этом разбираются ученые! Они расскажут вам о том, насколько грибоедовский
Чацкий похож на Альцеста-Мизантропа, и о том, почему Карло Гольдони считают
учеником этого самого Поклена, и о том, как подросток Пушкин подражал этому
Поклену, и много других умных и интересных вещей. Я во всем этом плохо
разбираюсь. Меня это совершенно не интересует!
столетий на всех сценах мира, и неизвестно, когда перестанут играть. Вот что
для меня интересно! Вот какой человек разовьется из этого младенца!
Дюдеван, впрочем более известная под именем Жорж Санд, будет в числе тех,
кто напишет пьесы о моем герое.
будет на свете, рыдая, воскликнет:
и окровавленный мастер! Ты нигде не хотел умирать, ни дома и ни вне дома! Да
и вряд ли, когда у тебя изо рту хлынула рекою кровь, ты изъявлял желание
благословлять свою мало кому интересную дочь Мадлену!
Владимир Рафаилович Зотов даст не менее чувствительный финал.
который живет уже четвертое столетие, несомненно, бессмертен. Но весь вопрос
в том, признавал ли это король?
дамами, не снимал и к умирающему Мольеру не пришел бы. И он действительно не
пришел, как не пришел и никакой принц. Тот, кто правил землей, считал
бессмертным себя, но в этом, я полагаю, ошибался. Он был смертей, как и все,
а следовательно-слеп. Не будь он слепым, он, может быть, и пришел бы к
умирающему, потому что в будущем увидел бы интересные вещи и, возможно,
пожелал бы приобщиться к действительному бессмертию.
сходятся улицы Ришелье, Терезы и Мольера, неподвижно сидящего между
колоннами человека. Ниже этого человека-две светлого мрамора женщины со
свитками в руках. Еще ниже их-львиные головы, а под ними-высохшая чаша
фонтана.
Вот он-в бронзовом парике и с бронзовыми бантами на башмаках! Вот он-король
французской драматургии!
которых вы держали когда-то в руках! Поймите, что этот ребенок, которого вы
принимаете сейчас в покленовском доме, есть не кто иной, как господин де
Мольер! Ага! Вы поняли меня? Так будьте же осторожны, прошу вас! Скажите, он
вскрикнул? Он дышит?
Поклена и его супруги Марии Поклен-Крессе появился хилый первенец. 15 января
его окрестили в церкви Святого Евстафия и назвали в честь отца
Жаном-Батистом. Соседи поздравили Поклена, и в цехе обойщиков стало
известно, что родился на свет еще один обойщик и торговец мебелью.
дома с острой двускатной крышей, стоявшего на углу улиц Святого Онория и
Старых Бань, строитель XV века поместил скульптурные деревянные изображения
апельсинных деревьев с аккуратно подрезанными ветвями. По этим деревьям
цепью тянулись маленькие обезьянки, срывающие плоды. Само собою разумеется,
что дом получил у парижан кличку обезьяньего дома. И дорого обошлись
впоследствии комедианту де Мольеру эти мартышки! Не раз доброжелатели
говорили о том, что ничего удивительного нет в карьере старшего сына
почтенного Поклена, сына, ставшего гороховым шутом. Чего же и требовать от
человека, выросшего в компании гримасниц обезьян? Однако в будущем комедиант
не отрекся от своих обезьян и на склоне жизни уже, проектируя свой герб,
который неизвестно зачем ему понадобился, изобразил в нем своих хвостатых
приятельниц, карауливших отчий дом.
недалеко от Нового Моста. Домом этим владел и в доме этом жил и торговал
придворный обойщик и драпировщик, Жан-Батист отец.
величества короля Франции. И это звание не только с честью носил, но и
наследственно закрепил за своим старшим сыном Жаном-Батистом.
занимался и отдачею денег взаймы за приличные проценты. Не вижу в этом
ничего предосудительного для коммерческого человека! Но злые языки
утверждали, что будто бы Поклен-отец несколько пересаливал в смысле
процентов и что якобы драматург Мольер, когда описывал противного скрягу
Арпагона, вывел в нем своего родного отца. Арпагон же этот был тот самый,
который одному из своих клиентов пытался в счет денег всучить всякую
рухлядь, в том числе набитое сеном чучело крокодила, которое, по мнению
Арпагона, можно было привесить к потолку в виде украшения.
своего почтенного цеха. О" торговал, и над входом в обезьянью лавку
развевался честный флаг с изображением все той же обезьяны.
звякали монеты, и целый день сюда стремился народ, чтобы выбирать ковры и
обои. И шли к Поклену-отцу и буржуа и аристократы. В мастерской же, окнами
выходившей на двор, столбами стояла жирная пыль, были нагромождены стулья,
валялись куски фурнитурового дерева, обрезки кожи и материи, и в этом хаосе
возились, стучали молотками, кроили ножницами покленовские мастера и
подмастерья.
постоянное покашливание и шум ее гроденаплевых юбок. Мария Поклен была
состоятельной женщиной. В шкафах ее лежали дорогие платья и куски
флорентийских материй, белье из тончайшего полотна, в комодах хранились
колье, браслеты с алмазами, жемчуга, перстни с изумрудами, золотые часы и
дорогое столовое серебро. Молясь, Мария перебирала перламутровые четки. Она
читала Библию и даже, чему я мало верю, греческого автора Плутарха в
сокращенном переводе. Она была тиха, любезна и образованна.
других профессий, например музыканты и адвокаты.
толстогубый мальчик. Это и был старший сын Жан-Батист. Иногда он спускался в
лавку и в мастерские и мешал подмастерьям работать, расспрашивая их о разных
разностях. Мастера посмеивались над его заиканием, но любили его. По
временам он сидел у окна и глядел, подперев щеки кулаками, на грязную улицу,
по которой сновал народ.
школе, то есть овладел первыми четырьмя правилами арифметики, стал свободно
читать, усвоил начатки латыни и познакомился со многими интересными фактами,
изложенными в "Житиях святых".
четверо, как вдруг в обезьяний дом пришла беда. Весною 1632 года нежная мать
захворала. Глаза у нее стали блестящие и тревожные. В один месяц она
исхудала так, что ее трудно было узнать, и на бледных ее щеках расцвели
нехорошие пятна. Затем она стала кашлять кровью, и в обезьяний дом начали
приезжать верхом на мулах, в зловещих колпаках, врачи. 15 мая пухлый
созерцатель плакал навзрыд, вытирая грязными кулаками слезы, и весь дом
рыдал вместе с ним. Тихая Мария Поклен лежала неподвижно, скрестив руки на
груди.
в тоску и рассеянность, и первенец его несколько раз видел, как в летние
вечера отец сидел один в сумерках и плакал. Созерцатель от этого
расстраивался и слонялся по квартире, не зная, чем бы ему заняться. Но потом
отец плакать перестал и зачастил в гости в некую семью Флёретт. Тут
одиннадцатилетнему Жану-Батисту объявили, что у него будет новая мама. И
вскоре Екатерина Флёретт, новая мама, появилась в обезьяньем доме. Тут,
впрочем, обезьяний дом семейство покинуло, потому что отец купил другой дом.