гуманен: освободил от физо и оценкой пожаловал. А мог бы и не.
коне, если завуч не заставит Бима переменить решение.
литературу, и Алик ходил у него в фаворитах.
законченной и перешел к конкретным делам.
творилось, странное и страшноватое. Уже не до понравившегося сюжета было: в
голове звенело, и тяжелой она казалась, а руки-ноги будто и не шевелились.
Попробовал Алик встать с кресла - не получилось, не смог. "Заболел,
кажется", - подумал он. Закрыл глаза, расслабился, посидел так секундочку -
вроде полегче стало. Смог подняться, добрести до кровати.
не умру до вечера..."
забытье, успел счастливо подумать: а ведь в школу-то завтра идти не
придется, а до полного выздоровления сегодняшний позор забудется, что-нибудь
новое появится в школьной жизни - поактуальнее...
выше - врачу из районной поликлиники. Даже не почувствовал, как та выслушала
его холодным фонендоскопом, померила температуру.
Аспирин - три раза в день, этазол - четыре раза, и питье, питье, питье...
Одно странновато: температура не смертельная, а парень даже не аукнется.
Спит, как Илья Муромец на печи.
болезней.
зайду, проведаю?
сегодня - камни ворочали?
физо - "перекидной" способ прыжков в высоту. Что считать камнями...
во фразы, предпочитал точные науки. - Время покажет... До завтра?
одеяло, задернула оконную штору. Алик не просыпался. Он смотрел сны.
2
дворе никого: на работу или в школу - рановато, владельцы собак
только-только готовятся вывести своих "братьев меньших" по большим и малым
делам, а молодые дворники и дворничихи уже отмели свое, отполивали,
разошлись по казенным квартирам - штудировать учебники для заочного обучения
в институтах и техникумах.
могучего стола для игры в домино, мимо школьного забора, мимо стоянки
частных автомобилей, выбирается на набережную Москвы-реки, топает по
заросшим травой шпалам заброшенной железнодорожной ветки, которая когда-то
вела к карандашной фабричке, держась за пыльные кусты, спускается по откосу
к воде.
гоночной марки "феррари" на груди, остается в пестрых сатиновых трусах,
сшитых мамой. Осторожно, по-курортному, пробует ногой воду, вздрагивает от
внезапно пронзившего тело холода, обхватывает себя длинными тощими руками,
входит в реку, оскользаясь на зализанных волнами камнях.
по крайней мере, диктует фабула сна. А сон - абсолютно реален, и,
соответственно, он - цветной, широкоформатный, стереоскопический, а эффект
присутствия не вызывает и тени здорового научного сомнения.
трусов, которые цветным парусом вздулись на бедрах, зачерпывает ладонями
воду, смачивает себя под мышками. Потом по-поросячьи взвизгивает и ныряет -
только пятки мелькают в воздухе, выныривает, отфыркивается, вытирает рукой
лицо, плывет подальше от берега - не по-собачьи, с шумом и брызгами, а
ровным кролем, безупречным стилем.
жестокой действительностью...
ныряет, пытаясь достать пальцами дно. Это ему, естественно, удается, а в
последний раз он даже нащупывает что-то большое и тяжелое, подхватывает это
"что-то", выбирается на белый свет, на солнышко. "Что-то" оказывается
пузатым узкогорлым кувшином с тонкой ручкой, древним сосудом, заросшим
тиной, черной грязью, хрупкими речными ракушками. Алик скребет грязь ногтем
и видит позеленевшую от времени поверхность - то ли из меди-купрум, то ли из
золота-аурум, покрытую прихотливой чеканной вязью. Если быть честным, то
кувшин сильно смахивает на тот, что стоит у отца в кабинете, - из
дагестанского аула Гицатль, где спокон веку живут прекрасные чеканщики и
поэты.
берегу, и в груди его что-то сладко сжимается, а в животе холодно и пусто -
как в предчувствии небывалого чуда. "Чувство чуда - седьмое чувство!" -
сказал поэт.
живой, вздрагивает в чутких и ждущих руках Алика. Острым камнем он сбивает
сургучную пробку и зачарованно смотрит на сизый дым, вырывающийся из горла,
атомным грибом встающий над уроненным на песок кувшином. Дым этот клубится,
меняет очертания и цвет, а внутри его возникают некие занятные
турбулентности, которые постепенно приобретают строгие формы весьма пожилого
гражданина в грязном тюрбане, в розовых - тоже грязных - шароварах, в
короткой, похожей на джинсовую, жилеточке на голом теле и в золотых
шлепанцах без задников - явно из магазина "Армения" с улицы Горького.
отклонений.
кувшином, машет руками, разгоняя дым, потом вдруг тяжело плюхается на землю,
задрав ноги в шлепанцах. Остолбеневший Алик все же отмечает машинально, что
пятки гражданина - под стать тюрбану с шароварами: да-алеко не первой
свежести. Но - вежливый отрок! - он ждет, пока гражданин отлежится на песке,
сядет, скрестив по-турецки ноги, огладит длинную седую бороду, откашляется.
джинном из многотомных сказок "Тысячи и одной ночи".
босыми ногами. Ноги мокрые, и песок кучками налип на них. - Извините меня за
мой вид, но я, право, не ждал встречи...
трудного нет.
удивления, во-первых, потому, что дело происходит во сне, а во-вторых,
потому, что джинну безразлично, на каком наречии вести товарный диалог с
благодетелем-освободителем.
джинн назовет с детства знакомое имя - Хоттабыч.
напоролся на вполне оригинального, неизвестного мировой литературе джинна. И
то правда: Хоттабыч - всего лишь один из многочисленного племени, исстари
рассеянного по свету в кувшинах, бутылках, банках, графинах и прочих
тюремных емкостях, и он уже давно обжился на грешной земле, поступил на
службу, выработал себе пенсион и теперь нянчит внуков небезызвестного Вольки
Афанасьев Роман
Орлов Алекс
Конан-Дойль Артур
Василенко Иван
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс