товарами, среди которых давно уже не самыми дорогими числились дивные
арясинские кружева, пуд которых, пропущенный через венчальное кольцо, поныне
составлял непременный атрибут любой киммерийской свадьбы. Ну, а из Киммерии
офени тащили на собственном горбу только один товар, самый выгодный,
посторонним ничего не говорящий - молясины. Духовный товар, только для
посвященных.
Руси, но не от киммерийцев: те по доброй воле с благословенных берегов Рифея
не уходили. Лишь раз в полвека снаряжала Киммерия во внешний мир
ходока-познавателя, обходившего дозором все, достойное внимания. Ходок
возвращался через год-другой, полностью потеряв и физическое и душевное
здоровье, а потом жил на казенных харчах, повествуя старым и малым небылицы
и рокоча новые былины. Киммерия бывала на полвека сыта новостями, страна это
была не ленивая, но по лишнему никогда не любопытствующая. И вот неумолимые
полвека опять истекли, и жребий идти во Внешнюю Русь выпал Веденею -
потомственному гипофету, иначе говоря, толкователю речений Сивиллы
Киммерийской.
Остров Киммерийской волости Чердынского уезда Пермской губернии был
откомандирован в Арясин Тверской губернии по вопросам оптовых поставок
кружевных изделий для ритуальных и церемониальных нужд. Сто лет назад такой
документ сработал отлично, а вот пятьдесят лет тому... Лучше не вспоминать,
что приключилось с ходоком в тот раз. Тогдашний ходок вместо Внешней Руси
угодил в город Берлин, водрузил над раздолбанным тамошним горсоветом свое
красное, киммерийской кошенилью крашенное одеяло - и лишь после трех побегов
из разных лагерей сумел вернуться домой. Веденей Хладимирович Иммер
надеялся, что у него приключений будет поменьше.
берега, вверх, к водоразделу, которым здесь служила Свилеватая тропка. Ее
без провожатого путешественник и увидеть-то боялся. Выискивая места
потверже, Веденей ломился через мелколесье, стараясь не ощущать того ужаса,
который живет в подсознании каждого киммерийца - ужаса перед Внешним Миром.
"Как заблудишься - ОН к тебе выйдет" - напутствовала Веденея
градоправительница Киммериона, кирия Александра Грек. Веденею казалось, что
он вообще-то уже достаточно заблудился. Закат стал менять краски, а
провожатый все не возникал. На шестидесятой с чем-то параллели в марте
сумерки наступают рано, хотя медленно, к тому же в лесу разного зверья
полно. Из оружия имел при себе Веденей только термос; когда-то он мамонту
служил хорошей защитой, но очень уж это давно было. Да и квас жалко. Земля
под ногами круто пошла вверх, Веденей огляделся и понял, что блуждания
кончились: долгожданный провожатый появился среди подгнивших черных елей.
расплылся тенью на фоне заката, от тени отделился тонкий контур, а тот и
вовсе повернулся боком, будто бумажный лист, мелькнула шапка волос, но
оказалась не шевелюрой, а капюшоном, затем фигура возникла снова, волчьим
прыжком рванулась к Веденею - и замерла в трех шагах от киммерийца. Веденей
не смог бы сказать точно, подошел человек, подплыл или подлетел вот сюда, на
сухую кочку. Человек был стар и сгорблен, однако очень высок - на полголовы
выше киммерийца. Он кутался в широкий плащ, на лицо спадал остроклювый
капюшон. Верхняя часть лица была скрыта, но подбородок торчал наружу, и
Веденей отметил про себя, что старец гладко выбрит. "Специально для встречи
со мной брился, что ли?" Веденей никогда прежде не видел Вергизова, но
признал его мгновенно. Старик заговорил хриплым - от долгого молчания, надо
думать - голосом.
- Не дожидаясь ответа, старец гибкими пальцами таможенника заскользил по
мешкам Веденея. По выемкам и округлостям он распознавал стойки, фигурки,
круги, молоты, - все, из чего состоит средней цены молясина, - слишком
дорогих товаров на всякий случай в мешок Веденею класть не стали. Разное
слыхал гипофет о Вечном Страннике, но никто не говорил ему, что здесь, у
Свилеватой тропки, старец выполняет функции таможенника. У хребта Великого
Змея!..
к брошенным деревням, к бедным городам, к грязным рекам, к стонущим
поселянам, к хрипящим бурлакам, к дедам, к отцам, внукам, ко всем, кто уже
загублен, ко всем, кого губят сейчас. Идем, Веденей Иммер, гипофет Старой
Сивиллы! Идем. Отворяю врата.
из складок плаща двухвостый, свернутый в форме лозы жезл и взялся за концы
обеими руками. Круглая рамка дрогнула и поплыла над землей. Старик двинулся
по склону вверх, вглубь лесонтудры. Веденей ухватился за полу его плаща и
пытался не отставать. Через полверсты рамка дрогнула и завибрировала. Из
лозы выпрыгнула искра, ударила в землю; во мгновенном свете Веденей увидел,
что стоят они совсем рядом с широкой, светло-зеленой полосой - со Свилеватой
Тропкой. Земля дрогнула. Кажется, старец и вправду знал - где у Змея голова,
где хвост, где они сливаются в одно целое.
мешки здорово мешали. Он приготовился опуститься на четвереньки, когда Мирон
с проклятием отпрыгнул назад и потащил за собой гипофета. Единым клубком
скатились они с выпершего из ровного места холма.
капюшон, Веденей присмотрелся в потемках и сжал зубы, обнаружив, что сильно
ими стучит. Морщинистый, горбоносый, костистый череп, целиком лысый, резкие
скулы, сильно запавшие глаза, тонкие губы, с которых потоком лились
древнейшие ругательства; теперь Веденей понял, почему Вечный странник - во
всяком случае, в легендах - никогда не откидывает капюшона. Это лицо
перепугало бы в любом доме Киммериона не только детей, но и взрослых. Оно
было опалено нечеловеческим огнем и темным знанием, словно Вергизов
спустился к источникам горячих ключей Верхнего Рифея, прошел сквозь потоки
лавы и вновь вышел к людям, - только зачем?.. "Да уж крещеный ли он?" - с
тревогой подумал киммериец, человек довольно набожный, как и все в Киммерии;
Киммерия гордилась тем, что житие Святой Лукерьи Кимерийской, жившей по
европейскому календарю в двенадцатом веке, состоит всего из трех слов:
"Пришла, окрестила, ушла". А вот расположенную к югу от Киммерии Чердынь еще
только в одна тысяча шестьдесят втором Святой Иона уговорил креститься. С
Чердынью у Киммерии было вечное соперничество, хотя та давно захирела до
полной нищеты и даже до того, что ударение в названии города жители стали
ставить на первом слоге - верх самонеуважения. Но Веденей оторвался от
богоугодных мыслей и кинулся проверять мешки: не повредился ли товар. Нет,
упаковано было на совесть. Мирон встал и неуловимо вернул капюшон на место.
Лозовидный жезл в его руках горел синим пламенем.
роста, очищался от приставшей грязи, тины и снега. Плоская голова
доисторического чудовища растягивалась; Веденей догадался, что Змей
выплевывает свой давным-давно заглотанный хвост, чтобы ответить наглым
нарушителям покоя. Веденей бывал в юные годы на севере, на отмели Рачий
Холуй, видал тамошних раков, к концу лета нагуливающих вес в полтонны, - но
одна лишь голова Змея была раз в десять больше такого рака. Впрочем, испытав
только что шок от лицезрения черепа и лица Мирона, Веденей испугался Змея
меньше, чем можно бы ожидать.
ругаться начнет.
трехсаженную пасть и обрушил на пришлецов поток гремящих, скрипящих и
хрустящих звуков. Веденей не без удивления признал в этом грохоте
членораздельную речь; впрочем, Змей говорил на старокиммерийском, на языке,
давно превратившемся в мертвый, хотя общепонятном для уроженцев Киммериона.
Веденей знал этот язык лучше прочих горожан, он знал его как язык вполне
живой: именно на нем пророчествовали сменявшие друг друга над серным
треножником старухи-сивиллы, с которыми приходилось иметь дело всю жизнь, -
работа гипофета как раз в том и состояла, чтобы пророчества записывать и
растолковывать. Первое он исправно делал с детства, второго толком никогда
не умел, точней, не умел вовсе, - за это он, надо думать, и был
откомандирован изучать Новых Русичей.
люблю гамма-лучей. Я тебе не... - Веденей не знал слова, но понял, что
имеется в виду некая донельзя презренная, к тому же мелкая ящерица, - И
зачем я тебя терплю? Лежу себе, молчу, думаю...
Змей продолжал бубнить на старокиммерийском:
выше, и она затерялась в вечернем тумане.
прыжком перенес и себя, и киммерийца, и тяжелые мешки на западную сторону
трехсаженной
окончательно.
то, что ноги не успевали уйти в трясину. Стемнело окончательно, но под
ногами светилась плесень, при желании Веденей мог бы глянуть и на мерцающий
циферблат своих дорогих электронных часов, принесенных офеней из Гельветской
Кимврии, или, если говорить по-новорусски, из Швейцарии. Провожатый не
оборачивался, он словно знал, что Веденей бежит за ним след в след. Веденей
всерьез заподозрил, что Вергизову дан таинственный дар "четвертого глаза";
третий, меж бровей, у всякого есть, только пользоваться им не всякий умеет,
а вот четвертый, на затылке - там, где у прочих лишь малая впадинка - лишь у
тех, кто ведет прямой род от Великих Пресмыкающихся, о которых кое-что
известно только Наиболее Посвященным. Такой глаз называют драконьим, или же
змеиным, - зачем он нужен, никто не знает, но глядеть им, говорят, можно.