образование закончим. Идемте, еще покажу вам библиотеку.
Книжные полки стояли и поперек комнаты.
и... валенки.
серьезного и упорного человека. Упорство было в тихом, нежном голосе, в
серых, умытых, как морские камушки, глазах. В сущности, она была
хорошенькая, если присмотреться. Художник присмотрелся.
давно писал о нем. У художника было умоляющее и дерзкое выражение лица,
это была его манера попрошайничать. Если мне не дадите, то поступите
плохо, нечестно, дадите - поступите правильно. Не хотите быть благородным
человеком, не надо.
Кате.
клеенкой по-прежнему цвели медовые тюльпаны, коричнево-красные гвоздики,
нежно, зеленели их узенькие листья, бабочки летали и птички летали
неизменно и вечно, длился и не кончался вечный теплый солнечный день.
торжественно-мрачную лиможскую эмаль, которая давно привлекала его
внимание. В ней была тайна. Тайна времени. Лиможские эмали прекрасны
ранние, пятнадцатого, шестнадцатого веков. Тайма цвета - синего, белого,
черного... Тайна сюжета, хотя и разгаданная. Но все равно, воины были
похожи на святых, а святые на воинов. Все это его волновало. И тайна цены
тоже, вещица была луврского достоинства. И тайна автора. Называли Леонара
Лимозена, а художника это злило, вещь и без того была хороша. Он не верил
ученым атрибуциям, говорил, что все врут, чтобы зарплату оправдать. Он
верил самому себе.
близорукими, беззащитными глазами, сняв с носа старомодное пенсне,
рассматривал не дыша, трогал нервными пальцами, хотя Петр Николаевич
умолял не трогать. Художник просил продать эту вещь ему, предлагал любые
деньги, что было ему особенно просто, так как денег у него никаких не
было. Он уверял, что, кроме этой лиможской эмали, ему ничего не надо,
только ее и никогда ничего больше. А деньги он заработает.
опять смотрите на меня, как будто я Иисус Христос. Нормальных слов не
понимаете. Не про-да-ется. Надпись сделать, что ли. Если хотите, откажу
вам в завещании. И вообще, голубчик, в моем доме ничего не продается. И
нельзя все так выпрашивать, это неприлично.
металла, расписанный нетленными красками, который являлся ему во сне, и
осторожно повесил его на гвоздь.
кусок, отхваченный от какой-то картины. Зайчик и полторы уточки, по уточке
порезано. У зайчика белый пушистый мех и розовые глаза, такие же
беззащитные, как у самого художника, такие же розовые. Зайчика и уточек он
решил заполучить, хоть бы все тут взорвалось, их он искал, вытягивал шею,
сидя за столом.
в игру "холодно - горячо". Кроме картинки хотел найти еще небольшой
складной нож русской работы. А ножи любил немыслимой мальчишеской любовью,
любовью физически слабого человека к холодному и огнестрельному оружию.
Зачем Старику нож, рассуждал художник, не нужен абсолютно, он не отдает
его только из упрямства. И заяц этот красноглазый, который притворяется
храбрым, а сам дрожит от страха даже перед утками, не нужен. Старику не
нужно, у него есть и всегда было, а художнику нужно, нужно, нужно, нужно.
Художнику атмосфера, аромат, след величия важнее всего на свете.
из-под них ножик и протянула мужу, а сама стала разглядывать фотографию.
Пушкина.
Пушкиным. Но только тем, что они любили Пушкина, а Пушкин их. Связь
достаточно глубокая, не правда ли? Семья замечательная, и женщины там
всегда были прелестны, недаром Пушкин был влюблен в одну из них.
звуки отзвенели, растаяли в воздухе. Посмотрел на Катю, как она слушает.
Она слушала прекрасно, он мог продолжать.
"Чистейшей прелести чистейший образец"... Такие они, пушкинские женщины.
Такая и она, хотя вполне современная. Добрая и красивая. Вот еще... в
черновиках Евгения Онегина...
милой Бакуниной". Эти слова, Катя, я часто повторяю про себя, подумайте
только, как просто... "Как черное платье пристало к милой Бакуниной". Все
тут есть, - и его шестнадцать лет, и ее прелесть. Она, кстати, была старше
его на четыре года. А дальше и вовсе поразительные слова. Цитирую: "Но я
не видел ее 18 часов - ах! Какое положение, какая мука! Но я был счастлив
пять минут!" Ну, подумайте, подумайте, так написать в шестнадцать лет в
дневнике. Я все раньше думал, что это я написал про свою первую любовь. Вы
улыбаетесь? У меня у самого всегда слезы от этой чепухи... "Но я не видел
ее 18, часов - ах!" Да, Катя, Пушкин для нас для всех что-то вроде бога, и
что-то вроде азбуки, и что-то вроде хлеба. Я думаю, что Пушкин в нас, в
каждом, и Пушкиным нас можно экзаменовать, проверять на все - на
патриотизм, если желаете, на порядочность, на сердечность, да на что
угодно. Но вы не за Пушкиным пришли ко мне...
за Пушкина или Пушкин за меня, - сказал Петр Николаевич. - Я его так знаю,
как только друга можно знать и понимать. Стало быть, мне повезло, и я в
двух столетиях жил... "Не торговал мой дед блинами, не ваксил царских
сапогов..."
Она женщина современная и не хочет быть экспонатом. Ей это не нужно, она
об этом не думает. А я, старый дурак, к ней пристаю. Мне, наверно, вот эту
строчку отыскать хочется: "Как черное платье пристало к милой Бакуниной".
А знаете, почему я старый дурак?
своей новой жены.
умели отдавать, но не открывать.
воспоминаниями, рассказами о приключениях, которые в обычном смысле не
приключения, но есть иной счет и иные понятия, и тогда, о, тогда, милая
Катя, жить интересно, увлекательно, встречи бывают самые неожиданные.
улыбнулась. Не хватало, чтобы он в нее влюбился, как всегда влюблялся в
неярких женщин, в тихие города, в произведения искусства.
Петр Николаевич стал беспокоиться, что он порежется.
Буркатовский Сергей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Каргалов Вадим
Чернецов Андрей