неудержимо увлекало меня с собой и за которым я едва успевал следить. Это
был зрительный и звуковой хаос, составленный из множества разнородных вещей;
иногда это бывала музыка далекого марша, обрамленная со всех сторон высокими
каменными стенами, иногда это было безмолвное движение бесконечного зеленого
ландшафта, перерезанного невысокими горами, который клубился передо мной с
непонятной волнообразностью, иногда это была далекая окраина голландского
города с неизвестно как возникавшими каменными корытами, куда с ровным
журчанием стекала вода; и, углубляя это явное нарушение голландской
действительности, к ним шли, одна за другой, женщины с кувшинами на голове.
Во всем этом не было никогда никакой последовательности, и этот движущийся
хаос явно не нес в себе даже отдаленную возможность сколько-нибудь
гармонической схемы. И соответственно этому, в те времена моей жизни,
которые были отмечены таким постоянным присутствием хаоса, мое душевное
существование приобретало столь же неверный и колеблющийся характер. Я не
мог быть уверен в длительности того или иного чувства, я не знал, что придет
ему на смену завтра или через неделю. И как в первых книгах, которые я
прочел, научившись азбуке, меня поразило, что люди там говорят вполне
законченными фразами с классическим расположением подлежащих и сказуемых и
точкой на конце, в то время - казалось мне - как на самом деле никто никогда
этого не делает, - так теперь мне представлялось почти непонятным, что тот
или иной человек может быть бухгалтером или министром, рабочим или епископом
и быть твердо убежденным, что именно это важнее и постояннее всего, словно
ряса епископа или куртка рабочего таинственно и точно соответствовали
подлинному назначению и призванию тех, на кого они были надеты. Я знал,
конечно, что в данный отрезок времени и в данных условиях рабочий так же не
становился епископом, как епископ не превращался в рабочего, и это нередко
продолжалось до тех пор, пока смерть не уравнивала их с неумолимым
безличием. Но я чувствовал также, что мир, в котором одному из них суждено
быть таким, а второму другим, может вдруг оказаться условным и призрачным, и
тогда все опять неузнаваемо изменится. Другими словами, то, в чем проходило
мое существование, было лишено для меня резко ограниченных и окончательных в
каком-то смысле очертаний, в нем не было ничего постоянного, вещи и понятия,
его составлявшие, могли менять форму и содержание, как непостижимые
превращения бесконечного сна. И каждое утро, пробуждаясь, я смотрел со
смутным удивлением на те же рисунки обоев на стенах моей комнаты в
гостинице, которые всякий раз казались мне иными, чем накануне, потому что
от вчерашнего до сегодняшнего дня произошло множество изменений, и я знал,
не думая об этом, что и я успел измениться, увлекаемый неощутимым и
неудержимым движением. Я жил тогда в почти отвлеченном мире и никогда не
находил в нем той логики мыслей или вещей, которая казалась некоторым из
моих прежних учителей чем-то непременным и окончательным, каким-то основным
законом всякой произвольной эволюции и всякого человеческого существования.
нарочно вызванного из небытия, чтобы появиться передо мной именно в ту эпоху
моей жизни. Это был, собственно, не человек, - это было какое-то неузнаваемо
искаженное напоминание о ком-то другом, некогда существовавшем. Его больше
не было, он исчез, но не бесследно, так как после него осталось то, что я
увидел, когда он впервые подошел ко мне и сказал:
d'argent? {Извините, что я вас побеспокоил, не могли бы вы ссудить мне
немного денег? (фр.)}
глаза и дряблые веки, на нем была черная, порванная шляпа, длинный пиджак,
похожий на короткое пальто, или короткое пальто, похожее на очень длинный
пиджак, темно-серого цвета, беловато-черные, лопнувшие во многих местах
башмаки и светло-коричневые штаны, покрытые бесчисленными пятнами. Глаза
его, однако, смотрели перед собой спокойно и ясно. Но меня особенно поразил
его голос, который совершенно не соответствовал его внешнему виду, - ровный
и низкий голос с удивительными интонациями уверенности в себе. В нем нельзя
было не услышать звуковое отражение какого-то другого мира, чем тот, к
которому явно принадлежал этот человек. Никакой бродяга или нищий не должен
был, не имел ни возможности, ни права говорить таким голосом. И если бы мне
было нужно неопровержимое доказательство того, что этот человек представлял
собой живое напоминание о другом, исчезнувшем, - то эти интонации и эта
звуковая неожиданность были бы убедительнее, чем любые биографические
сведения. Это сразу же заставило меня отнестись к нему с большим вниманием,
чем то, которое, я уделил бы обыкновенному оборванцу, обращающемуся ко мне
за милостыней. Второе соображение, побудившее меня насторожиться, это был
неестественно правильный французский язык, на котором он говорил.
скамейке и читал заметки о путешествии Карамзина. Он быстро посмотрел на
книгу и заговорил по-русски - очень чистым и правильным языком, в котором,
однако, преобладали несколько архаические обороты: "счел бы своим долгом",
"соблаговолите принять во внимание". За очень короткое время он успел
сообщить мне некоторые сведения о себе, которые показались мне не менее
фантастическими, чем его вид, - там фигурировало туманное здание
Петербургского университета, который он некогда кончил,
историко-филологический факультет и какие-то неточные и уклончивые
упоминания об огромном богатстве, которое он не то потерял, не то должен был
получить.
выражение идеально неуместного достоинства и сняв шляпу с какой-то такой
волнообразностью движений, которой я ни у кого не видал. Затем он ушел
неторопливой походкой, осторожно переставляя ноги в порванных башмаках. Но и
в его спине не было той испуганной настороженности или той физической
несостоятельности, которые характерны для людей этой категории. Он медленно
удалялся от меня; апрельское солнце уже садилось, и мое воображение, спеша
на несколько минут, как плохие часы, уже создавало - вдоль люксембургской
ограды - то сумеречное освещение, которое должно было наступить немного
позже и которого тогда еще не было. И мне запомнилась эта фигура нищего
именно в сумерках, которые еще не наступили. Она двигалась и исчезала,
окруженная молочной мягкостью уходящего дня, и в таком виде, неверном и
призрачном, напоминала мне некоторые образы моего воображения. Я вспомнил
потом, вернувшись домой, что такое освещение, в котором точно чувствуется
только что исчезнувший солнечный луч, оставивший в этом воздухе почти
неуловимый, но несомненный след своего медленного растворения, - такое
освещение я видел на некоторых картинах, и в частности, на одном полотне
Корреджио, которого, однако, я не мог восстановить в моей памяти.
привычное и только усилившееся за последнее время, - эту непрекращающуюся
смену видений, которые преследовали меня. Я видел то женщину в глухом черном
платье, проходившую тяжелой походкой по узкой улице средневекового города,
то полного мужчину в европейском костюме и очках, растерянного и
несчастного, который искал что-то, чего не мог найти, то высокого старика,
идущего по извилистой пыльной дороге, то широко раскрытые и наполненные
ужасом женские глаза на бледном лице, которое я почему-то давно и хорошо
знал. И одновременно с этим я испытывал тягостные и чужие чувства, которые
смешивались с моими личными ощущениями, связанными с тем или иным событием
моей жизни. И я замечал, что некоторые душевные состояния, вызванные вполне
определенными причинами, продолжали существовать уже после того, как эти
причины исчезли, и я спрашивал себя, что же именно предшествовало чему -
причины чувству или чувство причинам; и если это так, то не предопределяло
ли оно в некоторых случаях нечто непоправимое и существенное, нечто
принадлежащее к тому материальному миру, над которым, казалось бы, властны
лишь законы тяготения и соотношения чисел. И другой неизменный вопрос
возникал передо мной: чем я был связан с этими воображаемыми людьми, которых
я никогда не выдумывал и которые появлялись с такой же неожиданностью, как
тот, кто сорвался со скалы и в ком я умер не так давно, как эта женщина в
черном, как те, кто еще несомненно ждал меня-с упорной жадностью
кратковременного и призрачного воплощения во мне? Каждый из них был не похож
на других, и их нельзя было спутать. Что связывало меня с ними? Законы
наследственности, линии которых расходились вокруг меня такими причудливыми
узорами, чьи-то забытые воспоминания, непонятно почему воскресавшие именно
во мне, или, наконец, то, что я был частью чудовищно многочисленного
человеческого коллектива и время от времени та непроницаемая оболочка,
которая отделяла меня от других и в которой была заключена моя
индивидуальность, вдруг теряла свою непроницаемость и в нее беспорядочно
врывалось нечто, мне не принадлежавшее, - как волны, проникающие с разбега в
расщелину скалы? Я никому не мог рассказать об этом, зная, что это было бы
принято, как бред или особенная форма сумасшествия. Но это не было ни тем,
ни другим. Я был идеально здоров, все мускулы моего тела функционировали с
автоматической точностью, никакой университетский курс не казался мне
трудным, логические и аналитические мои способности были нормальными. Я не
знал, что такое обморок, я почти не знал физической усталости, я был как
будто бы создан для подлинного и реального мира. И вместе с тем другой,
призрачный мир неотступно следовал за мной повсюду и почти каждый день
иногда в комнате, иногда на улице, в лесу или в саду я переставал
существовать, я, как таковой, такой-то и такой-то, родившийся там-то, в
таком-то году, кончивший среднее учебное заведение несколько лет тому назад
и слушавший лекции в таком-то университете, - и вместо меня с повелительной
неизбежностью появлялся кто-то другой. Этим превращениям предшествовали чаще
всего мучительные физические ощущения, захватывавшие иногда всю поверхность
моего тела.
прикосновение к моему лицу моих длинных и жирных, неприятно пахнущих волос,
дряблость моих щек и непонятно привычное чувство моего языка, касавшегося
дыр в тех местах рта, где не хватало зубов. Через секунду, однако, понимание
того, что я вижу это со стороны, и тяжелый запах, который я почувствовал
сначала, исчезли. Потом медленно, как человек, постепенно различающий
предметы в сумеречном освещении, - которое, кстати, было характерно для