И, невольно улавливая вчерашнюю настороженность в тоне Грекова и вместе с
тем испытывая стыд и отвращение к самому себе после неуклюжего разговора с
Ольгой Сергеевной, подумал: "Нет, они не знали, что умерла мать".
книжным шкафом, приподнялся на цыпочки, забросил руки за спину, хрустнул
пальцами.
почему приковывавших внимание профессорских шлепанцев на шевелящиеся в
широких рукавах пальцы за спиной, на его седой до нежной серебристости
затылок.
показалось Никите, что профессор, в стекло, как в зеркало, наблюдал за
ним, похрустывая пальцами.
ошибкой! - зазвеневшим голосом заговорил Георгий Лаврентьевич, подойдя к
двери, задернул портьеру. - Все это может быть ужасной ошибкой!..
немыслимо сильным человеком! И вы один, конечно, были с ней? И она никого
из родственников не хотела видеть в больнице?
дубовых книжных шкафов, кожаных кресел; волнами колыхался его длинный
халат перед глазами Никиты.
глубине кабинета, неспокойно повозившись в кресле, с болезненной
осторожностью вытянул из-под книг какую-то бумагу и пристально стал
смотреть на нее. Он не читал, а только, казалось, смотрел в одну точку.
дрогнули на письме. - То есть как она умирала? Тяжело? Она страдала? Нет,
я не хотел у вас этого спрашивать. Но я старик, я на пять лет старше своей
сестры. В моем возрасте уже ничему не удивляешься. В некрологах каждый
день читаешь знакомые фамилии. Наше поколение уходит... Роковой круг
каждодневно суживается. Эти модные беспощадные болезни - инсульт, инфаркт,
рак - это ужасно! Но это реальность... И всем, почти всем нам суждено
умереть от этих страшных болезней двадцатого века...
болезней" - и, как бы отталкивая что-то, махнул рукой в широком рукаве
халата, с трудом преодолевая себя, потянулся к аппарату.
часа. Начинайте без меня. Ах, здоровье? У людей моего возраста да еще
накануне юбилея уже нетактично спрашивать о здоровье. - Он вяло улыбнулся
Никите. - Спрашивают, как анализ, как электрокардиограмма. Да. Спасибо,
мой друг, спасибо.
розовым, прозрачно-голубые глаза забегали по столу и опять остановились,
замерли на листе бумаги.
заговорил Греков печально. - Мелькнула в мироздании, вспыхнула материя и
погасла, растворилась во вселенной. Как будто ее и не было. Каждый доходит
до своей вехи, и время беспощадно сталкивает его в небытие. Навсегда. И
так со всеми. Закрыты все двери. И закрыты все счеты с жизнью. Скажите...
что она в последние часы говорила вам? Говорила ли она что-нибудь о своей
жизни? О чем она думала? Только вы один можете знать. Что она говорила о
своей прожитой жизни? Я ее не видел в последние годы. Я ее не видел...
потирая прямой ладонью переносицу; он слегка покачивался в кресле, как в
дремоте. И было непонятно, успокаивает ли он себя или страдает оттого, что
не видел мать перед ее смертью, или так странно думает вслух, и, все
больше испытывая неудобство, Никита сказал:
скользнул короткий испуг, какой бывает у человека, разбуженного резким
толчком, - и стремительно наклонился к столу, точно падал.
сейчас же легонько вздохнув не на полную грудь, ощупью выдвинул ящик
стола, достал коробочку с валидолом.
валидолом, долго сидел неподвижно, как будто ждал, когда отпустит боль.
Возраст. Не беспокойтесь. Ничего, ничего. Она... в этом письме... - после
молчания заговорил он уже несколько громче, - просит меня, чтобы я
посодействовал вашему переводу. Из Ленинграда. В Московский университет.
Вы этого хотели? Я постараюсь это сделать. Незамедлительно.
машинально полез за сигаретой.
Никиты, умоляющим взглядом попросил не курить. Никита тоже невольно
покосился на сигарету, смял ее, сунул в карман.
Позвольте... Вера также просит, чтобы я помог вам обменять ленинградскую
квартиру на московскую. Я помогу вам, хотя это нелегко... Но я все, что
смогу...
почему мать в этом предсмертном письме просила о его переводе в Москву. -
Мать сказала мне в больнице, что я должен буду поехать к вам. Когда
передавала письмо, она только об этом просила.
выражением.
большая квартира.
общей... Нам с матерью не было тесно. Потом, когда мать положили в
больницу, я сдал комнаты полковнику. Соседу, у него четверо детей... А сам
только приходил ночевать. После смерти матери я попросил койку в
общежитии. В университете. Мне обещали.
это, увидел заалевшие, как от внутреннего жара, щеки Георгия
Лаврентьевича. - И я хотел, чтобы... Разве вы не знаете, для чего нужны
деньги, когда кто-нибудь болеет?
белые нависшие брови двигались, он будто прислушивался к своему дыханию.
Это прислушивающееся, углубленно-растерянное выражение удивило Никиту, и
удивил его голос, ослабленный, разбитый:
молодости? Она мучилась, жалела о чем-нибудь?
утвердительно прикрыл глаза. - И у нее...
невнимательно поднял и опустил кончиками пальцев трубку; телефон снова
затрещал требовательным звонком, отдаваясь в ушах.
Затем в руках его мелькнуло, зашуршало письмо матери, взятое со стола;
колыхая широкими рукавами халата, он как-то чересчур суетливо засунул
письмо под бумагу, выскочил из-за стола и своей нервной танцующей походкой
подбежал к двери, отдернул портьеру.
приоткрытую дверь. - Из комитета в два, в два часа, я предупредил! Я
занят. Кто там? Пискарев? Пусть подождет! И прошу, пожалуйста, или
выключить телефон, или всем говорить, что я болен. Неужели нельзя меня
избавить от телефонных разговоров по утрам? Опять консультация? Я не стол
справок. Есть другие специалисты, наконец!
Ольга Сергеевна. - Ты должен и обещал. Ты забыл? И подойди, пожалуйста, к
телефону.
прижал щепотки пальцев к вискам. - Скажи, что у меня стенокардия, что я
болен...
бы беспомощно обернулся к молчавшему Никите, и тут же в каком-то нарочитом
негодовании стремительно подошел к телефону (замелькали белые щиколотки
под халатом), и, фыркая носом, сдернул трубку, крикнул звонким фальцетом: