директора, служащего или грабителя банка.
только ГАЗЕТА, но и другие газеты действительно подали убийство журналиста
как нечто особенно ужасное, страшное, почти предопределенное, чуть ли не
как ритуальное убийство. Говорили даже о "жертве профессии", и сама
ГАЗЕТА, конечно, упрямо держалась версии, будто Шеннер тоже жертва Блюм, и
если приходится признать, что, будь Тетгес не журналист (а, скажем,
сапожник или пекарь), его, вероятно, и не застрелили бы, то надо все же
попытаться выявить, не правильнее ли говорить о смерти, обусловленной
профессией, ибо ведь будут еще разбираться, почему такая умная и
сдержанная особа, как эта Блюм, не только запланировала, но и осуществила
убийство - в решающий, ею самой избранный момент не только схватилась за
пистолет, но пустила его в ход.
7
сферы. Довольно о крови. Забудем волнения прессы. Квартира Катарины Блюм
убрана, ставшие непригодными ковры выброшены на помойку, мебель протерта и
расставлена по местам - все по распоряжению и за счет д-ра Блорны,
получившего полномочия от своего друга Гаха, хотя пока совершенно
неизвестно, будет ли Блорна распорядителем имущества.
стоимостью в сто тысяч марок семьдесят тысяч наличными, так что, как
выразился ее брат, в данное время отбывающий небольшой срок заключения,
"тут есть чем поживиться". Но кто тогда выплатит проценты и оставшийся
долг в тридцать тысяч, даже если учесть довольно значительное подорожание
квартир? Остается не только актив, но и пассив.
многих). Смерть же и похороны Шеннера, как ни странно, были обставлены с
куда меньшей пышностью и сенсационностью и не привлекли такого внимания.
Почему бы это? Потому, что он был не "жертвой профессии", а, скорее всего,
жертвой ревности? Костюм шейха хранится в складе вещественных
доказательств, равно как и пистолет (08), происхождение которого ведомо
только Блорне - полиции и прокуратуре выяснить это не удалось.
8
лад, но, когда дошло до воскресенья, дело застопорилось.
две полные недели - по 280 марок за каждую, за текущую неделю и за
следующую, - так как в среду вечером он вместе с женой уезжал на зимний
отдых. Катарина не просто обещала Блорнам, она прямо-таки поклялась, что
наконец возьмет отпуск и будет развлекаться на карнавале, а не наймется,
как делала все эти годы, на сезонную работу. Она радостно сообщила
Блорнам, что вечером приглашена на небольшой домашний бал к своей
крестной, подруге, близкому другу Эльзе Вольтерсхайм, чему она очень рада,
так как давно уже не имела случая потанцевать. На что госпожа Блорна ей
сказала: "Ничего, Катринхен, вот когда вернемся, мы тоже устроим вечер, и
ты сможешь потанцевать". С тех пор как она живет в городе, вот уже пять
или шесть лет, Катарина все жаловалась на отсутствие возможности
"куда-нибудь просто пойти потанцевать". Как она рассказывала Блорнам, тут
были только лачуги, где какие-то жалкие студенты искали бесплатных шлюх,
да еще богемного типа заведения, в которых тоже одно беспутство, а
конфессиональные танцевальные мероприятия она просто ненавидела.
у супругов Хиперц, которым она время от времени по их просьбе помогала.
Так как Хиперцы тоже на дни карнавала уезжали из города - к дочери в
Лемго, - Катарина в своем "фольксвагене" отвезла пожилую чету на вокзал.
Хотя и трудно было найти место для машины, она настояла на том, чтобы
проводить их на перрон, да еще и вещи отнесла. ("Не за деньги, нет, за
такие одолжения нельзя было даже предлагать ей что-нибудь, это ее глубоко
обидело бы", - объяснила госпожа Хиперц.) Поезд, как установлено, отошел в
17:30. Если 5-10 минут дать Катарине на то, чтобы в начинающейся
карнавальной сутолоке найти свою машину, еще 20 или даже 25 минут, чтобы
доехать до своей квартиры, которая расположена за городом в лесном жилом
массиве и в которую она, таким образом, могла войти только в 18:00-18:15,
то не остается ни одной невыясненной минуты, да еще надо дать ей время
помыться, переодеться и перекусить, ибо уже в 19:25 она появилась на
вечере у госпожи Вольтерсхайм, причем ехала туда не на машине, а на
трамвае и одета была не бедуинкой и не андалузкой, а просто была с красной
гвоздикой в волосах, в красных чулках и туфлях, в закрытой чесучовой
блузке медового цвета и обычной юбке из твида того же цвета. Может
показаться несущественным, ехала Катарина на вечер в своей машине или
трамвае, но здесь об этом сказать необходимо, так как в ходе расследования
это имело немаловажное значение.
9
квартиру, вести расследование стало легче, ибо с 19:25 она, не подозревая
об этом, находилась под полицейским наблюдением. Весь вечер, с 19:30 до
22:00, она танцевала, как позднее выразилась в своих показаниях,
"самозабвенно и исключительно" с неким Людвигом Геттеном, вместе с которым
и покинула квартиру.
10
поскольку одному лишь ему мы обязаны сообщением, граничащим с разглашением
юридической тайны, о том, что с момента, когда Блюм вместе с Геттеном
покинула квартиру Вольтерсхайм, комиссар уголовной полиции Эрвин Байцменне
распорядился прослушивать телефоны Вольтерсхайм и Блюм. Это сделано
способом, достойным, пожалуй, сообщения. В таких случаях Байцменне звонил
соответствующему начальнику и говорил: "Мне опять понадобились мои язычки.
На сей раз - два".
11
Гах ничего об этом не знал. Известно, что квартира Катарины находилась под
строгим наблюдением, и когда в четверг утром до 10:30 Геттен оттуда не
звонил и не выходил, в квартиру ворвались начинавший терять терпение и
выдержку Байцменне с восемью вооруженными до зубов полицейскими,
прямо-таки взяли ее штурмом, обыскали, строжайше соблюдая меры
предосторожности, но нашли не Геттена, а только "совершенно расслабленную,
почти счастливую" Катарину, которая стояла у кухонного серванта и пила из
большой чашки кофе, жуя белый хлеб, намазанный маслом и медом.
Подозрительно было лишь то, что она казалась не ошеломленной, а спокойной,
"чуть ли не торжествующей". Она была в купальном халате из зеленой
хлопчатобумажной ткани с вышитыми по ней маргаритками, под халатом на ней
ничего не было, и когда комиссар Байцменне спросил ("довольно грубо", как
она потом рассказывала), куда подевался Геттен, она ответила, что не
знает, в какое время Людвиг покинул квартиру. Она проснулась в 9:30, и он
уже ушел. "Не попрощавшись?" - "Да".
12
Байцменне, который Гах однажды воспроизвел, потом опроверг, потом снова
воспроизвел и вторично опроверг. Блорна считает этот вопрос важным, ибо
думает, что если он действительно был задан, то именно он, и ничто другое,
положил начало озлоблению, стыду и ярости Катарины. Поскольку Блорна и его
жена характеризуют Катарину Блюм в сексуальных вопросах в высшей степени
щепетильной, можно сказать, неприступной, надо взвесить, _мог ли_
Байцменне, впавший в ярость из-за исчезновения Геттена, которого он
мысленно держал уже в руках, задать тот щекотливый вопрос. Байцменне
_якобы_ спросил вызывающе спокойно прислонившуюся к своему серванту
Катарину: "А он тебя употребил?", на что Катарина, покраснев, но с гордым
торжеством, будто бы ответила: "Нет, так я бы это не назвала".
вопрос, никакого доверия между ним и Катариной возникнуть не могло бы. Но
тот факт, что доверия между ними действительно не установилось, хотя
Байцменне, слывущий "совсем не таким уж дурным человеком", по достоверным
сведениям, стремился к этому, вовсе не следует рассматривать как
окончательное доказательство того, что одиозный вопрос действительно был
задан. Во всяком случае, Гах, присутствовавший при обыске, слывет среди
Маркелов Олег
Лукьяненко Сергей
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Афанасьев Роман