всем пароходстве не было. Масса благодарностей, сувениров, летучих, ни к
чему не обязывающих дружб.
сих пор плавал бы, если бы не ноги. Плохо они стали держать его на
качающейся палубе.
заслуженный отдых. Проводили с почетом, поднесли модель парохода, на
котором плавал последние годы, и подарочный набор коньяков. Сначала с
непривычки было скучновато без мелькания причалов, морей, пассажиров. Но
скучать-то особенно было некогда: навалился обмен, переезд. Они с Дашей,
тоже теперь пенсионеркой, обменяли свою однокомнатную ленинградскую
квартиру на здешнюю двухкомнатную в новом районе, со всеми удобствами, с
прекрасным видом на море.
серое, линючее море с далеко уходящими валунами, с парусами рыбачьих
лодок. Каждый раз он с удовольствием глядел в свое широкое, горизонтально
вытянутое окно. Далеко справа виднелся порт, где медленно, церемонно, как
танцующие журавли, разворачивались погрузочные краны. Любуясь на них, он
как бы приобщался к их морской озабоченной деятельности.
своей квартирой со свежими обоями, белыми потолками, лифтом, неслышно
раздвигавшим и сдвигавшим пневматические двери. А если иной раз и начинало
сосать под ложечкой что-то неопределенное, вроде тоски, - помогала
водочка. С ее помощью он опять укреплялся в нерушимом благодушии.
поваренных книг. Готовил строго по рецептам, не по-женски шаляй-валяй.
Даша и сама была ничего повариха, но иногда получалось у нее замечательно,
а иной раз и есть нельзя. Смеется. Федор Филатович к Дашиной стряпне не
придирался. Поищи еще такого мужа! Съест, что ни подай, да еще тарелку
корочкой оботрет. После обеда всегда целовал жене руку - маленькую,
пухлую, со множеством колец (слабость ее - украшения). Убрав со стола,
вымыв посуду, они с Дашей брались за кроссворды - любимое занятие, в меру
интеллектуальное. У Даши был неожиданно большой, больше, чем у него, запас
слов. Хотя он наплавался вдоволь, всего повидал, а она сидела сиднем в
своей бухгалтерии. Вечером - телевизор, опять вдвоем.
по-своему хороша и в зрелые годы, и даже под старость. Полненькая женщина
с высокой грудью, крутыми бедрами, ногами-бутылочками. Веселая,
приветливая. Нрав легкий, смешливый, покладистый. Никогда ни на что не
жаловалась, не грустила, звенела себе колокольчиком. Он ее называл "моя
стограммовая гирька". Не за вес, разумеется, за нрав.
Клавдии. Собственно, не он ушел - сама Клавдия его прогнала. Горячая,
смуглая, волевая. Жена-собственница, жена-властелин. Узнав из
перехваченного письма, что муж давно уже живет с Дашей, устроила скандал
до небес. Била посуду. Надавала ему пощечин - он только увертывался,
прикрывая лицо, - берег зубы... Рука у Клавдии была тяжелая. Думал,
обойдется; не обошлось. Развелась, уехала и двух сыновей с собой увезла.
Даже от алиментов отказалась. Вот это характер!
любили, а он им позволял себя любить, лениво обмахиваясь ресницами.
Ресницы-то сохранились на удивление, до сих пор, до старости. Головой
облысел, лицом увял, а ресницы - как у тех зверюшек в мультфильмах.
Большие, хлопающие, неправдоподобные.
она в минуты нежности. До сих пор были у них минуты нежности... В глазах
жены Федор Филатович был красив вечно. Как в тот день, когда они
встретились много лет назад. Весь заграничный, нарядный, грустно-веселый.
И женщины таяли от томных взглядов его больших глаз с ресницами-опахалами.
Уже чуточку пооблысел, пообтерся, но все еще был хорош. Недостаток волос
искусно скрывал начесанной сбоку прядью...
2
их различать, а они это ценят. Теперь, лежа без движения, глядя в потолок,
где праздно гуляла вверх ногами муха, он от нечего делать, нечего думать
иногда пытался вспомнить их всех. Сосчитать по пальцам. Пальцы не
слушались, он мысленно загибал их и считал в уме. Сбивался и начинал
снова. Женщин было куда больше, чем пальцев на обеих руках.
проверкой. Перед смертью, что ли? Ну нет!
жена. Любовь. Любовь юности. Давно это было.
висках, кошачьим лицом. Клавдию он любил по-настоящему. Любил, но боялся.
Настолько боялся, что в конце концов разлюбил.
подступало к горлу, щипало в носу.
полголовы выше его, с прямыми, спортивно развернутыми плечами. С
удивительной прямотой серого взгляда. Нос короткий, тоже прямой, к концу
заостренный. Чуть-чуть вздернутый. Ни косметики, ни завивки. Вся как есть.
Волосы прямые, русые, стриженные в скобку. Неправильные, друг на друга
лезущие зубы.
- и все же любила. Другие, включая Дашу, любили, обманывая себя, не до
конца понимая. Клавдия - та, поняв, ушла.
девушки-спортсменки носили не трусики, а шаровары. Какой-то фантастический
пузырь вокруг бедер. Широчайшие, сборчатые. Довольно безобразно, но Лизе
шаровары шли. В них она была красивее, чем в платьях.
полосатой футболке. Стоя на носках мускулистых ног, закидывала мяч в
корзину. Футболка шнуровалась крест-накрест тесемкой, вроде ботиночной, у
стройной, высокой шеи, от которой чудесно пахло. Не духами, а своим
каким-то чистым и честным девичьим запахом. Было отчетливо видно, как
повыше ключицы под белой невинной кожей бьется-пульсирует голубая жилка...
Богданюка...
Человека связывают, лишают возможности двигаться и льют ему на голову
тонкую струйку воды. Днем и ночью, не прекращая ни на минуту. Через
некоторое время человек сходит с ума и в конце концов умирает...
Филатович. - Свести с ума, сжить со света, убить!" "Они" - это здоровые,
ходячие, благополучные, которых в такие минуты он ненавидел. Всех, включая
Дашу. Тоже здоровая, тоже ходячая...
себя, но язык и губы не слушались, звуки не покидали рта. Пытаясь пробить
немоту, он изо всех сил кричал: "Кран!" Получался один хриплый звук "а!".
Не "кран", но все-таки "а!". Могли бы понять! Но Даша не понимала. "Что
тебе, милый? Пить? Подушку поправить?" Он гневно, отрицательно мычал,
почти хрюкал. Исступленно повторял свое "а!". Без результата.
мысли. Даже игра такая у них была: "Хочешь, скажу тебе, о чем ты сейчас
думаешь?" И говорила. Зря он тогда, в юности, на ней не женился. Жизнь
пошла бы совсем иначе. Впрочем, о чем сейчас жалеть. Лизы давно нет.
Погибла на фронте в отряде лыжниц. Даже если б он тогда женился... Хотя
кто знает? Может быть, не погибла бы...
пепельные, безликие. Не сразу он понял, почему так остро, мучительно
возненавидел кран.
просто точил, он расточал, бесчинствовал. Много ночей прошло, пока Федор
Филатович не увидел за краном подлинный предмет своей ненависти. Кран
олицетворял пустое, праздное, бездумное расточительство. Перевод ценностей
- в отходы, полезного - в сор, дрязг.
хватало. В верхние этажи она поступала нерегулярно: нет-нет, да и
выключат. А тут из крана днем и ночью течет вода - и никому, решительно
никому нет дела. В Федоре Филатовиче гневался и бушевал хозяин.
преступной. Сжигаемая во дворах деревянная тара. Списанная с парохода
мебель, которая вполне могла бы еще служить, - но ее, по каким-то дурацким
правилам, нельзя было ни взять себе, ни подарить, ни продать. Можно было
только уничтожить, превратить в дым, золу. А выбрасываемые из окон на
асфальт вполне еще пригодные раковины? Унитазы? Кухонные плиты? Все это,
превращаясь в мусор, кучами загромождало жизнь. Туда же, в отбросы, шли
овощи, гниющие на полях, на складах. Яблоки в урожайный год.
Полиэтиленовые мешки. Консервные банки. Уродливые уцененные товары:
Акунин Борис
Каргалов Вадим
Русанов Владислав
Прозоров Александр
Эриксон Стивен
Конан-Дойль Артур