траншея, и они осматривали ее, пока не исчезли в снежной метели. Конечно,
это были немцы.
решительнее, чем в первый раз, взялся за ноги убитого. Тимошкин тоже встал
с бруствера. Втроем они поднесли тяжелое тело Кеклидзе к ровику, где лежал
Скварышев. Щербак, обрушивая сапогами землю и придерживая покойника за
руки, начал опускать его в черную яму. Здобудька помогал ему, а Тимошкин,
стоя над могилой, не мог проглотить застрявший в горле комок.
вместе.
еще одно тело, которое, устало дыша, взвалили на бруствер. Это был
здоровенный усатый боец, согнутые руки которого уже не разгибались и
неуклюже торчали локтями в стороны. Полы его иссеченной осколками шинели
широко распластались на снегу.
быстро засыпал усы солдата, его мертвое небритое лицо.
закуривали у запасливого ефрейтора.
опустился возле убитого, уже не чувствуя того, что обычно ощущают здоровые
люди рядом с покойником. Ездовой, видимо еще не до конца преодолев в себе
страх перед мертвецом, насупившись стоял напротив. Наводчик, с минуту
повозившись в ровике, вылез, держа в руках масленку с двумя горлышками, в
которой бойцы носили махорку.
Потом заметно притих, осел на бруствере и, будто подобрев, выдыхая
табачный дым, сказал:
кивнул он в сторону убитого. - Веселый был дядька. Все про баб
рассказывал...
как докуривал Щербак, как потом они со Здобудькой опускали в последнее
пристанище убитого и искали под снегом лопаты.
очнувшись, понял, что настало прощание. Они сделали все, что могли, - для
живых, отступивших на восток, и для мертвых, навсегда оставшихся тут, в
чужой стороне. Не было на этих поспешных ночных похоронах ни громких
салютов, ни красивых слов о погибших, только, как всегда, тупая боль сжала
сердце. У Тимошкина повлажнели ресницы, и хорошо, что настала ночь и не
надо было отворачиваться, чтобы скрыть от других эту невольную солдатскую
слабость...
они две недели жили и бились с врагом, бойцы пошли на восток.
заросли. Было холодно, темно и ветрено. Сыпал снег. Шуршала сухая
кукурузная листва, и в этом неумолчном шорохе трудно было что-либо
услышать. Казалось, все вокруг по-ночному притихло, затаилось, поникло.
Щербак своим могучим телом решительно раздвигал тугие намерзшие стебли, за
ним, оберегая здоровой рукой раненую, пробирался Тимошкин. Он никак не мог
успокоиться, то ли от того, что произошло сегодня, то ли от раны или еще
отчего, его все время знобило, он дрожал. Последним уныло тащился
Здобудька.
несчастье разгрома и втроем пробираться ночью по чужой земле, остерегаясь
каждого шороха и каждой тени. Хорошо еще, что в такой беде рядом надежный
товарищ, с которым связывает тебя нечто большее, чем просто полковое
знакомство. В этом смысле Тимошкина немного успокаивало присутствие Ивана
Щербака. Пока наводчик был рядом, боец мог справиться с любой бедой, без
страха пошел бы с ним хоть на край света.
его месяца два учили на автоматчика, и потому в артиллерии он разбирался
слабо. И вот случилось так, что по какому-то недосмотру штабистов боец
попал в команду, из которой пополняли артиллерийские батареи дивизии.
Командир батареи, принимавший их, узнав, что Тимошкин не артиллерист,
приказал вернуть его на сборный пункт. Накануне бойцы совершили большой
марш, направляясь к фронту; Тимошкин при своем далеко не богатырском росте
и очень ограниченной выносливости окончательно выбился из сил и выглядел,
конечно, неважно. И тогда ефрейтор Щербак, который должен был со старшиной
сопровождать пополнение в полк, попросил у комбата разрешения не
отправлять Тимошкина обратно. Неизвестно, как ему удалось уговорить
капитана, но через несколько дней они оказались в одном расчете, Щербак
понемногу научил его артиллерийскому делу, постепенно они как-то
сблизились, хотя характерами были разные, и стали друзьями. Каждый день
они плечом к плечу стояли у пушки, сгибались в окопе во время бомбежки,
вместе мерзли ночами, согревая один другого собственным теплом. Щербак был
молчалив, сдержан, порою слишком упрям, но всегда справедлив. И еще он был
смелым. У Тимошкина не было ни одной медали, а Щербак уже имел ордена
Славы и Красной Звезды.
тускло белевший простор. Снежная крупа все сыпалась на раскинувшееся
впереди голое поле, посреди которого они увидели неподалеку одинокую
человеческую фигуру. Быстрым шагом человек направлялся куда-то вдоль
кукурузы, очевидно в ту сторону, куда шли и они. Замедлив шаг и
всмотревшись, Щербак негромко окликнул его:
заметив их, торопливо зашагал в прежнем направлении.
ждал, прижимая к груди автомат, взятый на изготовку. Но вот стала видна
его перетянутая в талии шинель, затем шапка-ушанка, которая окончательно
убедила, что это не немец. Щербак, идя впереди, спокойно забросил на плечо
автомат, Тимошкин и Здобудька всматривались в еще неясную в сумерках
фигуру. Человек, застыв на месте, тревожно ждал.
полкового штаба сержанта Блищинского. Давно уже, наверное от самой
дунайской переправы, они не виделись, хотя и служили в одном полку.
Правда, в этом не было ничего особенного - различными были их обязанности,
и потому не очень часто сходились их стежки. Один нес службу при штабе, а
второй все время был на передовой, копал окопы да таскал пушку.
что его задержали, сказал:
боя они отошли совсем недалеко. В стороне, где осталась их пушка,
проворчала машина и послышались чьи-то приглушенные голоса. Хорошо, что
снегопад надежно укрывал бойцов от чужих глаз.
пошли рядом. Было ветрено и не по-фронтовому тихо, только шуршала в
стороне кукуруза да впереди, где-то далеко, еле слышно изредка грохотали
взрывы. Блищинский шагал быстро, загребая сапогами снег, и, поглядывая по
сторонам, говорил:
снимут. Такое нельзя прощать.
силе. Просто проспал кто-то. Артиллерии-то мало оказалось. Одна полковая
немного сделает. А ведь теперь придется опять отвоевывать. То же самое.
Остальные ранены.
Тимошкин.
несет.
это не пришло ему в голову раньше, - ведь в самом деле, из-за пушки могут
произойти неприятности. Но чтобы как-то скрыть свое замешательство, боец
грубовато спросил о другом: