ПЕТР АБЕЛЯР
пришедшие различными путями, коих я тотчас же спросил, как бывает в видении,
какого они исповедания и почему они пришли ко мне. Они ответили: "Мы - люди,
[принадлежащие] разным ветвям (secta) веры. Все мы равно признаем, что
являемся почитателями, разумеется, единого Бога, однако служим Ему различно
и по вере и по образу жизни. Ибо один из нас - язычник, из тех, кого
называли философами, - довольствуется естественным законом. Другие же двое
имеют Писания, и один из них зовется Иудеем, другой - Христианином. Мы долго
спорили, сравнивая поочередно различные направления нашей веры, и, наконец,
решили прибегнуть к твоему суду".
свел их вместе и, более всего, почему они избрали в таком [споре] судьей
меня?
самым главным для философов является исследовать истину рационально и
следовать во всем не мнению людей, а доводам разума. Итак, преданный всем
сердцем нашим учениям и исполненный как их разумными доводами, так и их
авторитетом, я, наконец, обратился к моральной философии [7], которая
является целью всех наук (disciplina) [8] и ради которой, как я решил,
должно быть опробовано все. Изучив, насколько мог, все, что касается как
высшего блага, так и величайшего зла, и то, что делает человека или
блаженным, или несчастным, я тотчас же обратился к тщательному исследованию
различных направлений веры, разделяющих ныне мир и после рассмотрения и
взаимного их обсуждения решил последовать тому, которое окажется более
соответствующим разуму. Итак, я обратился к учению иудеев, а также и
христиан, и к лицам, которые у тех и у других дискутируют о вере, и о
законах как о разумных основаниях.
позволения, поскольку ты называешь себя христианином, безумцы. Я беседовал
долго и с теми и с другими и, поскольку спор, сопоставляющий наши
[исповедания], не пришел к концу, мы решили представить на твой суд доводы
каждой из сторон. Мы знаем, что от тебя не остались сокрытыми ни сила
философских умозаключений, ни столпы того и другого закона. Ибо христианское
исповедание опирается как на свой собственный закон, который называют Новым
Заветом, однако так, что не дерзает отвергать и Ветхий, уделяя величайшее
внимание чтению того и другого. Нам надлежало избрать некоего судью, для
того, чтобы наш спор пришел к концу [9], и мы не могли отыскать никого, кто
не принадлежал бы к одному из этих трех направлений".
же прибавил: "Итак, поскольку идет молва, что ты выделяешься остротою ума и
знанием любого из писаний, постольку ясно, что ты тем более окажешь
содействие в благоприятном или отрицательном суждении и сможешь опровергнуть
каждого из нас. О том же, какова острота твоего ума и насколько изобилует
сокровищница твоей памяти философскими и божественными сентенциями, помимо
обычных занятий с твоими учениками, в чем, как известно, ты превзошел - ив
философском и в теологическом учении всех учителей, даже своих [собственных]
и даже тех, кто через писание передал (scriptor) [10] нам обретенные знания
достаточно свидетельствует та удивительная книга по теологии [11], которую
зависть не может ни перенести спокойно, ни уничтожить и которую она своим
преследованием только еще более прославила".
оказываете, а именно к тому, чтобы, пренебрегши мудрецами, вы выбрали судьей
глупца. Ведь и я похож на вас, привык к пустым спорам этого мира, и мне не
трудно выслушивать то, чем привык заниматься. Однако ты, философ, ты,
который не исповедуешь никакого закона, уступая только доводам разума, ты не
сочтешь за большое [достижение], если окажешься победителем в этом споре.
Ведь у тебя для битвы есть два меча, остальные же - вооружены против тебя
лишь одним. Ты можешь действовать против них как с помощью Писания, так и с
помощью разумных оснований. Они же против тебя, поскольку ты не следуешь
закону, от Закона выставить ничего не могут и тем менее могут [выступить]
против тебя, опираясь на доводы разума, чем более ты привык [к этому], чем
более богатым философским оружием ты владеешь.
согласию, и так как я вижу, что каждый из вас в отдельности уверен в своих
силах, то наша стыдливость никоим образом не считает возможным
препятствовать вашим дерзновениям, в особенности потому, что, как я полагаю,
я [сам] извлеку из них некое поучение. Конечно, ни одно учение, как упомянул
кто-то из наших, не является до такой степени ложным, чтобы не заключать в
себе какой-нибудь истины, и, я думаю, нет ни одного столь пустого спора,
чтобы в нем не оказалось какого-либо назидания (documentum). Поэтому и тот
величайший из мудрецов, желая привлечь к себе внимание читателя, говорит в
самом начале своих притч: Послушает мудрый и умножит познания и разумный
найдет мудрые советы [(Притчи Соломоновы, 1,5)]. И апостол Иаков говорит:
Всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова (Иаков, 1,19).
являющимся первым, надлежит первому вопрошать других. Я сам собрал вас для
того, чтобы спросить о прибавленных [позже] Писаниях. Я говорю о первом
[законе] не только по времени, но и по природе. Конечно, все более простое
является, естественно, более ранним, чем более сложное. Естественный же
закон состоит в нравственном познании, что мы называем этикой, и заключается
только в нравственных доказательствах. Учение же ваших Законов прибавило к
ним некие указания на [соблюдение] внешних правил (signa), которые нам
кажутся совершенно излишними и о которых в своем месте нам также нужно будет
потолковать.
место. Тогда тот: Итак, прежде всего, - говорит, - я спрашиваю вас, вместе о
том, что, как я вижу, относится в равной степени к вам обоим, опирающимся
более всего на написанное, а именно - привел ли вас к этим направлениям в
вере некий разумный довод или же вы следуете здесь мнению людей и любви к
вашему роду, из которых первое, если это так, следует больше всего одобрить,
второе же совершенно отвергнуть. Я думаю, что по совести каждый разумный
человек не будет отрицать, что последнее [мое положение] истинно, (особенно
если мы получаем тому подтверждение через повторяющиеся примеры. Ибо часто
случается, что, поскольку при [заключении] некоторых брачных союзов он или
она обращаются в другую веру, их дети следуют [выбору] одного из родителей,
сохраняя свою веру, в неколебимости, а воспитание для ее признания может
[значить] больше, чем кровное родство или разум; так как это происходит с
детьми, воспитанными кем-либо в вере, то они и находились внутри веры так
же, как их отцы, впитавшие [ее] с молоком матери, что не укрылось от Того,
Кто сказал: Сын ничего не может творить [Сам от Себя], если не увидит Отца
творящего" [(Ев. от Иоанна, V, 19)]). Ведь у отдельных людей любовь к
собственному роду и к тем, с кем они воспитываются, врождена до такой
степени, что они с отвращением отворачиваются от [всего] как либо
свидетельствующего против их веры; и обращая привычку в природу, они упорно
придерживаются в зрелом возрасте того, что восприняли в детстве как
благочестивое, и прежде чем они в состоянии воспринять слова, они уже
убеждены, что верят в это, подобно тому, как упоминает и поэт:
они восприняли что-нибудь во время обучения в детстве, то это должно
почитаться за святая святых? " Ведь положения, приспособленные для юных
ушей, часто устраняются позднейшими философскими рассуждениями. Разве не
так? Удивительно, что в то время, как с чередой веков и сменой времен
возрастает человеческое понимание (intelligentia) всех сотворенных вещей, в
вере же, заблуждения которой грозят величайшими опасностями, нет никакого
достижения. Но как юноши, так и старцы, как невежественные, так и
образованные утверждают, что они мыслят о вере совершенно одинаково, и тот
считается крепчайшим в вере, кто не отступает от общего с народом чувства. А
это, разумеется, происходит обязательно, потому что расспрашивать у своих о
том, во что должно верить, не позволено никому, как и не [позволено]
безнаказанно сомневаться в том, что утверждается всеми. Ибо людям становится
стыдно самих себя вопрошать о том, на что они не в состоянии дать ответа.
нападает, и добровольно бросается в битву только тот, кто надеется на славу
победы. Они даже впадают в столь великое безумие, что, как сами признают, не
стыдятся заявлять, будто верят в то, чего понять не могут, как будто бы вера
заключается скорее в произнесении слов, нежели в их восприятии [душой], и
более присуща устам, нежели сердцу. Эти [люди] особенно похваляются, когда
им кажется, что они верят в столь великое, чего они не в состоянии ни
высказать устами, ни охватить разумом. До такой степени дерзкими и
высокомерными делает их исключительность собственного направления (secta),
что всех, кого они находят отличающимися от них по вере, они провозглашают
чуждыми милосердия Божьего и, осудив всех прочих, считают блаженными только
себя.
я обратился к Божественному милосердию, смиренно и беспрестанно умоляя его,
чтобы оно удостоило извлечь меня из столь великой пучины ошибок, и, спасши
от ужасной Харибды, направило бы меня после таких великих бурь к вратам