слушала по-разному, но зато всем существом, словно не только
слышала, но и видела, осязала и обоняла одновременно. Она была
очень любопытна и чересчур общительна, почему ее не все и не
всегда посвящали в свои секреты, но любили бывать в их семье с
девичьим уклоном.
приветливо и по-особому тихо. Папа и мама разговаривали
негромко, поскольку кричать было не на кого. Здесь вечно что-то
стирали и крахмалили, чистили и вытряхивали, жарили и парили и
непременно пекли пироги. Они были из дешевой темной муки; я до
сих пор помню их вкус и до сих пор убежден, что никогда не ел
ничего вкуснее этих пирогов с картошкой. Мы пили чай с дешевыми
карамельками, лопали пироги и болтали. А Валька шлялся по
квартире и смотрел, чего бы изобрести.
присобачу?
прогреется, и вода станет горячей.
трубу. Ничего путного у него никогда не выходило, но Искра
считала, что важна сама идея.
Пашка.-- Эдисона один раз подняли, и он сразу стал великим
изобретателем.
силен. Влезал по канату, согнув ноги пистолетом, делал стояку
на руках и лихо вертел на турнике "солнце". Это требовало
усиленных тренировок, и книг Пашка не читал, но любил слушать,
когда их читали другие. А так как чаще всего читала Лена
он начал дружить с Леной еще с пятого класса и был постоянен в
своих симпатиях и занятиях. Искра тоже неплохо читала, но уж
очень любила растолковывать прочитанное, и мы предпочитали
Лену, если предполагалось читать нечто особенно интересное. А
читали мы тогда много, потому что телевизоров еще не изобрели и
даже дешевое дневное кино было нам не по карману.
соревновались не за отметки или проценты, а за честь написать
письмо папанинцам или именоваться "чкаловским", за право
побывать на открытии нового цеха завода или выделить делегацию
для встречи испанских детей.
стометровке, а Искра -- как круглая отличница и общественница.
Мы принесли с этой встречи ненависть к фашизму, переполненные
сердца и по четыре апельсина. И торжественно съели эти
апельсины всем классом: каждому досталось по полторы дольки и
немножко кожуры. И я сегодня помню особый запах этих
апельсинов.
челюскинцам, потому что мой самолет совершил вынужденную
посадку где-то в Якутии, гак и не долетев до ледового лагеря.
Самую настоящую посадку: я получил "плохо", не выучив
стихотворения. Потом-то я его выучил: "Да, были люди в наше
время..." А дело заключалось в том, что на стене класса висела
огромная самодельная карта и каждый ученик имел свой
собственный самолет. Отличная оценка давала пятьсот километров,
но я получил "плохо", и мой самолет был снят с полета. И
"плохо" было не просто в школьном журнале: плохо было мне
самому и немного -- чуть-чуть! -- челюскинцам, которых я так
подвел.
теперь намного старше тебя, у меня масса дел, я оброс
хлопотами. как корабль ракушками. По ночам я все чаще и чаще
слышу всхлипы собственного сердца: оно уморилось. Устало
болеть.
транспорте. Уступают юноши ч девушки, очень похожие на вас,
ребята. И тогда я думаю, что не дай им Бог повторить вашу
судьбу. А если это все же случится, то дай им Бог стать такими
же.
просто поколение. Мы твердо знали, что будет война, а они
убеждены, что ее не будет. И это прекрасно: они свободнее нас.
Жаль только, что свобода эта порой оборачивается
безмятежностью...
свободного сочинения "Кем я хочу стать?". И все ребята
написали, что они хотят стать командирами Красной Армия. Даже
Вовик Храмов пожелал быть танкистом, чем вызвал бурю восторга.
Да, мы искренне хотели, чтобы судьба наша была суровой. Мы сами
избирали ее, мечтая об армии, авиации и флоте: мы считали себя
мужчинами, а более мужских профессий тогда не существовало.
уже в восьмом классе, а поскольку он был кадровым командиром
Красной Армии, то его старая форма перешла ко мне. Гимнастерка
и галифе, сапоги и командирский ремень, шинель и буденовка из
темно-серого сукна. Я надел эти прекрасные вещи в один
замечательный день и не снимал их целых пятнадцать лет. Пока не
демобилизовался. Форма тогда уже была иной, но содержание ее не
изменилось: она по-прежнему осталась одеждой моего поколения.
Самой красивой и самой модной.
примерив мою гимнастерку.-- Но до чего же в ней уютно.
Особенно, если потуже затянуться ремнем.
времени. Мы все стремились затянуться потуже, точно каждое
мгновение нас ожидал строй, точно от одного нашего вида
зависела готовность этого общего строя к боям и победам. Мы
были молоды, но жаждали не личного счастья, а личного подвига.
Мы не знали, что подвиг надо сначала посеять и вырастить. Что
зреет он медленно, незримо наливаясь силой, чтобы однажды
взорваться ослепительным пламенем, сполохи которого еще долго
светят грядущим поколениям. Мы не знали, но это знали наши отцы
и матери, прошедшие яростный огонь революции.
нет, одна квартира была с ванной, но об этом после. Мы ходили в
баню обычно втроем: я, Валька и Пашка. Пашка драил наши спины
отчаянно жесткой мочалкой, а потом долго блаженствовал в
парной. Он требовал невыносимого жара, мы с Валькой поддавали
этот жар. но сами сидели внизу. А Пашка издевался над нами с
самой верхней полки.
проскользнул Андрей Иванович Коваленко--отец Зиночки. В голом
виде он был еще мельче, еще неказистее.
Это же субтропики! Это же Анапа сплошная! А ну, Валька, поддай
еще!
треском. Пашка восторженно взвыл, а Коваленко вздохнул. Постоял
немного, подумал, взял свою шайку, повернулся и вышел.
ножами и шашками спину в сплошных узловатых шрамах. Там не было
живого места -- все занимал этот сине-багровый автограф
гражданской войны.
знаю, были ли у нее шрамы на теле, но на душе были, это я понял
позже. Такие же, как на спине у отца Зиночки.
напомнит мне этого -- часто выступала в школах, техникумах, в
колхозах и на заводах. Говорила резко и коротко, точно
командуя, и мы ее побаивались.
продолжаться, пока мы не сломим сопротивление классовых врагов.
Готовьтесь к борьбе. Суровой и беспощадной.
днем все дальше отступая от того времени, и уже не сама
действительность, а лишь представление о ней сегодня властвует
надо мной. Может быть, но я хочу избежать того, что диктует мне