гоняется! - сказал Гуляев. Жорка усмехнулся, ответил небрежно:
вздыбленными крышами, сознавая, что все здесь охваченное огнем могло спасти
только чудо. Он думал о том, что этот пожар, уничтожающий боеприпасы и
снаряжение не только для истощенной в боях дивизии, но и для армии, оголял
его полк, батальоны которого подтянулись к Днепру в течение прошлой ночи. И
как бы умны ни были сейчас распоряжения Гуляева, как бы ни кричал он, ни
взвинчивал людей, все это теперь не спасало положения, не решало дела.
паровозик, свистя, носился по путям с прилипшим к буферу сцепщиком,
разъединял искореженные осколками вагоны, оглушая лязгом железа, толкал их в
тупик. Танки обрушивались через края платформы на бревна, скатывались на
землю; недовольно ревя, будто обожженные звери, уползали к лесу за
станционным зданием.
озлоблено, все в темных пятнах гари, он не заметил Гуляева.
как делал это всегда, готовясь отдать приказание.
Сейчас придет еще паровоз...
буду?
чувствуя, что снова сбивается на тон Иверзева, и раздражаясь на себя за это.
Воспаленные веки танкиста упрямо сузились.
грохотом взорвалось несколько снарядов, взметнулась крыша, дохнуло
обжигающим жаром. Лицам стало горячо. На мгновение оба отвернулись, их
заволокло дымом; танкист закашлялся.
спиной Гуляева насмешливый голос.
жестко: - Я потребую... потребую выполнения, танкист!
воскликнул: - Капитан Ермаков? Борис? Откуда тебя черти принесли?
от портупеи стоял возле; тень от козырька падала на половину смуглого лица,
карие, дерзкие глаза, белые зубы блестели в обрадованной улыбке.
верите? Доложить, что ли?
нахмурился, потом засмеялся, грубовато стиснул капитана в объятиях и сейчас
же отстранил его, косясь через плечо.
улыбаясь. - Я сутки без дымового довольствия!..
Жорка с майором, ну и... прикатили на паровозе.
заштопанный рукав капитанской гимнастерки, и густо побагровел. - Не писал из
госпиталя, хинная ты душа! А? Молчал, ухарь-купец!
сухарь! Водки не прошу.
заговорщицки подмигнул капитану голубым невинным глазом:
Устало догорали загнанные в тупики вагоны; с последним, как бы неохотным
треском запоздало рвались снаряды. Пожар утих. И только теперь стало видно,
что стоял теплый, погожий день припозднившегося бабьего лета, Чистое сияющее
небо со стеклянно высокой синевой развернулось над лесной станцией. И лишь
на западе неуловимо светились в бездонной его глубине беззвучные зенитные
разрывы.
пепелище путей, обозначились четко, как в бинокле.
сапоги с усталых ног, подставив ноги солнцу и расстегнув китель на волосатой
пухлой груди, лежал в станционном садике под облетевшей яблоней. Здесь все
по-осеннему поблекло, поредело, везде неяркий блеск солнца, везде хрупкая
прозрачная тишина, вокруг легкий шорох палых листьев, чуть-чуть тянуло
свежим воздухом с севера.
Полковник, хмурясь, сбоку рассматривал его исхудалое, побледневшее лицо,
прямые брови; черные волосы упали на висок, шевелились от ветра.
терпелось, терпежу не было?
ответил он, сдунул лист с ладони, проговорил полусерьезно: - Вы что-то,
полковник, растолстели. В обороне стоите?
прибежал?
ее, сказал:
Как там моя батарея, жива? - И, слегка усмехнувшись, повторил: - Жива?
животом по желтой траве, по сухим листьям, спросил: - Какие еще вопросы?
предупредить тебя, и без шуток, дорогой мой. Будешь грудью по-дурацки,
по-ослиному пули ловить, храбрость показывать - к чертовой бабушке спишу в
запасной полк! И баста! Спишу - и баста! Убьют ведь дурака! Что?
медленно отпускало выражение недовольства, нечто похожее на улыбку слабо
тронуло его губы, и он проговорил с грустным весельем:
неба, и Гуляев подумал, что этому молодому здоровому офицеру мало дела до
его слов, до откровенного беспокойства, не предусмотренного никаким уставом,
- они знали друг друга со Сталинграда. Был полковник одинок, вдов, бездетен,
и он точно бы видел в Ермакове свою молодость и многое прощал ему, как это
иногда бывает у немало поживших на свете и не совсем счастливых одиноких
людей.
пронизан золотистым солнцем. В теплом воздухе планировали листья, бесшумно
стукаясь о ветви, цепляясь за паутину на яблонях. В тишину долетало
отдаленное гудение танков из леса, тонкое шипение маневрового паровозика на
путях, отзвуки жизни.
скосил глаза на Ермакова.
приближаясь, послышались голоса, показавшиеся странными здесь, - женские
голоса, звучные и будто стеклянные в тихом воздухе полуоблетевшего сада.
Полковник Гуляев, неловко повернув обожженную шею, крякнул от боли,
недоуменно оглядываясь, спросил:
сундук, переплетенный веревками. Одна, молодая, босоногая, в выцветшей
блузке, небрежно заправленной в юбку, шла изогнувшись, напрягая крепкие
икры, другая, постарше, была в мужской телогрейке, в сапогах, смуглое лицо
измождено, волосы растрепались, и солнце, бившее сзади, просвечивало их.
грузноватую фигуру Гуляева, игриво-дерзким взглядом скользнула по лицу
Ермакова и вдруг фыркнула, засмеялась.
над тонкими бровями, а та, что постарше, в телогрейке, потупилась, смугло
покраснела. Молодая бойко сказала:
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Андреев Николай
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Роллинс Джеймс