имелся в виду Роджер Стиллигфлит, некогда ближайший друг, теперь, похоже,
избегавший его. Роджер Стиллингфлит был писателем, которого среди немногих
мистер Пинфолд искренне любил. Он не мог придумать, что было причиной их
разрыва, и, наведя справки, узнал, что в последнее время Роджер стал весьма
странноват. Говорили, что в Беллами он теперь заходит только взять письма
или поболтать с заезжим американцем.
зануду. Предугадать его реакцию не составляло труда.
солнечные ванны и джаз, а в сущности говоря, все, что сталось на его веку.
Трепетный огонек милосердия, возженный в нем религией, кое-как смягчил его
омерзение и претворил его в скуку. В тридцатые годы, пугая себя, говорили: -
Часы не спешат - спешит время. - У мистера Пинфолда ничто не спешило. Днем
ли, ночью, взглянув на часы, он с неудовольствием отмечал, как мало жизни
прошло - и сколько ее еще осталось. Он никому не желал зла, взирал на мир
sub specie aeternitatis {С точки зрения вечности (лат.).} и видел только
пресную географическую карту; но совсем другая была картина, когда его лично
что-то задевало. Тогда он кубарем сваливался со своей наблюдательной
верхотуры. Оскорбившись бутылкой скисшего вина, нахалом-прохожим или
грамматической ошибкой, его дух, подобно накатившей тележке с кинокамерой,
брал обидчика крупным планом, сверкая объективами; так сержант-муштровик
сверлит глазами незадачливый взвод, закипая наигранным гневом и словно не в
силах поверить увиденному; и как над тем сержантом, многие посмеивались над
ним, но на кого-то это весьма сильно действовало.
язвительные оценки, ему приписывали дерзкие выходки под девизом "Пинфолд в
своем репертуаре". Сейчас он сознавал, что в глазах многих его
оригинальность потускнела, но обновлять программу было уже поздновато.
был субтилен, как Сундук, и ранний успех сделал его обаятельным.
Затянувшееся преуспевание принесло перемены. Впечатлительные мужчины, видел
он, усваивали себе защитную маску от хамства и обид взрослого мира. Их мало
выпало на долю мистера Пинфолда; он получил нежное воспитание, а в качестве
писателя его рано приветили и захвалили. Если что и нуждалось в защите, гак
это его застенчивость, и с этой целью, действуя, скорее, наобум, он
постепенно усвоил эту бурлескную роль. Он не изображал собой ученого или
кадрового военного; он выбрал для себя гибрид эксцентрического преподавателя
с брюзгливым полковником, и он усердно играл свою роль перед детьми в
Личполе, перед друзьями в Лондоне, покуда эта роль не стала определять все
проявления его личности. Когда он прерывал свое одиночество и забегал в клуб
либо с топотом поднимался в детскую, половину себя он оставлял за порогом, и
наличная половина раздувалась за счет отсутствующей. Он являл миру помпезный
фасад неотесанной выделки, прочный, глянцевый, первозданный, как панцирь.
- Слово не палка, больно не ударит. - Мистеру Пинфолду было безразлично, что
говорят о нем в деревне. Мальчиком он остро переживал насмешки. Его взрослая
оболочка была невосприимчива к ним. Он давно оградил себя от репортеров, а
молодежь, сочинявшая "портреты в профиль", собирала материал, где могла.
Еженедельно его агент по печати доставлял ему к завтраку две-три весьма
неприятных газетных вырезки. Его не слишком огорчало, какую оценку
выставляет ему общество. За уединение надо платить. Еще приходили письма от
незнакомых людей - как ругательные, так и похвальные. С точки зрения вкуса
или силы выражения, и те и другие корреспонденты не пользовались признанием
мистера Пинфолда. Он всем отправлял отпечатанные уведомления о получении.
пользовался услугами секретаря, и последние два года обходился без слуги. И
мистеру Пинфолду это не было в тягость. Ему хватало умения отвечать на
письма, оплачивать свои счета, увязывать пакеты и складывать одежду. Ночами
ему чаще всего снилось, как он разгадывает кроссворд в "Таймс"; когда
снилось, что он вслух читает семейству скучную книгу, он просыпался в
кошмаре.
помногу ходил, копал огород, валил деревца. Теперь он днями просиживал в
кресле. Он стал меньше есть, больше пить и его разнесло. Недуги крайне редко
укладывали его в постель на целый день. Он периодически страдал от приступов
боли в суставах и мышцах - артрит, ревматизм, фиброз; научные названия их не
украшали. Мистер Пинфолд редко обращался к врачу, а если обращался, то "в
частном порядке". Его дети пользовались государственной медицинской помощью,
а мистер Пинфолд не пожелал ломать отношения, сложившиеся в его первые
личполские годы. Наблюдавший мистера Пинфолда доктор Дрейк наследовал
практику своего отца и был старожилом Личпола, когда Пинфолды только
приехали. Худой, поджарый, загорелый, он имел глубокие корни и широкие связи
в округе, поскольку доводился братом местному аукционисту, зятем -
поверенному и кузеном сразу троим приходским священникам. Развлечения его
тяготели к спорту. В профессии он не хватал звезд с неба, но мистера
Пинфолда вполне устраивал. Он страдал теми же недугами, что мистер Пинфолд,
причем даже в более острой форме, и, когда тот обращался к нему, объяснял,
что в их возрасте это обычная вещь, что весь их район подвержен этим хворям
и что Личпол самое гибельное место здесь.
пять лет он принимал всевозможные успокоительные средства, а последние
десять лет пил совершенно особый препарат, хлоралбромид, втайне от доктора
Дрейка покупаемый в Лондоне по старому рецепту. Бывали такие минуты в его
сочинительстве, когда написанные днем фразы начинали прокручиваться в
голове, слова сновали и резко меняли цвет, и в эти минуты он вставал с
постели, неслышно спускался в библиотеку, что-то незначительно поправлял,
возвращался к себе и лежал в темноте, покуда сверкающий узор словес не гнал
его обратно к рукописи. Однако в году их выпадало немного, таких одержимых
дней и ночей, которые без ложной скромности можно назвать "творческим
зудом". В большинстве своем ночи проходили без волнений и озарений.
Просто-напросто донимала скука. Даже пробездельничав день, он нуждался в
шести-семи часах бесчувственного состояния. Получив эту передышку и
рассчитывая на следующую, можно было худо-бедно протрубить очередной пустой
день; принимаемые дозы всегда давали такую передышку.
незначительные, но в позднейших его приключениях сыгравшие свою роль.
арендовался: дом взяли монашенки, земля досталась животноводу. За счет и
вокруг прихода этот человек, Хилл, набрал клочки пастбищных угодий, где
выпасал что-то вроде стада как бы молочного скота. Корм был обильный,
изгороди - ветхие. Когда в 1945-м Пинфолды вернулись к себе и захотели
получить обратно свою землю, Военная аграрная комиссия, как водится,
настроенная в пользу оседлого арендатора, непременно должна была решить дело
в интересах миссис Пинфолд. Примись она тогда же действовать, Хилл, получив
компенсацию, убрался бы уже к Михайлову дню, но миссис Пинфолд была
добрячка, а Хилл пройдоха. Он сразу подал в суд бумагу и, заявив свои права,
в дальнейшем отстаивал их. За Михайловым днем пришло Благовещение, и еще
четыре года эти праздники следовали один за другим. Хилл отступал, сдавая
луг за лугом. Комиссия, все еще называемая в народе "Вагой", приехала и
снова обошла владения - и снова решила в пользу миссис Пинфолд. У Хилла
теперь был адвокат, и он обжаловал решение. Дело тянулось. Мистер Пинфолд
держался в стороне, огорчаясь переживаниями жены. И только на Михайлов день
1949-го Хилл таки уехал. Он еще пошумел в деревенской пивной насчет своей
смекалки и с немалым барышом подался в другие края.
Би-би-си предложение записать с ним "интервью". Таких предложений за
прошедшие двадцать лет было множество, и он всегда отвечал отказом. На сей
раз гонорар был более приемлемым, а условия - более терпимыми. Ему не надо
будет ехать к ним в Лондон. Электрики сами приедут к нему со своей
аппаратурой. Не надо заранее оговаривать текст; вообще не нужно никаких
приготовлений; вся процедура займет час времени. От нечего делать мистер
Пинфолд согласился и тут же пожалел об этом. Назначенный день пришелся на
конец летних каникул. Вскоре после завтрака прибыли легковой автомобиль и
мгновенно облепленный детворой фургон, каким в армии пользуются разве что
связисты специальной службы. Из машины вышли трое седеющих моложавых мужчин
в роговых овальных очках, в кордовых брюках и твидовых пиджаках другими
мистер Пинфолд их себе и не представлял. Главного звали Ангелом. Его
начальственный статус подчеркивала аккуратная густая борода. Он и его
коллеги, объяснил он, ночевали в этих местах, у него тут тетка. Уехать им
надо до ленча. Работу кончат в первой половине дня. Электрики принялись
быстро разматывать провода и устанавливать микрофоны в библиотеке, а мистер
Пинфолд привлек внимание Ангела и его команды к наиболее примечательным
произведениям искусства из своего собрания. Они не стали утруждать себя
отзывом и только заметили, что в последний раз им показывали гуашь Руо.
ни было, он мерзкий художник.
будет записать.
незнакомцами, имея в центре микрофон. Приезжие явно ориентировались на
передачи, толково сделанные в Париже с разными французскими знаменитостями,
когда непринужденная, непосредственная беседа провоцировала испытуемых
делать ненужные признания.
Тон задавал Ангел, и поэтому мистер Пинфолд смотрел на него. Заурядное лицо
в местах, свободных от бороды, омрачилось, в невыразительном, нарочито
простонародном голосе зазвучали угрожающие ноты. Вопросы ставились вполне
Посняков Андрей
Быков Василий
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Кервуд Оливер Дж.
Каменистый Артем