милостив, Боже правый, избави меня от лукавого и от соблазна всякого..."
отпуская замечания тем, кто чего-то не так и не то делал.
скоро иссякли.
пилить и колоть дрова на улице, сам опять устроился на чурбаке против
квадратно прорубленного горячего отверстия, снова распахнул руки, приблизил
к печке грудь, вбирал тепло, все не согреваясь от него.
глубоком земляном подвале. Печка лишь оживляла зажатую в подземелье, тусклую
жизнь со спертым, неподвижным воздухом глухого помещения, да и то изблизя
лишь оживляла. По обе стороны печи жердье нар было закопчено, но на торцах,
упрямо белеющих костями, как бы уже побывавшими в могиле, выступала сера.
Чуть слышный запах этой серы да слежавшейся хвои на нарах -- вместо постели
тоже настелены жесткие ветки -- разбавляли запахи гнили, праха и острой
молодой мочи.
побубнили, посовещались, и один из них, здоровенный, в нелепом картузе без
козырька, состроенном в три этажа, пригибаясь, подошел к печи и положил на
колени Яшкина круглый каравай хлеба с орехово темнеющей коркой, кусок
вареного мяса, две луковицы, берестяную зобенку с солью, сделанную в виде
пенала. Яшкин достал из кармана складник, отрезал горбушку хлеба себе,
подумал, отрезал еще ломоть и, назвав фамилию -- Зеленцов, -- сунул в тут же
возникшие руки хлеб, комок мяса и принялся чистить луковицу.
вниз, принюхался широкими, будто драными ноздрями, зыркнул маленькими, но
быстро все выхватываю- щими глазами и потребовал у гостя закурить.
не спросив, отсыпал в горсть табаку. Яшкин неторопливо, безразлично жевал,
двигая скобками санок, ловко, издаля кидая пластины нарезанной луковицы в
узкий, простудой обметанный рот. Поел, поискал кого-то глазами, дернул за
ноги с верхних нар двоих храпящих новобранцев, велел принести воды. Сверху
грохнулись два тела. "Че мы да мы?" -- заныли парни и, брякая посудиной,
удалились. Дверь казармы тяжело отворилась, сделалось слышно ширканье пилы,
в казарму донесло стылую, сладкую струю воздуха. Все время, пока в железном
баке на жерди, продернутой в дужку, не принесли воду, в дверь свежо тянуло,
выше притвора далеко, недостижимо серела узкая полоска ночного света.
воде потянулись жаждущие с кружками, котелками, банками. Дежурные не то в
шутку, не то всерьез требовали за воду хлеба и табаку. Кто давал, кто нет.
Дежурные тоже начали жевать и, получив от кого-то плату картошкой, закатили
ее ближе к трубе, в горячий песок. В помещении запахло живым духом, забившим
кислину и вонь.
накатывал от себя картошек, будто булыжником замостив плоское пространство
чугунки, не имеющей дна и дверки, наполовину уже огрузшей в песок.
брякая, покатились рыжие чурки, было еще принесено несколько охапок колотого
сухого сосняка, может, и какой другой лесины, уведенной откуда-нито
находчивыми пильщиками.
щедро, что торцы их торчали наружу. Печка подумала-подумала, пощелкала,
постреляла да и занялась, загудела благодарно, замалинилась с боков. Народ,
со всех сторон родственно ее объявший, ел картошку, расспрашивал, кто
откуда, грелся и сушился, вникал в новое положение, радовался
землякам-однодворцам и просто землякам, еще не ведая, что уже как бы внял
времени, в котором родство и землячество будут цениться превыше всех текущих
явлений жизни, но паче всего, цепче всего укрепятся и будут царить они там,
в неведомых еще, но неизбежных фронтовых далях.
Верхний Кужебар Каратузского района, что стоит на берегу реки Амыл --
притоке Енисея. В семье Рындиных он, Коля, пятый, всего же детей в дому
двенадцать, родни и вовсе не перечесть.
зубы, тоже пытался шутить, но когда к печке подлез парнишка в латаной
телогрейке, из которой торчала к тонкой шее прикрепленная голова, и выхватил
с печи картофелину, Коля ту картофелину решительно отнял.
да еще недопеченной, разнесет тебя ажник на семь метров против ветру... --
Коля приостановился и гоготнул: -- Не шшытая брызгов! -- И далее серьезно,
как политрук, повел мораль: -- Понос штука переходчивая, а тут барак,
опчество -- перезаразишь народ. -- Он достал из своего сидора желтый
холщовый мешочек, насыпал в кружку горсть серой смеси, поставил посудину на
уголья и назидательно добавил; -- Скипятится, и пей -- как рукой сымет.
одному Петьке Мусикову -- так звали парнишку-дристуна -- требовалась
медицинская подмога: дорогой новобранцы покупали и ели что попадя, напились
сырого молока, воды всякой, вот и крутило у них животы.
марьин корень и ешшо разное чего из лесного разнотравья, все это сушеное,
толченое лечебное свойство освящено и ошоптано баушкой Секлетиньей --
лекарем и колдуном, по всему Амылу известным. Хотя тайга наша богата умным
людом, но против баушки... -- Коля Рындин значительно взнял палец к потолку.
-- Она те не то что понос, она хоть грыжу, хоть изжогу, хоть рожу -- все-все
вплоть до туберкулеза заговорит. И ишшо брюхо терет.
Рындина старший сержант Яшкин.
коли не нужон.
главного командира -- Яшкина. Петьку Мусикова и еще каких-то дохлых парней
почти силком напоили горячим настоем. Петьке сухарей кто-то дал, он ими
по-собачьи громко хрустел. Тем временем картежники подняли драку. Яшкин,
взяв Зеленцова и еще одного парня покрепче, ходил усмирять бунтовщиков.
Дрова пилить!
блатной и тут же, взлаяв, осел на замусоренный лапник. Яшкин, вывернув нож,
погнал блатного пинками на улицу. Лешка, Зеленцов, дежурные с помощниками
двоих деляг сдернули с нар и заголившимися спинами тащили волоком по
занозистым, искрошенным сучкам и тоже за дверь выбросили -- охладиться.
Зеленцов вернулся к печке с ножиком в руках, поглядел на кровоточащую
ладонь, вытер ее о телогрейку, присыпал пеплом из печи, зажал и, оскалившись
редкими, выболевшими зубами, негромко, но внятно сказал в пространство
казармы:
с уважением воззрился на Зеленцова, на Яшкина: вот так орлы -- блатняков с
ножами не испугались! Это какие же люди ему встретились! Ну, Зеленцов,
видать, ходовый парень, повидал свету, а этот, командир-то, парнишка
парнишкой, хворый с виду, а на нож идет глазом не моргая -- вот что значит
боец! Поближе надо к этим ребятам держаться, оборонят в случае чего.
Зеленцов уютно приосел на корточки, покурил еще, позевал, поплевал в песок и
полез на нары. Скоро вся казарма погрузилась в сон.
мятый воротник шинели, засунул руки в рукава, прилег в ногах новобранцев, на
торцы нар, спиной к печи, и тут же запоскрипывал носом, вроде бы как
обиженно.
обращаясь к Лешке: -- Я те помогать стану, дежурить помогать. Че вот от
желтухи примать? Каку траву? Баушка Секлетинья сказывала, да не запомнил,
балбес.
долго боролся со сном, клевал носом, качался и наконец сдался: обхватив
столб, прижался к шершавой коре щекою, приосел обмякшим телом, ровно дыша,
поплыл в родные обские просторы. Коля Рындин сидел-сидел на чурбаке и
замедленно, словно бы тормозя себя в полете, свалился на засоренный окурками
теплый песок, наощупь подкатил чурку под голову, насадил глубже картуз -- и
казарму сотряс такой мощный храп, что где-то в глубине помещения проснулся
новобранец и жалким голосом вопросил:
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Мурич Виктор
Свержин Владимир
Андреев Николай
Белогорский Евгений