налетели полицаи. Ребята огородами драпанули в лес, а его впопыхах
разбудить забыли. Пришлось до полдня, не шевельнувшись, простоять у косяка
за воротами в десяти шагах от пьяных полицаев, расположившихся на гумне.
Когда же назавтра он пришел в отряд, все очень удивились его невероятному
спасению. Какое-то время Степку подозревали, вызывали к начальству,
слушали его короткое объяснение, верили и не верили. Потом, когда
подозрение несколько улеглось, ему не стало отбою от Грушецкого,
остряка-балагура из Полоцка, не пропускавшего случая позубоскалить над
парнем. Как-то не стерпев, Степка огрел его прикладом по голове, за что
тут же получил прозвище Псих - самое обидное их всех, которые он имел за
свою не очень складную восемнадцатилетнюю жизнь.
едва не самым старым бойцом, с партизанским стажем ненамного меньшим, чем
у самого командира отряда лейтенанта Крутикова. Правда, там его тоже
дразнили, но прозвища были более сносные: Белый - это за волосы и брови -
и еще Здыхля, потому что худой, хотя худых в отряде и без него было
немало. Но там он чувствовал себя наравне с другими, полноценным бойцом,
не то что у этих чапаевцев. К сожалению, тогдашняя жизнь его неожиданно
оборвалась со смертью лейтенанта Крутикова, немногочисленные остатки
отряда которого разбрелись по соседним лесам и бригадам.
нему партизан. Ребята, понятно, иногда насмехались над ним, молодым и
слабосильным, но делали это не по злобе, а скорее ради потехи. А вот
начальство, то шуток не знало. С начальством партизан Толкач был в давнем,
застаревшем конфликте: Степка считал, что к нему придираются, а начальники
держались того мнения, что Толкач - разгильдяй, к которому надо относиться
строго. Так говорил взводный Бойчейко, когда жаловался на его
самоуправство с выселковским старостой, которого Степка подстрелил по
дорога с задания. За разгильдяйство ругал его начальник штаба, когда он,
переведенный в хозяйственный взвод, упустил с поводка продуктовую корову
штаба. Отряд тогда выходил из блокады, хозяйственники с возами пробирались
какими-то овражками, на шоссе их перехватили каратели, начался обстрел
трассирующими, и черная шустрая рогуля метнулась в кустарник как бешеная,
только он ее и видел в сумерках. Искать было бессмысленно. Степка
погоревал и, перейдя шоссе, вынужден был с оборванным поводком предстать
перед начальником штаба. Думал, это для него плохо кончится. Хорошо, что
вокруг было полно карателей, и партизаны таились, как мыши, боясь
хрустнуть веткой.
кустарнике пробирался Маслаков - подрывник, кадровый красноармеец, с
которым они однажды зимой ходили на "железку". Последнее время Маслаков
залечивал в санчасти раненую руку и время от времени наведывался к ним в
хозяйственный взвод.
зачем понадобился ему. Рука у Маслакова была уже без перевязи, однако
двигал он ею осторожно, на ладони все еще белел замызганный бинт повязки.
Подрывник выбрался из зарослей - тонкие ветки ольшаника упруго прошуршали
по его зеленой расстегнутой телогрейке.
известно, какая жизнь в хозвзводе на кухне. Похоже было, что Маслаков
шутит, хотя в его тоне и во всем виде не чувствовалось никакой шутки. Как
всегда, располагающая улыбка сквозила на его смуглом округло-простодушном
лице.
кривой ольховый комель - верхушка жерди, словно живая, коротко
шевельнулась в траве.
парню. - Слушай, у меня к тебе дело.
только окликнул его, он почувствовал, что это не так себе, что Маслаков
несет новость и что новость эта хорошая. И он во все глаза смотрел теперь
на подрывника, который на минуту будто замялся в нерешительности.
предложение. Это было куда как соблазнительно - сходить с Маслаковым на
боевое задание. А то последнее время он если и вырывался куда, так за
картошкой на какой-нибудь хутор или за сеном в луга; однажды возил
трофейный брезент в соседний отряд. На задания его не посылали.
сомнения сказал Маслаков.
лакированным прикладом ППШ.
ремень засунул топор. Маслаков одною рукой подхватил две жерди и двинул в
кустарник - напрямик к недалекой уже кухне. Степка поспешил следом.
Вопреки своим опасениям он постепенно обретал уверенность, хотя в душе его
еще не исчезло и сомнение. Степка слишком хорошо представлял себе, как
встретит эту новость Клепец, которому вечно не хватает людей на кухне, и
те у него всегда лодыри и разгильдяи. Однако Маслаков о том, видно, мало
заботился и, оглянувшись, сказал:
опытом.
почувствовал себя счастливым. Правда, он скоро сообразил, что Маслаков,
наверное, преувеличивает, какой гам у него опыт!
Но тогда под Фариновом они в самом деле рванули неплохо. Место подобрали
удобное: насыпь, поворот и к тому же спуск, впереди подмерзшее болотце.
Машинист, наверно, не предвидел опасности, и как грохнуло, почти весь
состав слетел с насыпи. Тогда еще с ними ходили Балашевич и Струк. Первого
уже нет, а второй раненым остался где-то в Козельской пуще.
и Степка немного подбежал вперед, чтобы идти рядом.
Бритвин. Знаешь?
командиром поставят.
Шпак Данила - здешний человек, насквозь знает все ходы-выходы. Степка
постепенно уже осваивался со своею радостью, о задании он не спрашивал,
знал: придет время - разъяснят что надо.
остановились неподалеку от пня, на котором секли дрова. Тут уже лежало
несколько жердин, принесенных раньше, однако Степка сразу прикинул: чтоб
сготовить обед - дров мало. Тем не менее эта забота, недавно еще
занимавшая его, теперь показалась такой постылой, что не хотелось о ней и
думать. Они побросали жерди, и Маслаков привычно подтолкнул на плече
автомат.
краю прогалины, в том месте, где начиналась дорога. Бывший командир роты
Бритвин, как только пришел сюда, сразу растянулся ничком на усыпанной
хвоей земле и лежал так, с молчаливой сосредоточенностью положив на руки
свежевыбритый подбородок. Из них троих он один в шинели и суконной пилотке
имел хоть сколько-нибудь воинский вид; Степка же в своем сборном
обмундировании скорее походил на полицая. Что до третьего, пожилого
колхозника Шпака Данилы, то во внешнем облике того вообще не было ничего
воинского. Молчаливый, с заросшим черными космами лицом, в рыжем,
залубеневшем кожухе и в лаптях, он сидел, прислонясь к смолистому комлю
елки, и что-то с аппетитом жевал. Рядом лежал его коротенький обрез с
некрашеной самодельной ложей. Степка не сразу понял, что Данила ел бобы,
которые таскал из замусоленной противогазной сумки понемножку, по
зернышку, всякий раз делая вид, что они у него последние. Тем не менее и
через полчаса он все ел, избегая взглядов Степки, когда тот поворачивался
к нему. Парень отлично понимал эту простодушную хитрость, но молчал,
потому что давно взял за правило ничего не просить у тех, кто не хотел