это зимнее утро должна была завершиться никак не ожиданным нами финалом.
Художественного театра, не только распорядился строжайшим образом не пускать
на "генералку" никого, кроме лиц, поименованных в особом списке, но и вызвал
на подмогу беспечным сторожам Дворца культуры мхатовских билетеров,
вымуштрованных наподобие кремлевской охраны.
с билетерами и держал в руке составленный Солодовниковым список.
улыбнулся, кивнул и сказал билетерам:
чиновников, как не докучливый недотепа, доставляющий лишние хлопоты
начальству, обремененному и без того высокими, даже высочайшими
государственными заботами? ( А тут, на тебе - читай пьесу, или того пуще -
трать драгоценное время, смотри спектакль и придумывай формулировки, на
основании каковых следует этот спектакль запретить!
партийно-правительственных чиновников - создание и узаконение всякого рода
неравенств и предпочтений, воздвигание заборов и навешивание табличек с
надписью:
повешенную дирекцией какого-то военного санатория на воротах знаменитого
парка в Гурзуфе. Я смотрел на эту табличку и с грустью думал, что Александр
Сергеевич Пушкин, который, как известно, числился за гражданским ведомством,
не мог бы гулять в наши дни по дорожкам своего любимого парка и, возможно,
не знали бы мы с вами строк:
меня, как только я переступил порог дверей, ведущих в зрительный зал.
Верхняя люстра не горела, и в огромном помещении, рассчитанном тысячи на
полторы мест, сидело человек пятнадцать, не больше. И еще усиливая ощущение
сиротливости, стоял в зале какой-то непонятный и неприятный запах, словно в
нем долго сушили плохо простиранное белье и курили скверный табак.
вообще снятся запахи: - Я усну, и мне приснятся запахи - Мокрой шерсти,
снега и огня!..
летними: мокрые и теплые камушки, соленая морская вода в нефтяных разводах и
гниющие на берегу водоросли, сладковатый запах пыльной акации, которая росла
на нашем дворе. А в знаменитой панораме "Оборона Севастополя" пахло совсем
замечательно - скипидаром, лаком и деревом, нагретым солнцем.
которыми расстилались форпосты береговой обороны и виднелись окутанные дымом
корабли с распущенными парусами.
недалеко от Графской пристани, большую часть дня я проводил на берегу, и
кораблей - и военных, и торговых, и парусников - навидался предостаточно.
надолго. Здесь все было замечательно: и реющий в дымном тумане Андреевский
флаг, и раскаленные жерла пушек, и суетящиеся возле этих пушек орудийные
расчеты, и храпящие, мчащиеся неведомо куда боевые кони.
раненый морячок и молоденькая сестра милосердия, встав около него на колени,
бинтовала ему окровавленную грудь.
разглядеть еще лучше - куда именно ранен морячок и почему у него так странно
подвернута нога - я высунулся, наклонился, и с головы моей слетела
матросская шапочка и упала на руки сестре милосердия.
Божья кара!
улыбнулся и снова куда-то исчез. А потом - и это уже было совсем невероятно
и ни на что не похоже - хромой сторож оказался там, на поле боя. Как ни в
чем не бывало, постукивая деревяшкой протеза, он подошел к раненому морячку
и сестре милосердия, наклонился, поднял с земли - а вернее сказать, с пола -
мою матросскую шапочку и, отряхнув, протянул ее - оттуда? - нам.
ответил сторож.
себе представить Москву моего детства весною и летом. Может и впрямь - есть
летние города и зимние города?! Я отчетливо помню запах снега на Чистых
прудах, запах крови во рту (какой-то великовозрастный болван уговорил меня,
в лютый мороз, попробовать на вкус висевший на воротах железный замок),
запах мокрой кожи и шерсти - это сушились на голландской печке мои
вывалянные в снегу ботинки и ненавистные рейтузы, которые перед каждой
прогулкой со скандалом натягивала на меня мама.
десять - была группа административных работников Художественного театра и
каких-то незначительных чиновников из Управления культуры. Сапетов - наш
защитник и друг - на репетицию не пришел, и возглавлял эту группу важный, в
хорошо сшитом костюме, Александр Васильевич Солодовников. Человек неглупый,
но решительно ничтожный, он, говорят, имел какое-то родственное отношение к
знаменитой купеческой династии Солодовниковых и, во искупление своего
подмоченного социального происхождения, служил и прислуживал власть имущим с
таким старанием, что, постоянно пересаливая, совершал какие-нибудь промахи -
и тогда на некоторое время он исчезал, словно проваливался в небытие, из
которого снова возникал в очередном кресле очередного директорского кабинета
- Художественного театра. Большого театра. Малого театра. Комитета по делам
искусств. Министерства культуры - и так далее, и тому подобное.
делал, что переодевался, то Солодовников всю жизнь пересаживался из одного
кресла в другое. А табличку со скромной и лаконичной надписью "Директор А.
В. Солодовников" он, верно, носил в портфеле - сам привинчивал ее к дверям,
сам отвинчивал.
внимательно изучая на потолке, сидел Георгий Александрович Товстоногов -
художественный руководитель Ленинградского Большого Драматического театра
имени Горького. Решительно непонятно - как и зачем он попал на эту
генеральную репетицию, хотя именно ему суждено будет сказать роковую фразу,
которой воспользуется Солодовников, когда, после окончания спектакля,
возникнет долгая и неловкая пауза.
положения в театральном мире, благодаря своему дарованию, энергии, даже
некоторой смелости.
удержаться.
помочь не могут. И начинается позорный путь компромиссов, сделок с
собственной совестью, рассуждений, вроде - ну, ладно, поставлю к такому-то
юбилею или торжественной дате эту дерьмовую пьесу, но уж зато потом...
они следуют друг за другом непрерывною чередой - и: "Все мастера культуры,
все художники театра и кино должны откликнуться, обязаны осветить,
отобразить, увековечить, прославить!"...
талант, иссякает энергия и навсегда исчезает из словаря даже само слово
Каменистый Артем
Трубников Александр
Круз Андрей
Шилова Юлия
Майер Стефани
Сертаков Виталий