Юнис призналась мне, что ей решительно не с кем поговорить. Ее муж Эрл,
сказала она, не дает ей эмоциональной поддержки (она имела в виду: денег).
Дочери уехали из дому. Одна работала в Корпусе Мира, другая кончала
медицинское училище и не могла выбрать время, чтобы повидаться с матерью.
Я пригласил Юнис пообедать, а перед обедом выпить у меня, на
Лейкшор-драйв. Она сказала:
кипы восточных ковров, книги на иностранных языках - ты живешь совсем один
(она имела в виду, что мне не приходится вести баталии из-за грошового
счета за газ). Но к тебе, наверное, ходят девушки, вернее, дамы?
квартиры, что я стал голубым?
другого барабана тому причиной [аллюзия на строки из "Уолдена, или Жизни в
лесу" Генри Дейвида Торо (1817-1862): "Если кто шагает не в ногу, не
значит ли это, что ему слышится бой другого барабана. Так не будем мешать
ему маршировать под ту музыку, что ему слышится..."]. Просто я вообще не
марширую.
у Юнис, что она звонит мне по настоянию Танчикова юриста. Она сказала:
тебя завтра с ним пообедать.
Монро-стрит, наверху, в одном из отдельных кабинетов в семь вечера.
Метрдотель проведет его ко мне.
тогда мы еще могли найти общий язык. Мы встретились в О'Хара
[международный аэропорт в Чикаго] лет десять назад: я ждал посадки на
самолет, он только что прилетел. Он тогда забрал большую силу в своем
профсоюзе (что за этим стояло, я узнал лишь позже из газет). Как бы там ни
было, он разглядел меня в толпе и представил своему спутнику.
как нас воспринимает совлекшийся плоти разум над нами. Сложением Танчик
походил на преуспевшего профессионального футболиста, который на возрасте
завел собственную футбольную команду. Его раздавшиеся вширь щеки были
оттенка розового мейсенского фарфора. Он отрастил светлую курчавую
бородку. Зубы у него были крупные, квадратные. Какие слова точнее всего
опишут нынешнего Танчика: массивный, дородный, напичканный витаминами,
всесильный, богатый, наглый. Он выставлял на потеху своего родственника -
плешивого Изю с глазами точь-в-точь как у орангутанга, с плоским круглым
лицом - наивность, написанная на нем, сохранилась разве что у зверей в
зоопарке, длиннорукого, рыжего. Ведь я не старался ничем, пусть хотя бы
знаками, показать, что со мной следует считаться; я никоим образом не
связан ни с одним пусть каким угодно, но мало-мальски путным делом. И мне
вдруг вспомнилось, что на заре века Пикассо однажды спросили, чем
занимается молодежь во Франции, и он ответил: "Lajeunesse c'est moi"
[молодежь - это я (фр.); парафраз известного изречения Людовика XIV:
"Государство - это я"], но я не являлся ни чего-то примером, ни кого-то
представителем - это мне не по чину. Танчик, забавляясь, подавал меня
своему соратнику как интеллектуала, и, хоть я и не прочь, чтобы меня
считали умным, признаюсь, полагаю для себя унизительным, когда меня
относят к интеллектуалам.
Он из тех здоровил, которым на костюм требуется как минимум полштуки
сукна, которые едят бифштекс из вырезки по-ньюйоркски в "Эли",
проворачивают миллионные сделки, летают в Палм-Спрингс, Лас-Вегас, на
Бермуды. А Танчик тем временем говорил:
гениев - у нас их была пара-тройка.
будущее, - что верно, то верно. Издевательский тон Танчика был оправдан -
ведь льстило же мне в свое время, что для семьи я был "цветком надежды"
[переиначенная цитата из "Гамлета" У.Шекспира (пер. М.Лозинского): О, что
за гордый ум сражен! Вельможи, Бойца, ученого - взор, меч, язык; Цвет и
надежда радостной державы...].
он, - это мог быть и Тони Провенцано, и Салли (Псих) Бригульо, и Дорфман
из профсоюза транспортников. Кто угодно, только не Джимми Хоффа [Джеймс
Хоффа (1913-1975) - американский профсоюзный деятель; президент профсоюза
транспортников, тесно связанного с гангстерами; в 1967 г. Хоффа был
приговорен к восьми годам заключения и сел в тюрьму]. Хоффа тогда сидел.
Кроме того, его я, да и не только я - всякий узнал бы. Мы же были с ним
знакомы, потому что после войны меня и Танчика, обоих, взял на работу наш
родственник Милти Рифкин - он в то время управлял гостиницей, а Хоффа
вроде бы имел в ней долю. Когда Хоффа со своей кодлой наезжал в Чикаго,
они там останавливались. Я в ту пору натаскивал сына Милти - Хэла,
чересчур прыткого и пройдошистого, чтобы тратить время на книги. Хэл
рвался в бой, и, едва ему стукнуло четырнадцать, Милти поставил его
заведовать баром в гостинице. Родители целое лето потешались - разрешали
Хэлу изображать управляющего, и Милти, когда к нему являлись торговцы
спиртным, говорил:
по его части. Спросите парня, похожего на Эдди Кантора [Эдди Кантор -
певец, киноактер].
Меня посадили туда, чтобы, обучая Хэла употреблению аблатива
[творительного падежа (лат.)] (он посещал классическую школу), я тем
временем досматривал за ним. Я осуществлял за ним пригляд. Смышленый
мальчонка, родители им невероятно гордились.
с ребятами Хоффы. Громилы все как один, за исключением Гарольда Гиббонса,
этот был донельзя учтивый и со мной, во всяком случае, любил покалякать на
ученые темы. Остальные были ребята крутые, круче не бывает, Милти, мой
родственник, держался с ними на равных этаким парнем-хватом, лихим
молодцом, говорил как мужчина с мужчиной, и в этом была его ошибка.
Дотянуться до этого навязанного им себе самому уровня он не мог. При
случае он умел осуществить нажим, в общем-то не имел лишних предрассудков,
но в подлинные руководители не годился - не из того он теста. Милти в
отличие от Юлия Цезаря не мог сказать часовому, который не пропускал его:
"Чем спорить с тобой, мне легче тебя убить". Вот Хоффы, они такие.
для него недвижимость, на которой висели невыплаченные налоги. Таких
побочных афер у Милти было много. Тогда лишали имущества сплошь и рядом.
Так что мой родственник Танчик (Рафаэль) познакомился с Рыжиком Дорфманом,
бывшим боксером, посредником между Хоффой и организованной преступностью в
Чикаго, через Милти Рифкина. Дорфман, в ту пору учитель физкультуры,
унаследовал Танчика от своего отца, Рыжика, старого боксера. Полный набор
преступных связей был частью состояния, оставленного Рыжиком сыну.
вознамерился посвятить себя тому, что принято называть "высоким
призванием". "Стремиться к тому, чего лучше нет" - было для меня не
отвлеченной задачей. Меня этому обучали не на семинарах. Такова была
потребность моей натуры, обусловленная как физиологией, так и
темпераментом, и основывалась она на склонностях врожденных, не
благоприобретенных. Всепоглощающий интерес к лицам, поступкам, телам и
привел меня к метафизике. Эта причудливая метафизика служила мне, как
пернатым служат их радары. Повзрослев, я обнаружил, что смотрю на все с
точки зрения метафизики. Но, как я вам уже доложил, меня ей не учили.
Студентом я жил за городом, поэтому просиживал часами в поездах надземки,
которые, грохоча, раскачиваясь, лязгая, скрежеща, неслись на всех парах
над трущобами Саут-Сайда, - так я зубрил Платона, Аристотеля и святого
Фому [святой Фома Аквинский (1225-1274) - философ и теолог], готовясь к
семинарам профессора Перри [Бартон Перри (1876-1957) - американский
философ и педагог].
напротив меня сидел в ожидании приговора Танчик, его выпустили под залог в
полмиллиона долларов. Выглядел он неважнецки. Краски слиняли, видно,
оказались нестойкими. Черты крупного лица расплылись - годы хамских
занятий отразились на нем. Как врач-любитель, я определил, что давление у
Танчика примерно двести пятьдесят на сто шестьдесят пять. Его внутреннее
"я" смекало: не стоит ли предпочесть инсульт тюремному заключению. Для
поднятия духа он с утра пораньше побывал в парикмахерской - бородка a la
Эдуард [Эдуард VII (1841-1910) - король Англии, правил с 1901 по 1910 г.]
была свежеподстрижена и наверняка - сейчас не время показывать седину -
подкрашена. Однако она курчавилась уже не так лихо, как прежде. Танчик не
нуждался в моем сочувствии. Он собрался с духом, готов был принять любые
удары судьбы. Дай я ему понять хоть намеком, что жалею его, он рассердился
бы. Искушенные соболезнователи поймут, если я скажу, что напротив меня
сидел не человек, а сплошное несчастье. Это сплошное несчастье подавало
мне знаки, разгадать которые я не мог, потому что знал шифр далеко не
полностью.
громады, вздымающейся все выше и выше), на пятьдесят первом этаже которого
я работаю, "Итальянская деревушка" - один из немногих ресторанов в городе
с отдельными кабинетами: хочешь, соблазняй, хочешь, надувай - на выбор.
Она построена еще в двадцатые годы, и при ее оформлении ориентировались на
Доставалов Александр
Лондон Джек
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Корнев Павел
Распопов Дмитрий