и без их подсчетов знал, как трудно убить человека на фронте. Только бы
месяца три продержаться, научиться не слушаться ни пуль, ни осколков, а
слушать себя, свой озноб безотчетный, который чем безотчетнее, тем верней
тебе нашепчет, откуда лучше бы загодя ноги унести, иной раз из самого вроде
безопасного блиндажа, из-под семи накатов, да в какой ни то канавке
перележать, за ничтожной кочкой, - а блиндаж-то и разнесет по бревнышку, а
кочка-то и укроет! Он знал, что спасительное это чувство как бы гаснет без
тренировки, если хотя б неделю не побываешь на передовой, но этот генерал
передовую не то что бы сильно обожал, однако и не брезговал ею, так что
предшественники Сиротина не могли по ней слишком соскучиться, - значит, по
собственной дурости погибли, себя не послушались!
* Командный пункт.
С миной - ну, это смешно было. Стал бы он, Сиротин, съезжать в эту
рощицу, под сень берез? Да хрена-с-два, хоть перед каждым кустом ему воткни:
"Проверено, мин нет", - кто проверял, для того и нет, он свои ноги унес уже,
а на твою долю, будь уверен, хоть одну "пэтээмку"* оставил в спешке да хотя
б он всю рощу пузом подмел - известное же дело, раз в год и незаряженная
винтовка стреляет! Вот со снарядом было сложнее - на мину ты сам напоролся,
а этот тебя выбрал, именно тебя. Кто-то неведомый прочертил ему поднебесный
путь, дуновением ветерка подправил ошибку, отнес на две, на три тысячных
вправо или влево, и за какие-нибудь секунды - как почувствуешь, что твой
единственный, родимый, судьбой предназначенный, уже покинул ствол и спешит к
тебе, посвистывая, пожужживая, да ты-то его свиста не услышишь, другие
услышат - и сдуру ему покланяются. Однако зачем же было ждать, не укрыться,
когда что-то же задержало генерала на том КП? Да то самое, безотчетное, и
задержало, вот что надо было почувствовать! В своих размышлениях Сиротин
неизменно ощущал превосходство над обоими предшественниками - но, может
статься, всего лишь извечное сомнительное превосходство живого над мертвым?
- и такая мысль тоже его посещала. В том-то и дело, что закаяно его
чувствовать, оно еще хуже сбивает с толку, прогоняя спасительный озноб
наука выживания требовала: всегда смиряйся, не уставай просить, чтоб тебя
миновало, - тогда, быть может, и пронесет мимо. А главное... главное - тот
же озноб ему шептал: с этим генералом он войну не вытянет. Какие причины? Да
если назвать их можно, то какая же безотчетность... Где-нибудь оно
произойдет и когда-нибудь, но произойдет непременно - вот что над ним всегда
висело, отчего бывал он часто уныл и мрачен лишь искушенный взгляд
распознал бы за его лихостью, за отчаянно-бравым, франтоватым видом -
скрываемое предчувствие. Где-то веревочке конец, говорил он себе, что-то
долго она вьется и слишком счастливо, - и уж он мечтал отделаться ранением,
а после госпиталя попасть к другому генералу, не такому заговоренному.
* ПТМ - противотанковая мина.
Вот, собственно, о каких своих опасениях - ни о чем другом - поведал
водитель Сиротин майору Светлоокову из армейской контрразведки "Смерш",
когда тот его пригласил на собеседование, или - как говорилось у него - "кое
о чем посплетничать". "Только вот что, - сказал он Сиротину, - в отделе у
меня не поговоришь, вломятся с какой-нибудь хреновиной, лучше - в другом
каком месте. И пока - никому ни слова, потому что... мало ли что.
Ладненько?" Свидание их состоялось в недальнем от штаба леске, на опушке,
там они сошлись в назначенный час, майор Светлооков сел на поваленную сосну
и, сняв фуражку, подставил осеннему солнышку крутой выпуклый лоб, с красной
полоскою от околыша, - чем как бы снял и свою начальственность, расположив к
откровенной беседе, - Сиротина же пригласил усесться пониже, на травке.
- Давай выкладывай, - сказал он, - что тебя точит, о чем кручина у
молодца? Я же вижу, от меня же не укроется...
Нехорошо было, что Сиротин рассказывал о таких вещах, которые наука
выживания велит держать при себе, но майор Светлооков его тут же понял и
посочувствовал.
- Ничего, ничего, - сказал он без улыбки, тряхнув энергично своими
льняными прядями, забрасывая их подальше назад, - это мы понимать умеем, всю
эту мистику. Все суеверию подвержены, не ты один, командующий наш - тоже. И
скажу тебе по секрету: не такой он заговоренный. Он про это вспоминать не
любит и нашивок за ранения не носит, а было у него по дурости в сорок
первом, под Солнечногорском. Хорошо отоварился - восемь пуль в живот. А ты и
не знал? И ординарец не рассказывал? Который, между прочим, при сем
присутствовал. Я думал, у вас все нараспашку... Ну, наверно, запретил ему
Фотий Иванович рассказывать. И мы тоже про это не будем сплетничать,
верно?..
Слушай-ка, - он вдруг покосился на Сиротина веселым и пронзающим
взглядом, - а может, ты мне тово... дурочку валяешь? А главное про Фотия
Иваныча не говоришь, утаиваешь?
- Чего мне утаивать?
- Странностей за ним не наблюдаешь в последнее время? Учти, кой-кто уже
замечает. А ты - ничего?
Сиротин подернул плечом, что могло значить и "не замечал", и "не моего
ума дело", однако неясную еще опасность, касающуюся генерала, он уловил, и
первым его внутренним движением было отстраниться, хотя б на миг, чтоб
только понять, что могло грозить ему самому. Майор Светлооков смотрел на
него пристально, взгляд его голубых пронзительных глаз нелегко было
выдержать. Похоже, он разгадал смятение Сиротина и этим строгим взглядом
возвращал его на место, которого обязан был держаться человек, состоящий в
свите командующего, - место преданного слуги, верящего хозяину беспредельно.
- Сомнения, подозрения, всякие мерихлюндии ты мне не выкладывай, -
сказал майор твердо. - Только факты. Есть они - ты обязан сигнализировать.
Командующий - большой человек, заслуженный, ценный, тем более мы обязаны все
наши малые силы напрячь, поддержать его, если в чем-то он пошатнулся. Может,
устал он. Может, ему сейчас особое душевное внимание требуется. Он ведь с
просьбой не обратится, а мы не заметим, упустим момент, потом локти будем
кусать. Мы ведь за каждого человека в армии отвечаем, а уж за командующего -
что и говорить...
Кто были "мы", отвечающие за каждого человека в армии, он ли с майором
или же весь армейский "Смерш", в глазах которого генерал в чем-то
"пошатнулся", этого Сиротин не понял, а спросить почему-то не решался. Ему
вспомнилось вдруг, что и дружок из автороты штаба тоже эти слова обронил:
"пошатнулся малость", - так он, стало быть, не звон отдаленный слышал, а
прямо-таки гудение земли. Похоже, генеральское пошатновение, хоть ничем еще
не проявленное, уже и не новостью было для некоторых, и вот из-за чего и
вызвал его к себе майор Светлооков. Разговор их становился все более
затягивающим куда-то, во что-то неприятное, и смутно подумалось, что он,
Сиротин, уже совершил малый шажок к предательству, согласившись прийти сюда
"посплетничать".
Из глубины леса тянуло предвечерней влажной прохладой, и с нею
вкрадчиво сливался вездесущий приторный смрад. Чертовы похоронщики, подумал
Сиротин, своих-то подбирают, а немцев - им лень, придется генералу доложить,
даст он им прикурить. Неохота было свежих подобрать - теперь носы
затыкайте...
- Ты мне вот что скажи, - спросил майор Светлооков, - как он,
по-твоему, к смерти относится?
Сиротин поднял к нему удивленный взгляд.
- Как все мы, грешные...
- Не знаешь, - сказал майор строго. - Я вот почему спрашиваю. Сейчас
предельно остро ставится вопрос о сохранении командных кадров. Специальное
указание Ставки есть, и Верховный подчеркивал неоднократно, чтоб командующие
себя не подвергали риску. Слава Богу, не сорок первый год, научились реки
форсировать, личное присутствие командующего на переправе - ни к чему. Зачем
ему было под обстрелом на пароме переправляться? Может, сознательно себя не
бережет? С отчаяния какого-нибудь, со страху, что не справится с операцией?
А может, и тово... ну, свих небольшой? Оно и понятно до некоторой степени -
операция оч-чень все-таки сложная!..
Пожалуй, Сиротину не показалось бы, что операция была других сложнее, и
развивалась она как будто нормально, однако там, наверху, откуда к нему
снисходил майор Светлооков, могли быть иные соображения.
- Может быть, единичный случай? - размышлял между тем майор. - Так нет
же, последовательность какая-то усматривается. Командующий армией свой КП
выносит поперед дивизионных, а комдиву что остается? Еще поближе к немцу
придвинуться? А полковому - прямо-таки в зубы противнику лезть? Так и будем
друг перед дружкой личную храбрость доказывать? Или еще пример: ездите на
передовую без охраны, без бронетранспортера, даже радиста с собой не берете.
А вот так и нарываются на засаду, вот так и к немцу заскакивают. Иди потом
выясняй, доказывай, что не имело места предательство, а просто по ошибке...
Это же все предвидеть надо. И предупреждать. И нам с тобой - в первую
очередь.
- Что ж от меня-то зависит? - спросил Сиротин с облегчением. Предмет
собеседования стал ему наконец понятен и сходился с его собственными
опасениями. - Шофер же маршрут не выбирает...
- Еще б ты командующему указывал!.. Но знать заранее - это в твоей
компетенции, верно? Говорит же тебе Фотий Иваныч минут за десять: "Запрягай,
Сиротин, в сто шестнадцатую подскочим". Так?
Сиротин подивился такой осведомленности, но возразил:
- Не всегда. Другой раз в машину сядет и уж тогда путь говорит.
- Тоже верно. Но он же не в одно место едет, за день в трех-четырех
хозяйствах побываете: где полчаса, а где и все два. Можешь же ты у него
спросить: а куда потом, хватит ли горючего? Вот у тебя и возможность
созвониться.
- С кем это... созвониться?
- Со мной, "с кем". Мы наблюдение организуем, с тем хозяйством
свяжемся, куда вы в данный момент путь держите, чтоб выслали встречу. Я