владыка. Перво-наперво отписать в Петербург Константину Петровичу про все
художества его доверенного нунция и про то, какая беда может произойти для
церкви от этих художеств. Оберпрокурор человек умный. Возможно, что и
внемлет. Но посланием не ограничиваться, а непременно призвать к беседе
губернаторшу Людмилу Платоновну - усовестить, пристыдить. Женщина она добрая
и честная. Должна одуматься.
было не в круглой луне, и даже не в цикадах.
работу ее механизма, Митрофаний принялся вычислять, что за червь его гложет,
не попускает разуму окутаться сонным облаком. В чем причина?
которой отказано в постриге? Владыка не стал ходить вокруг да около, брякнул
ей начистоту: "Вам, дочь моя, не Сладчайшего Жениха Небесного надобно, это
все ваши иллюзии. Вам самого обычного жениха нужно, из чиновничьего
сословия, а еще лучше - офицера. С усами". Не следовало бы так, конечно.
Истерика была и потом еще долгое утомительное препирательство. Но это ладно,
пустое. Что еще?
Богоявленского монастыря. За пьяное бесчиние и блудное хождение к женщинам
неодобрительного поведения преступник был приговорен к увольнению из обители
и обращению в первобытное звание. Теперь пойдет писанина - и
высокопреосвященному, и в Синод. Но и это было дело обычное, причина тревоги
коренилась не в" нем.
"тепло-холодно" и вдруг понял: письмо от двоюродной тетки, генеральши
Татищевой, вот где, оказывается, червоточина. Сам удивился, но сердце сразу
подтвердило - горячо, в самую точку. Вроде глупость, а на душе что-то кошки
скребут. Взять перечесть?
на столике.
памяти называя родственника давно забытым мирским именем, - здоров ли ты?
Отпустила ли тебя окаянная подагра? Прикладываешь ли ты капустный лист, как
я тебе велела? Аполлон Николаевич, покойник, всегда говорил, что..." Далее
следовало пространное описание чудодейственных свойств огородной капусты, и
преосвященный нетерпеливо заскользил взглядом по строчкам, написанным
ровным, старомодным почерком. Глаза споткнулись на неприятной фамилии.
"Опять навешал меня Владимир Львович Бубенцов. И что только врали про него,
будто он прохвост и чуть ли не душегуб. Славный молодой человек, мне
понравился. Прямой, без фанаберии, и в собаках толк понимает. Знаешь ли ты,
что он мне, оказывается, родня по линии Стрехниных? Моя бабка Аделаида
Секандровна вторым браком..." Нет, и не это, дальше.
потому, что я по сердечной слабости медлила подойти к главному. Только
соберусь, уж и духом укреплюсь, а снова слезы в два ручья, и рука трясется,
и в груди холодом стискивает. Пищу я к тебе, Мишенька, не просто так. У меня
большое горе, да такое, что один ты меня и поймешь, а другие, поди, и на
смех поднимут, скажут, совсем дура старая из ума выжила. Хотела бы сама к
тебе приехать, да мочи нет, хотя вроде бы и путь недальний. Лежу пластом и
все плачу, плачу. Ты знаешь, сколько лет, сколько сил и сколько средств я
положила на то, чтобы довести до конца дело, которому Аполлон Николаевич
посвятил свою жизнь". (На этом месте владыка покачал головой, поскольку к
делу, которому покойный дядюшка посвятил свою жизнь, относился скептически.)
"Так узнай же, друг мой, какое злодейство приключилось в моей Дроздовке.
Какой-то супостат, и ведь не иначе как из своих, подсыпал отравы в похлебку
Загуляю и Закидаю. Закидай помоложе, я его рвотным камнем спасла, выходила,
а вот Загуляюшка преставился. Всю ночь маялся, метался, плакал человеческими
слезами и смотрел на меня так жалобно: спаси, мол, матушка, на тебя вся моя
надежда. Не спасла. Под утро уж вскрикнул так жалостно, на бок упал и дух
испустил. Я бухнулась без сознания и, говорят, пробыла так три часа, уж и
доктор из города приехать успел. Теперь вот лежу вся слабая, и больше от
страха. Ведь это заговор, Мишенька, злодейский заговор. Кто-то извести хочет
деточек моих, а с ними и меня, старую. Богом-Вседержителем молю тебя,
приезжай. И не для пастырского утешения, его мне не надобно, а для розыска.
Все говорят, что ты дар имеешь любого злодея насквозь видеть и всякую
преступную каверзу разгадывать. Какого уж тебе еще злодейства хуже этого?
Приезжай, право, спаси. А я буду вечная твоя обожательница и в духовной
отпишу щедрую долю хоть на храм, хоть на монастырь какой, хоть на сирот". В
самом конце письма тетка переходила из родственного тона в
официально-почтительный: "Поручая себя отеческому вниманию, архипастырским
молитвам и моля о владычном благословении, остаюсь преданная раба Вашего
преосвященства Марья Татищева".
Татищева и который духовной особе архиерейского звания был вроде бы и не
совсем к лицу. Тем не менее среди прочих еще более возвышенных достоинств
числился за владыкой и драгоценный, редко встречающийся талант распутывать
всякие головоломные загадки, в особенности с преступной подоплекой. Можно
даже сказать, что была у Митрофания настоящая страсть к подобного рода
умственной гимнастике, и не раз случалось, что полицейские власти, даже и из
сопредельных губерний, почтительно испрашивали у него совета в каком-нибудь
запутанном расследовании. Этой своей славой заволжский епископ втайне очень
гордился, но не без угрызений совести - во-первых, потому, что сия гордость
несомненно относилась к разряду суетных тщеславий, а во-вторых, по еще одной
причине, о которой знали только он сам и еще некая особа, поэтому умолчим.
обстоятельств гибели Загуляя - вечером, при первом прочтении письма,
позабавила преосвященного. Вот и сейчас, перечтя послание, он подумал: чушь,
блажит старуха. Полежит денек-другой и встанет.
помолиться за теткино выздоровление. Известно, что, ночная молитва доступнее
к Господу. Вот и святой Златоуст пишет, что Господь наипаче умилостивляется
ночными молитвами, "егда соделаешь время успокоения многих временем плача".
владыка не признавал. Он и епитимий молитвенных никогда ни на кого не
налагал, почитал за святотатство. Молитва и не молитва вовсе, если проходит
только через уста, не затрагивая сердца.
содеялось с этим треклятым Загуляем.
многоголосием, а убаюкивали, и луна не резала глаза, а как бы омывала лицо
теплым молоком. Митрофаний смежил вежды, разгладил морщины на суровом челе.
Уснул.
x x x
еще называемого яблочным
любил за яркость и богоприятное легкомыслие. Сам не служил, стоял сзади и
сбоку, на архиерейском возвышении, откуда лучше видно и разукрашенную
яблоками церковь, и многочисленную публику, и священников с дьяконами в
особых "яблочных" ризах - голубых с золотом, а поверху - плодно-листвяное
шитье. Певчие знаменитого архиерейского хора, сойдясь с двух сторон, грянули
катавасию, да так, что тяжелая хрустальная люстра под белым сводом звонко
затрепетала радужными подвесками. Отец Амфитеатров начал святить яблоки:
"Господи, Боже наш, положивый верующим в Тя пользование творениями Твоими,
Сам благослови предлежащия плоды сия словом Твоим..."
потому что все со своими корзинами пришли, яблоки кропить. И подле
Митрофания, на столике, тоже лежало серебряное блюдо с огромными красными
ананасно-царскими яблоками из владычьего сада, сочными, сладкими,
ароматными. Кого преосвященный одарит - тому особое отличие и расположение.
клиросу, где в ряд чинно стояли монахини, назначенные по послушанию
учительствовать в епархиальной школе для девочек. Посланец шепнул на ухо
начальнице, высокой, тощей сестре Христине, что владыка яблочком пожалует, и
та оглянулась, склонилась в благодарном поклоне. Справа от нее (со спины не
сразу догадаешься), кажется, стояла сестра Емилия, преподававшая арифметику,
географию и еще несколько наук. Потом кривобокая сестра Олимпиада, эта
ведала законом Божьим. Далее две одинаково сутулые, Амвросия и Аполлинария,
не разберешь, кто из них кто; одна преподавала грамматику и историю, другая
- домополезные рукоделия. А с краю, у стеночки, невысокая, худенькая сестра
Пелагия (литература и гимнастика). Эту и захочешь, ни с кем не перепугаешь:
платок-апостольник на сторону сбился, и сбоку - для монахини стыд и
недопустимо - прядка рыжих волос торчит, так и отливает бронзой в солнечном
луче.
ли, дав в свое время благословение Пелагии на постриг. Нельзя было не
благословить - через большое горе и тяжкое испытание прошла девица, так что
не всякая душа и выдержала бы, но уж больно не монашеского она кроя:
чересчур жива, непоседлива, любопытственна и в движениях нечинна. Так ты
ведь и сам таков, старый дурень, укорил себя преосвященный и опять вздохнул,
еще сокрушенней.
отличил каждую - кого к руке подпустил, кого по голове легонько погладил,
кому просто улыбнулся, а с последней, Пелагией, вышел казус. Наступила,
нескладная, отцу иподиакону на ногу, шарахнулась с извинением, всплеснула
Василенко Иван
Посняков Андрей
Акунин Борис
Влодавец Леонид
Володихин Дмитрий
Березин Федор