Чтение 2–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

поворачивая, она тянет за собой и орудие. Вы повернули меня... Я расскажу
все, что вы хотели. Но условимся...

Слегка откинувшись, он выхватил из ножен шашку. В низком сыроватом
блиндаже, скупо освещенном маленькой лампой без стекла, блеснуло светлое
узорчатое лезвие.

2. СТРАХ

- Условимся, - продолжал он. - Вы обязаны написать правду. Готовую
книгу принесете мне. Я прочту первую главу, скажу: "Плохо, наврано!
Кладите на стол левую руку". Раз! Левая рука долой! Прочту вторую главу:
"Плохо, наврано! Кладите на стол правую руку". Раз! Правая рука долой!
Согласны?

- Согласен, - ответил я.

Мы оба шутили, но не улыбались.

Не по-монгольски широкие черные глаза испытующе вглядывались в меня.

- Хорошо, - сказал он. - Кладите бумагу, берите карандаш. Пишите:
"Глава первая. Страх".

- Пишите, - сказал Баурджан Момыш-Улы: - "Глава первая. Страх".

Подумав, он проговорил:

- "Не ведая страха, панфиловцы рвались в первый бой..." Как по-вашему:
подходящее начало?

- Не знаю, - нерешительно сказал я.

- Так пишут ефрейторы литературы, - жестко сказал он. - В эти дни, что
вы живете здесь, я нарочно велел поводить вас по таким местечкам, где
иногда лопаются две-три мины, где посвистывают пули. Я хотел, чтобы вы
испытали страх. Можете не подтверждать, я и без признаний знаю, что вам
пришлось подавлять страх.

Так почему же вы и ваши товарищи по сочинительству воображаете, что
воюют какие-то сверхъестественные люди, а не такие же, как вы? Почему вы
предполагаете, что солдат лишен человеческих чувств, свойственных вам? Что
он, по-вашему, - низшая порода? Или, наоборот, некое высшее создание?

Может быть, по-вашему, героизм - дар природы? Или дар каптенармуса,
который вместе с шинелями раздает бесстрашие, отмечая в списке:
"получено", "получено"?

Я немало уже пробыл на войне, стал командиром полка и имею основание,
думается мне, утверждать: это не так!

На что рассчитывали немцы, вторгаясь в нашу огромную страну? Они были
уверены, что в восточный поход вместе с ними во главе танковых колонн
отправится генерал Страх, перед которым склонится или побежит все живое.

Наш первый бой, проведенный в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое
октября тысяча девятьсот сорок первого года, был и сражением со страхом. А
семь недель спустя, когда мы отбросили немцев от Москвы, за ними побежал и
генерал Страх. Они наконец-то узнали, быть может впервые за эту войну, что
значит, когда сзади гонится страх.

До середины октября, до момента, когда начались сражения на
подмосковных рубежах, мы в боях не участвовали. Выехав из Казахстана, мы
полтора месяца прожили в болотах Ленинградской области, в тридцати -
сорока километрах от фронта, на так называемой второй линии обороны,
числясь резервом Главного Командования.

Утром шестого октября я получил приказ: поднять батальон по тревоге и
выступить к ближайшему железнодорожному разъезду. Там нас уже ждали
теплушки и платформы. Погрузившись, мы в ночь тронулись.

Куда? Даже мне, командиру батальона, до поры до времени этого знать не
полагалось. Казалось, мы едем не к фронту, а от фронта. Поезд несся к
узловой станции Бологое, минуя с ходу промежуточные пункты.

В пути объявили, что в Бологом для нас готов обед. Но кто-то торопил,
кто-то подхлестывал наши эшелоны. Обед раздать не успели. Смена паровозов
была произведена в две-три минуты. Гудок - и снова в путь!

Все с любопытством ждали, куда повернем от Бологого. Скоро выяснилось:
к Москве.

Туда, не снижая скорости на полустанках, мчались с интервалами в
полтора-два часа наши эшелоны. Триста шестнадцатая стрелковая дивизия.

Зачем, для каких целей нас перебрасывают?

Неизвестно.

Почему мчимся с такой скоростью? Куда, по какой дороге поедем от
Москвы? Где остановимся?

Неизвестно, неизвестно.

Необычно быстрое движение вызвало у всех тревожную приподнятость.
Думалось: наконец-то настоящее, наконец-то в дело, в бой!

Седьмого октября мы выгрузились в лесу близ Волоколамска, в ста
двадцати километрах западнее Москвы.

Меня вызвали к командиру полка на станцию.

Запомнились выстроившиеся близ полотна приземистые клепаные башни,
выкрашенные маскировочным узором - зелеными и серыми разводами. Это были
вместилища бензина.

Мог ли я знать, что скоро увижу на фоне угрюмого октябрьского неба, как
без грохота, который дошел позднее, без пламени и дыма, которые заволокли
горизонт потом, они, эти железные башни, враз медленно поднимутся и,
словно повисев мгновение, рухнут?

Подходя к станционному зданию - впоследствии от него осталась лишь
раскрытая кирпичная коробка с хвостами копоти над пустыми окнами, - я
издали заметил длинный состав платформ, груженных пушками.

Меня кто-то окликнул. У состава я увидел полковника Малинина, командира
артиллерийского полка нашей дивизии.

- Полюбуйтесь-ка, отступник, - сказал он. - Хороши?

Он называл меня отступником с того дня, как узнал, что я, артиллерист,
командир батареи, по собственному настоянию перешел в пехоту.

Орудия были смазаны по-заводски - толстым слоем потемневшего сверху
густого пушечного сала. Дополнительно к нашей дивизионной артиллерии они
только что прибыли сюда.

- Ого, - сказал я, - есть и тяжелые!

- Этих бегемотов будем устанавливать, как крепостные...

- Разве мы здесь надолго?

- Зимовать, должно быть, будем.

Я ощутил разочарование. Опять, значит, мы в тылу, опять в резерве.

Я не знал, что далеко впереди, за Вязьмой, немцы рассекли фронт,
заслонявший Москву, что Гитлер четыре дня назад объявил по радио миру:
"Красная Армия уничтожена, дорога на Москву открыта".

А Москва в это время напряженно создавала новый фронт в ста двадцати -
ста пятидесяти километрах от городской черты, на рубежах, которые вошли в
историю под названием "дальних подступов к столице". С московских вокзалов
без речей и оркестров отправлялись коммунистические батальоны в штатском,
получавшие оружие и обмундирование в пути. За день-два до нашего прибытия
было переброшено на грузовиках через Волоколамск к Московскому морю
пехотное училище имени Верховного Совета; за ним туда отправилось с
учебными орудиями Московское Краснознаменное артиллерийское училище.
Москва посылала навстречу врагу свежие силы и вооружение, в том числе и
эти пушки.

В штабе полка подтвердили: дивизии приказано принять и оборудовать
оборонительные сооружения в районе Волоколамска. Мне указали полосу моего
батальона.

Вечером мы выступили в ночной марш к реке Рузе, за тридцать километров
от Волоколамска.

Житель южного Казахстана, я привык к поздней зиме, а здесь, в
Подмосковье, в начале октября утром уже подмораживало. На рассвете по
схваченной морозом дороге, по затвердевшей, вывороченной колесами грязи мы
подошли к селу Новлянскому - самому крупному населенному пункту нашего
батальонного участка.

Глаз сразу отметил силуэт невысокой колокольни, черневшей в мутном
небе.

Оставив батальон близ села, в лесу, я с командирами рот отправился на
рекогносцировку.

Моему батальону было отмерено семь километров по берегу извилистой
Рузы. В бою, по нашим уставам, такой участок велик даже для полка. Это,
однако, не тревожило. Я был уверен, что, если противник действительно
подойдет когда-нибудь сюда, его встретит на наших семи километрах не
батальон, а пять или десять батальонов. С таким расчетом, думалось мне,
надо готовить укрепления.

Не ожидайте от меня живописания природы. Я не знаю, красив или нет был
расстилавшийся перед нами вид.

По темному зеркалу, как говорится в топографии, неширокой медлительной
Рузы распластались большие, будто вырезанные листья, на которых летом
цвели, наверное, белые лилии. Может быть, это красиво, но я для себя
засек: дрянная речонка, она мелка и удобна противнику для переправы.

Однако береговые скаты с нашей стороны были сделаны недоступными для
танков: поблескивая свежесрезанной глиной, хранящей следы лопат, к воде
ниспадал отвесный уступ, называемый на военном языке эскарпом.

За рекой виднелась даль - открытые поля и отдельные массивы, или, как
говорят, клины, леса. В одном месте, несколько наискосок от села