.

- Слишком удобный случай, - объяснил неосторожный гость, сжимая в
ладонях дымящуюся кружку кава, сдобренного одним из дюжины ликеров,
стоящих на полках бара "Паэлиона". - Брандин не сможет упустить подобный
шанс и не напомнить Альберико - и всем остальным, - что хотя они вдвоем и
поделили между собой полуостров, но большая доля искусства и просвещения
приходится на его западную часть, рядом с Кьярой. Попомните мои слова - а
кто хочет, может побиться об заклад, - через три дня, не успеет в Астибаре
умолкнуть музыка, как мы получим нескладно зарифмованные стихи тучного
Доарде или какой-нибудь дурацкий акростих Камены, над которым надо
поломать голову и где имя Сандре можно прочитать шесть раз туда и обратно.

Раздался смех, но опять-таки осторожный, даже накануне праздника, когда
давняя традиция, которую Альберико из Барбадиора осмотрительно сохранил,
позволяла большие вольности, чем в остальное время года. Несколько
человек, разбирающихся в подсчетах, быстро прикинули время на плавание и
опасности осеннего моря к северу от провинции Сенцио и между островами
Архипелага, и пари музыканта быстро было принято и записано на грифельной
доске, висящей на стене "Паэлиона" как раз для этих целей: в городе любили
биться об заклад.

Но вскоре все пари и насмешливая болтовня были забыты. Некто в
невероятной шляпе с кудрявым пером распахнул дверь в кавницу и громко
потребовал внимания. Добившись его, он сообщил, будто только что видел,
как гонец тирана вернулся в город через те же восточные ворота, из которых
недавно выехал. Что этот гонец скакал значительно быстрее, чем прежде, и
что всего в трех милях за ним следовала похоронная процессия герцога
Сандре д'Астибара, которого, в соответствии с его последней волей,
привезли для прощания на один день и одну ночь в тот город, где он некогда
правил.

Реакция посетителей "Паэлиона" была мгновенной и вполне предсказуемой:
мужчины начали кричать во все горло, чтобы их услышали сквозь их
собственный галдеж. Шум, политика и предвкушение удовольствий праздника
вызывали сильную жажду. Торговля пошла настолько бойко, что взволнованный
владелец "Паэлиона" начал лить полноценные порции ликера в кав. Его жена,
более флегматичная по натуре, продолжала недоливать ликер всем клиентам
подряд, не делая исключений даже для любимчиков.

- Их повернут обратно! - вскричал молодой поэт Адриано, решительно
стукнув своей кружкой и расплескав горячий напиток по темному дубовому
столу, стоящему в самом удобном месте "Паэлиона". - Альберико никогда
этого не позволит!

Послышалось одобрительное ворчание его друзей и прихлебателей, которые
всегда собирались вокруг именно этого стола.

Адриано украдкой взглянул на странствующего музыканта, который заключил
дерзкое пари на Брандина Игратского и его придворных поэтов с Кьяры. Этот
парень с веселым видом, насмешливо выгнув брови, развалился на стуле,
который некоторое время назад без зазрения совести придвинул к их столику.
Адриано чувствовал себя оскорбленным этим человеком и не знал, что его
обидело больше: намек музыканта на культурное превосходство Кьяры или то,
что он небрежно отозвался о великом Камене ди Кьяре, которому Адриано
усердно подражал в последние полгода, причем не только в стихосложении, но
и в одежде, ни днем, ни ночью не снимая трехслойный плащ.

Адриано был достаточно умен, чтобы понимать, что в этих двух источниках
раздражения заложено противоречие. Но он был слишком молод и выпил много
кружек кава с бренди из Сенцио, так что это понимание осталось на уровне
подсознания.

А на сознательном уровне он сосредоточился на этом самонадеянном
деревенском парне. Тот, очевидно, приехал в город, чтобы в течение трех
дней пиликать или тренькать на каком-нибудь народном инструменте и
заработать пригоршню астинов, а потом прокутить их на Празднике. Как
посмел такой парень зайти в самую модную кавницу на всей Восточной Ладони
и плюхнуться своим деревенским задом на стул у столика для избранных в
этом зале? Адриано все еще сохранил до боли ясное воспоминание о том
долгом месяце, который потребовался ему - даже после того, как его первые
стихи появились в печати, - чтобы осторожно подобраться поближе, внутренне
содрогаясь в ожидании отпора, прежде чем он стал членом избранного и
широко известного круга людей, занимающих этот стол.

Он поймал себя на тайной надежде, что музыкант посмеет ему возразить: у
него уже был готов отборный куплет насчет презренной черни, смеющей
высказывать собственное мнение в компании гораздо более умных людей.

И словно уловив эту мысль, парень еще вальяжнее откинулся на спинку
стула, погладил длинным пальцем рано поседевший висок и сказал, обращаясь