снежинки белели на бровях. Присел рядом с Кузнецовым, потер руки, достал
кисет и, вспоминая что-то, засмеялся, сверкнул передним стальным зубом.
пустой, а я один... вошел в какой-то разбомбленный магазин - хлеб, консервы,
вино, колбаса на прилавках... Вот, думаю, сейчас рубану! Но замерз, как
бродяга под сетью, и проснулся. Обидно... Магазин целый! Представляешь,
Чибисов!
чета остальным.
втянул ноздрями теплый воздух, точно шел от печки ароматный запах хлеба,
кротко поглядев на ухановский кисет. - А ежели ночью совсем не курить,
экономия обратно же. Сокруток десять.
руки. - Свертывай хоть толщиной в кулак. На кой дьявол экономить? Смысл? -
Он прикурил и, выдохнув дым, поковырял доской в огне. - А уверен я, братцы,
на передовой с жратвой будет получше. Да и трофеи пойдут! Где есть фрицы,
там трофеи, и тогда уж, Чибисов, не придется всем колхозом подметать доппаек
лейтенанта. - Он подул на цигарку, сощурился: - Как, Кузнецов, не тяжелы
обязанности отца-командира, а? Солдатам легче - за себя отвечай. Не жалеешь,
что слишком много гавриков на твоей шее?
задетый его насмешливым тоном Кузнецов. - Может, объяснишь?
училище, но в силу непонятных причин Уханова не допустили к экзаменам, и он
прибыл в полк в звании старшего сержанта, зачислен был в первый взвод
командиром орудия, что чрезвычайно стесняло Кузнецова.
меня понял, лейтенант... Ладно, вздремнуть бы минуток шестьсот. Может, опять
магазин приснится? А? Ну, братцы, если что, считайте не вернувшимся из
атаки...
тяжеловесно вспрыгнул на зашуршавшую солому; расталкивая спящих,
приговаривал: "А ну-ка, братцы, освободи жизненное пространство". И скоро
затих наверху.
Ночь-то короткая, видать, будет. Не беспокойтесь, за-ради Бога.
строевым жестом оправил кобуру пистолета, приказывающим тоном сказал
Чибисову:
заметил оробелый, ставший пришибленным взгляд Чибисова, ощутил
неоправданность начальственной резкости - к командному тону его шесть
месяцев приучали в училище - и неожиданно поправился вполголоса:
сна...
дрожащую от неистового бега поезда, и здесь почувствовал, что опять
замерзнет на сквозняке. А с разных концов вагона доносились храп, сопение
солдат. Слегка потеснив спящего рядом лейтенанта Давлатяна, сонно
всхлипнувшего, по-детски зачмокавшего губами, Кузнецов, дыша в поднятый
воротник, прижимаясь щекой к влажному, колкому ворсу, зябко стягиваясь,
коснулся коленями крупного, как соль, инея на стене - и от этого стало еще
холоднее.
промерзшие стены, и все несло и несло в лицо тонкой и острой струёй холода
из забитого метельным снегом сереющего оконца над головой.
остановок в непроглядных полях - ближе и ближе к фронту.
покоя, и в его полусонном сознании мелькнула мысль: "Это выгрузка! Мы стоим!
Почему меня не разбудили?.."
вагона дуло холодом; после успокоившейся к утру метели вокруг неподвижно,
зеркально до самого горизонта выгибались волны нескончаемых сугробов; низкое
без лучей солнце грузным малиновым шаром висело над ними, и остро сверкала,
искрилась размельченная изморозь в воздухе.
красновато светились карабины в пирамиде, валялись на досках развязанные
вещмешки. А возле вагона кто-то пушечно хлопал рукавицами, крепко, свежо в
тугой морозной тишине звенел снег под валенками, звучали голоса:
не доехали. Наши уже вон с котелками идут.
сияния пустынных под солнцем снегов зажмурился даже, охваченный режущим
морозным воздухом.
толпились солдаты; возбужденно толкались плечами, согреваясь, хлопали
рукавицами по бокам, то и дело оборачивались - все в одном направлении.
кухни, напротив них нежно краснела из сугробов крыша одинокого здания
разъезда. К кухням, к домику разъезда бежали солдаты с котелками, и снег
вокруг кухонь, вокруг журавля-колодца по-муравьиному кишел шинелями,
ватниками - весь эшелон, казалось, набирал воду, готовился к завтраку.
бы избенку потеплей да бабенку посмелей, и - "В парке Чаир распускаются
розы...".
шоколадами кормили - вот и кобелировал, палкой не отгонишь!
наступает весна..." Деревенщина, брат, ты.
и спрыгнул на заскрипевший снег.
валенками, не вытянулись в уставном приветствии ("Привыкли, черти!" -
подумал Кузнецов), лишь прекратили на минуту разговор; у всех иней колюче
серебрился на бровях, на мехе ушанок, на поднятых воротниках шинелей.
Наводчик первого орудия сержант Нечаев, высокий, поджарый, из
дальневосточных моряков, заметный бархатными родинками, косыми бачками на
скулах и темными усиками, сказал:
дежурили. Пока аврала не наблюдается.
солнца.
сугробами, Кузнецов увидел командира батареи лейтенанта Дроздовского. Еще в
училище он выделялся подчеркнутой, будто врожденной своей выправкой,
властным выражением тонкого бледного лица - лучший курсант в дивизионе,
любимец командиров-строевиков. Сейчас он, голый по пояс, играя крепкими
мускулами гимнаста, ходил на виду у солдат и, наклоняясь, молча и энергично
растирался снегом. Легкий пар шел от его гибкого, юношеского торса, от плеч,
от чистой, безволосой груди; и в том, как он умывался и растирался
пригоршнями снега, было что-то демонстративно упорное.
шинели, расстегнул ворот, подхватил пригоршню жесткого, шершавого снега и,
до боли надирая кожу, потер щеки и подбородок.
Нечаева. - Как мы рады вас видеть! Мы вас всей батареей приветствуем,
Зоечка!
и, выпрямившись, переводя дыхание, уже достав вместо полотенца носовой
платок - не хотелось возвращаться в вагон, - опять услышал позади смех,
громкий говор солдат. Потом свежий женский голос сказал за спиной:
санинструктор батареи Зоя Елагина в кокетливом белом полушубке, в аккуратных
белых валенках, в белых вышитых рукавичках, не военная, вся, мнилось,
празднично чистая, зимняя, пришедшая из другого, спокойного, далекого мира.
Зоя строгими, сдерживающими смех глазами смотрела на Дроздовского. А он, не
замечая ее, тренированными движениями, сгибаясь и разгибаясь, быстро
растирал сильное порозовевшее тело, бил ладонями по плечам, по животу, делая
выдохи, несколько театрально подымая грудную клетку вдохами. Все теперь
смотрели на него с тем же выражением, какое было в глазах Зои.
окончите процедуру? Я хотела бы к вам обратиться.
человека, которому помешали, развязал полотенце на талии, разрешил без
охоты: