заносятся и на всех смотрят сверху вниз; они дают ей понять, что она им не
ровня", и позволяют себе дерзить ей только потому, что она не держит
служанки и ведет хозяйство сама, по примеру своей покойной матери; вдобавок
они постоянно бранят йоркширские обычаи и йоркширцев, а это, по мнению
миссис Гейл, говорит о том, что они не настоящие джентльмены, во всяком
случае не благородного происхождения. "Разве сравнишь этих юнцов со старыми
священниками! Те умеют себя держать и одинаково обходительны с людьми
всякого звания".
всего лишь двусложное слово, тут же выдал уроженца края трилистника и
картофеля{8}. Этот священник особенно неприятен хозяйке, однако он внушает
ей трепет - так он велик ростом и широк в кости! По всему его обличью сразу
видно, что это истый ирландец, хотя и не "милезианского" типа{8}, подобно
Даниелю О'Коннелу{8}; его скуластое, словно у североамериканского индейца,
лицо характерно лишь для известного слоя мелкопоместных ирландских дворян, у
которых на лицах застыло высокомерно-презрительное выражение, более
подобающее рабовладельцам, чем помещикам, имеющим дело со свободными
крестьянами. Отец Мелоуна считал себя джентльменом; почти нищий, кругом в
долгах, а надменности хоть отбавляй; таков же и его отпрыск.
заодно отрезала бы и голову священнику; такой повелительный тон возмутил до
глубины души гордую уроженку Йоркшира.
"жесткого как подошва" жаркого и поглотили немало "слабого" пива;
йоркширский пудинг и две миски овощей были уничтожены мгновенно, как листва,
на которую налетела саранча; сыру также было воздано должное, а сладкий
пирог вмиг исчез бесследно, как видение! И только на кухне ему была пропета
отходная Авраамом, сыном и наследником миссис Гейл, малышом шести лет; он
рассчитывал, что и ему кое-что перепадет, и при виде пустого блюда в руках
матери отчаянно заревел.
удовольствия, ибо оно не отличалось высоким качеством. Что и говорить,
Мелоун попросту предпочел бы виски, но Донн как истый англичанин не держал у
себя такого напитка. Потягивая портвейн, они спорили; спорили не о политике,
не о философии, не о литературе - эти темы никогда их не интересовали - и
даже не о богословии, практическом или догматическом; нет, они обсуждали
незначительные частности церковного устава, мелочи, которые всем, кроме них
самих, показались бы пустыми, как мыльные пузыри. Мистер Мелоун ухитрился
осушить два стакана, в то время как его друзья выпили по одному, и
настроение его заметно поднималось: он развеселился на свой лад - стал
держать себя вызывающе, заносчивым тоном говорил дерзости и покатывался со
смеху от собственного остроумия.
Мелоуна всегда был наготове запас плоских шуточек, которыми он угощал своих
приятелей при дружеских встречах, не пытаясь быть разнообразным; это и не
требовалось, ибо сам он не находил себя скучным, а о том, что думают другие,
нимало не заботился. Он высказался насчет чрезмерной худобы и вздернутого
носа мистера Донна, поехидничал, критикуя некий весьма потертый
шоколадно-коричневый сюртук, к которому сей джентльмен питал особое
пристрастие во всех случаях жизни и при любой погоде, посмеялся над
выговором приятеля и вульгарными словечками, которыми тот пересыпал свою
речь, что, безусловно, придавало ей своеобразное "изящество" и колоритность.
и в самом деле казался чуть ли не ребенком, - посмеялся над его музыкальными
талантами, ибо Суитинг играл на флейте и пел гимны ангельским голосом (по
мнению некоторых его юных прихожанок), назвал его "дамским угодником" и в
довершение всего принялся ехидничать насчет нежной привязанности юноши к
матушке и сестрицам, о которых тот имел неосторожность говорить в
присутствии ирландца, чье черствое сердце начисто лишено было родственных
чувств.
им броню самодовольной тупости и невозмутимой важности, заменявшей ему
чувство собственного достоинства; Суитинг - равнодушие покладистого,
веселого юнца, который о поддержании достоинства вовсе не заботится.
попытались отплатить обидчику той же монетой. Они полюбопытствовали, сколько
мальчишек кричали ему сегодня вслед: "Питер-ирландец!" (Мелоуна звали Питер
- преподобный Питер Огест Мелоун); поинтересовались, не из Ирландии ли идет
странный обычай - навещать своих прихожан с заряженными пистолетами в
карманах и с дубинкой в руках, предложили разъяснить им значение слов:
покр-ров, твер-рдость, р-руль, гр-роза (так, раскатывая "р", произносил их
мистер Мелоун), - словом, пускали в ход все свое природное остроумие, чтобы
побольнее его уколоть.
ни благодушием, ни спокойным нравом, вышел из себя. Он кричал, размахивая
руками, а Донн и Суитинг хохотали. Он вопил, что они саксы и снобы, и его
пронзительный кельтский голос звенел на самых высоких нотах; они в ответ
напомнили ему, что он уроженец завоеванной страны. От имени своей "рродины"
он грозил им восстанием, изливал накипевшую в нем ненависть к господству
Англии; они тыкали ему в глаза лохмотья, нищету, болезни его родной
Ирландии. В маленькой гостиной поднялся невообразимый шум. Казалось, такая
ядовитая перебранка неминуемо должна закончиться дракой. Было удивительно,
что хозяева не пугаются, не посылают за констеблем для водворения порядка;
но они уже привыкли к подобного рода бурным спорам, знали, что у священников
ни обед, ни чай не обходились без состязаний в красноречии и что это ничем
не грозит; знали также, что от их ссор больше шума, чем вреда, и что в каких
бы отношениях не расстались друзья сегодня вечером, завтра утром они
встретятся как ни в чем не бывало.
громким ударам кулака Мелоуна по обеденному столу красного дерева, к звону
подскакивающих стаканов и графина, к насмешливому хохоту двух
союзников-англичан и несвязным выкрикам их одинокого противника-ирландца,
как вдруг на крыльце послышались чьи-то шаги и настойчиво застучал дверной
молоток.
теперь так рано темнеет. Милости просим, сэр, входите.
кухню, отворил внутреннюю дверь и, подняв голову, прислушался. Да и было что
послушать - спорщики, как нарочно, шумели пуще прежнего.
Гейлу, спросил:
снисходительность к особам духовного звания.
были диссидентом{11}, а не добрым сыном англиканской церкви, они бы все
равно вели себя так же, они бы себя позорили... но уж я...
поднялся по лестнице. На верхней площадке он снова остановился и послушал.
Затем без стука распахнул дверь комнаты и остановился на пороге.
замер на месте. Это был человек невысокого роста, но с очень прямым станом и
широкими плечами, а его маленькая головка с острыми глазами и крючковатым
носом делала его похожим на ястреба; не сочтя нужным снять или хоть
приподнять свою широкополую шляпу, он скрестил руки на груди и, не двигаясь
с места, спокойно, свысока разглядывал своих молодых приятелей, если только
это были его приятели.
раскатистым голосом. - Что я слышу? Уж не повторилось ли чудо духова
дня{11}? Уж не снизошли ли с небес разделяющиеся языки? Но где они? Только
что этот шум наполнял весь дом. Я различил семнадцать наречий сразу:
парфяне, и мидяне, и еламиты, жители Месопотамии, Иудеи и Каппадокии, Понта
и Асии, Фригии и Памфилии, Египта и частей Ливии, прилежащих к Киринее, и
пришедшие из Рима, иудеи и прозелиты, критяне и аравитяне - все они,
по-видимому, были здесь, в этой комнате, две минуты тому назад.
не налить ли вам вина?
одеянии продолжал:
книги, и заветы! Новый завет с Ветхим, Деяния апостолов с книгой Бытия,
Иерусалим с долиной Сенаар{12}. Нет, тот шум, что буквально оглушил меня,
это не дар языков, а вавилонское столпотворение. Это вы-то апостолы? Вы
трое? Разумеется, нет. Три самонадеянных вавилонских каменщика - вот вы кто!
трапезы. Ну и взялись разносить диссидентов...
мне-то показалось, что он разносит своих собратьев. Вы просто ругали друг
Бажанов Олег
Василенко Иван
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий