не показал нам до срока ни сантиметра своей секретной пленки.
только четверо картежников. Они метали банк среди ночи и успели выскочить из
разваливающегося дома. Наша бригада вылетела на восстановительные работы.
Жизнь противоречит математическим непреложностям. Часть бывает больше
целого. Нескрещивающиеся прямые - пересекаются. Последний круг кажется
длиннее, чем вся дистанция.
как безвольный пассеист. Бываю настолько отрешен, что порой ощущаю
возможность нереального - обернувшись, окинуть глазом прошлое, единовременно
все увидеть. Моментами так вживаюсь в эту идею, что оглядываюсь: за спиной
не материализовавшееся в панораму прошлое, а розовощекий сорокалетний
холостяк, мой коллега. На его лице вкратце изложено иное мнение о жизненных
пустотах.
перекрывают солнце, память отпускает. Можно всматриваться в набегающие
пески. Понимаю, что за сменой пейзажей не уследить, и пытаюсь запомнить хотя
бы куст или камень. Убедившись в несостоятельности даже этого, плюю на все,
что есть за окном, и кружусь в потоке памяти, которая тащит к черте и
бросает под ноги: "А вот это? Неужели не помнишь? А это? То-то же! Смотри у
меня!"
со скоростью. Вертолет трясется, вибрирует. Тошнота мелькания поднимается к
гортани. Закрыв глаза, можно на мгновение вырваться из круговерти. Но зачем?
Секунды обманчивой темноты, а за ними - самое страшное. Поток памяти через
бессилье смеженных глаз прорывается вовнутрь. Прав был Мурат, когда писал:
"Далась тебе пустыня! Не жди, пока охватит страх открытых пространств. Давай
к нам! Перевод мы устроим. На таможне полно вакансий. Сына назвали в твою
честь. Он не говорит, но по глазам видно, что согласен считать тебя
крестным!" Спасибо, Мурат! Твоя щедрость всегда измерялась в кубометрах.
Тебе не хватает одного - акцента. Похоже, Нинель обучила тебя не только
английскому.
можно высчитать силу стадного чувства. Артамонов здесь лидирует, пишет давно
и часто: "Хорошо, что перевели в береговую охрану. К качке я так и не
привык. После службы мне нельзя будет в сферу материального производства.
Вспоминаю начерталку. Я говорил, если нужно будет в жизни - начерчу, а во
время учебы зачем гробить время?! Я обманывал себя. Я не хочу чертить и
теперь. И не только чертить. Чувствую себя фокусником. Но фокусы - хоть
плачь, без иллюзий. Мой черный фрак - мой черный с иголочки бушлат.
Ежедневно проделываю трюки: на лицо - улыбку, печаль - как голубя, в рукав.
В казарме, как верная жена, ежедневно встречает одиночество. Снимаю фрак,
мне кажется - навек, но завтра снова выход. Засыпаю, и снится: в правом
рукаве, как в ненастье, бьется забытый голубь - моя упрятанная наспех
печаль. Я буду говорить об этом на десятой сессии КОКОМа!"
заказана. Армейское лоно отторгнуло только Матвеенкова: плоскостопие.
Некоторое время он на автопилоте болтался по общежитию, потом уехал
компьютеризировать рыболовецкие колхозы. В бытность студентом, при
знакомстве с дамами Леша всегда представлялся как некто Геннадий - водитель
ассенизационной машины. О себе сообщает не часто, но по-деловому.
Обыкновенно он это делает в форме путевых заметок: "Еду в трамвае.
"Осторожно! Следующая остановка - Психдиспансер", - объявляет вагоновожатая.
Пока вдумываюсь в текст объявления - стучит мне по плечу средней страшноты
дамочка. Геннадий, восклицает, сколько зим! Я сообразил, в чем дело, только
на конечной остановке. Оказалось, нашей дочке уже пять лет! Мы купили сетку
портвейна, пошли в загс и расписались."
жизни: "В голове не укладывается даже приближенная модель будущего. Вопрос о
нем, как удав, стоит перед глазами. Чтобы турбиниста направить по
распределению в Дом быта, нужно быть юмористом. Попробую переметнуться в
Дворец пионеров. Там не достает тренера по радиоспорту. Я понял, чем
отличается выпускник школы от выпускника вуза. У того впереди - все, у нас -
ничего."
колы посадили на голые оклады. Просто во всех последних посланиях повысился
процент действительности, совершенно не связанной с прошлым. У меня то же
самое. Гул турбин стоит в ушах даже в выходные. Он не поглощает прошлое, а
просто разбавляет его до не приносящей боли концентрации.
ОКРЕСТНОСТИ
Главный корпус - казарменного вида здание - казался вечно сырым и
затравленным. У входа висели две мемориальные доски. На одной был высечен
анекдот, будто здание охраняется государством. Другая сообщала, как Крупская
проездом на воды учинила здесь такую сходку работяг с паровозостроительного,
что завод больше так и не смог выпустить ни одного паровоза. Слева сутулил
стены кинотеатр "Победа", построенный пленными немцами. Справа зиял
выщербленными витринами магазин "Наука" с большим винным отделом. Тут же
начинался Студенческий бульвар со стрелками-указателями "в пойму" на
заборах. Чтобы первокурсники, убегая с занятий, долго не плутали в поисках
укромного ландшафта для отдохновения от учебной муштры. В конце бульвара,
считай круглосуточно, работало два заведения - "Закусочная" и "Сосисочная".
Общепит за убыточностью объединил их. Место стало называться "Засисочной".
Единственный пункт в городе, где при продаже напитков не навынос взималась
плата за посуду. Все это вместе взятое лежало как бы на опушке одичалого
Майского парка. Чтобы опоэтизировать глушь, в центре парка был установлен
памятник Пушкину. Под постамент вырубили участок, но ивняк быстро затянул
плешь. Теперь поэту, читая томик, приходилось сдвигать со страниц неуемные
ветки. На 'бесконечных субботниках студенты подновляли фигуру гения,
замазывая ее известкой и гипсом. Арапские кудряшки слиплись в плоскую челку,
нос вырос, ботинки распухли. Пушкин стал походить на Гоголя, потом на
Крылова и, наконец, на Ваську Евнухова, который за двенадцать лет обучения
дошел только до третьего курса. Его отчисляли, забирали в армию, сажали на
пятнадцать суток или просто в вытрезвитель, он брал академки по семейным
обстоятельствам, по болезни, в связи с поездкой в активную пермскую зону,
потом восстанавливался и опять пытался сдать сопромат.
памятника, как от привидения. Майский парк славился деревянными
скульптурами, которые ваялись из засохших на корню деревьев. Дубы умирали
десятками. В парк, как на падаль, слетелись все резчики страны. Материала
стало не хватать. Стволы пришлось завозить из соседнего леса. Их
распиливали, зарывали в землю и вырубали то ли брянского князя Романа, то ли
дурака Ивана. За каких-то пару лет парк превратился в языческое кладбище.
Социалистического Труда Бутасова. У подножия зачастую сидел сам герой с
бутылкой. Он целовал себя каменного, бил в грудь и кричал на прохожих.
ним постоянно брались какие-то обязательства. Может быть, потому, что парк
сильно смахивал на студентов - был таким же бесхозно заросшим и с Пушкиным
внутри.
комплексом. Только два пуританизированных общежития - женское и мужское -
заговорщицки стояли в стороне. Они не могли соперничать с кремлевской
кладкой старинных построек, а простым силикатным кирпичом нынче не каждого
прошибешь.
"девятнарик". Питались в ней большей частью в дни стипендий. Она была удобна
тем, что любое мясо, принятое в ее мушиной утробе, могло перевариваться и
неделю, и две. В зависимости от количества пива, залитого поверх.
"китайская стена". Ее молоденькие и не очень обитательницы, в основном,
дочки городских голов разного калибра, безвылазно паслись в мужском
общежитии. Но жениться на них студенты почему-то не желали. Наверное,
родители много секли дочек по партийной линии.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
свет ни заря. Институт был еще пуст. Артамонов сверил часы с висящими на
колонне и принялся перекатывать в записнуху расписание на семестр.
Херберт Фрэнк
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Суворов Виктор